«…Осмеливаюсь беспокоить Ваше сиятельство покорнейшею просьбою. Я желал бы в следующем 1836 году издать 4 тома статей чисто литературных (как то повестей, стихотворений etc.), исторических, ученых, также критических разборов русской и иностранной словесности, на подобие английских трехмесячных Reviews[87]. Отказавшись от участия во всех наших журналах, я лишился и своих доходов. Издание таковой Review доставило бы мне вновь независимость, а вместе и способ продолжать труды мною начатые. Это было бы для меня новым благодеянием государя…» (31 декабря 1835 года).
«Новое благодеяние» было Николаем I оказано, и Пушкин приступил к подготовке первого номера журнала «Современник».
Последний год
Для семейства Пушкиных 1836 год был годом больших тревог и волнений, грустных переживаний и материального недостатка. К этому же году относятся и последние четыре письма Натальи Николаевны. Среди них исключительно важное для пушкиноведения июльское письмо.
Пушкин был чрезвычайно расстроен тем, что осенью 1835 года ему пришлось покинуть Михайловское значительно раньше намеченного срока и все надежды на задуманную литературную работу не осуществились. Материальное положение семьи все более и более ухудшалось. Поэт лишился своего жалованья, под которое он взял в долг у казны 30 тысяч рублей. Первый номер «Современника» еще только готовился. Кроме того, получив разрешение на свой журнал, Пушкин не мог печататься в других, следовательно, литературных заработков не было. К началу года долги его составляли 77 тысяч рублей, из них около 29 – частных.
Плюс к этому, «в минуту дурного расположения духа» (как писал поэт профессору французской словесности Казанского университета А. Жоберу), он опубликовал оду «На выздоровление Лукулла», по существу – памфлет на министра просвещения С. С. Уварова. Это принесло ему большие неприятности. Цензор Никитенко в своем дневнике записал 17 января 1836 года: «Пушкин написал род пасквиля на министра просвещения… Большинство образованной публики недовольно поэтом… Государь через Бенкендорфа приказал сделать ему строгий выговор».
Последствия этого памфлета сказались и на дальнейшем обострении взаимоотношений поэта с великосветским обществом. И не случайно именно в этот период у него возникали ссоры то с Хлюстиным, то с Репниным, то с Соллогубом, едва не окончившиеся дуэлями.
Единственное место, где поэт находил душевное спокойствие и отдых, была семья, что так тепло выражено в письме к другу Нащокину от 10 января 1836 года:
«Я не писал к тебе потому, что в ссоре с Московскою почтою. Услышал я, что ты собирался ко мне в деревню. Радуюсь, что не собрался, потому что там меня бы ты не застал. Болезнь матери моей заставила меня воротиться в город… Думаю побывать в Москве, коли не околею на дороге. Есть ли у тебя угол для меня? То-то бы наболтались! а здесь не с кем. Денежные мои обстоятельства плохи – я принужден был приняться за журнал. Не ведаю как еще пойдет. Смирдин уже предлагает мне 15000, чтоб я от своего предприятия отступился и стал бы снова сотрудником его «Библиотеки»[88].
Желал бы я взглянуть на твою семейственную жизнь… Мое семейство умножается, растет, шумит около меня. Теперь кажется, и на жизнь нечего роптать, и [смерти] старости нечего бояться. Холостяку в свете скучно: ему досадно видеть новые, молодые поколения; один отец семейства смотрит без зависти на молодость, его окружающую. Из этого следует, что мы хорошо сделали, что женились…»
Сколько глубоких, радостных чувств выражено поэтом в этих словах мужа и отца, как просто и проникновенно отражено в них его удовлетворение семейной жизнью. Он был счастлив своими детьми, счастлив с женой, которую любил беззаветно, и это надо помнить всегда при рассмотрении всех обстоятельств этого последнего года жизни поэта.
Портрет Пушкина. Художник Томас Райт. 1837 г. Об этом портрете Илья Ефимович Репин говорил:
«Обратите внимание, <…> что в наружности Пушкина отметил англичанин. Голова общественного человека, лоб мыслителя, государственный ум…»
Еще во время болезни Надежды Осиповны Пушкин и Наталья Николаевна часто навещали мать, которая была до глубины души тронута этим. По свидетельству современников, перед смертью она просила у сына прощения за то, что так мало ценила его при жизни. Хотя отношения поэта с родителями были не из близких, но, полагаем, что смерть Надежды Осиповны Пушкин воспринял как большую утрату. Хоронить мать он поехал в Михайловское. И, словно предчувствуя близкую свою смерть, купил себе место рядом с ее могилой…
Вскоре после возвращения из Михайловского Пушкин едет в Москву. Он собирался поработать там в архивах в поисках материалов для «Истории Петра», а также наладить дела «Современника»: привлечь к участию в нем известных московских литераторов и договориться о продаже журнала в Москве. Но пробыл он там недолго, с 2 по 19 мая. Наталья Николаевна была на сносях, и это, вероятно, беспокоило его, он поспешил домой.
За время пребывания в Москве Пушкин написал жене шесть писем, выдержки из которых здесь приводим. По его письмам и Натальи Николаевны к Дмитрию Николаевичу можно проследить, как менялась, как взрослела жена поэта с годами. Если в 1831-1832 годах часто встречаются его дружеские советы, как вести дом, выражаются опасения, что она может сделать какой-нибудь неверный шаг в обществе, то в более поздние годы поэту уже хотелось больше поделиться с женой своими мыслями, настроениями, связанными со встречами, творческими замыслами. Мы постоянно убеждаемся в том, что Наталья Николаевна в курсе дел мужа, в частности по «Современнику», выполняет его поручения, ведет переговоры с книготорговцами и т. д.
«Вот тебе, царица моя, подробное донесение: путешествие мое было благополучно, 1 мая переночевал в Твери, а 2-го ночью приехал сюда. Я остановился у Нащокина. Il est loge en petite maitresse[89]. Жена его очень мила. Он счастлив и потолстел. Мы, разумеется, друг другу очень обрадовались и целый вчерашний день проболтали бог знает о чем… Чедаева, Орлова, Раевского и Наблюдателей[90] (которых Нащокин называет les treize[91]) еще не успел видеть. С Наблюдателями и книготорговцами намерен я кокетничать и постараюсь как можно лучше распорядиться с Современником. Вот является Нащокин и я для него оставляю тебя. Цалую и благословляю тебя и ребят. Кланяюсь дамам твоим…» (4 мая 1836 года).
«Вот уже три дня как я в Москве, и все еще ничего не сделал. Архива не видал, с книгопродавцами не сторговался, всех визитов не отдал, к Солнцовым на поклонение[92] не бывал. Что прикажешь делать? Нащокин встает поздно, я с ним забалтываюсь – глядь, обедать пора, а там ужинать, а там спать – и день прошел. Вчера был у Дмитриева, у Орлова, у Толстого; сегодня собираюсь к остальным…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
