До полной Гришкиной победы оставалось только одно: чтобы его приняла Москва. А столица вряд ли бы встретила его с распростертыми объятиями — письма Григория туда не доходили, ответа не следовало. Да и не могло его быть — как-никак, на престоле уже был царь, и он не желал с ним расставаться.
Тогда Отрепьев затеял следующее: из своих сановников избрал двух, смелых и расторопных — Наума Плещеева и Гаврилу Пушкина. Дал им грамоту и велел ехать в Красное село с тем, чтобы возмутить тамошних жителей, а через них и столицу.
Как Григорий задумал, так и случилось. Купцы и ремесленники, давние враги Годунова, пленились доверенностью мнимого Димитрия, присягнули ему в верности и торжественно ввели в Москву, открытую, безоружную, ибо воины, высланные царем для усмирения сих мятежников, бежали назад, не обнажив меча.
Красносельцы, славя Димитрия, нашли множество единомышленников в столице, мещан и людей служивых. Кого-то увлекали силой, кто-то пристал из любопытства, и сей шумный сонм направлялся к Лобному месту. Здесь, по данному знаку, все умолкло, чтобы слушать грамоту Григория к синклиту, большим дворянам, сановникам, людям приказным, воинским, торговым, средним и черным.
«Вы клялися отцу моему, — писал Отрепьев, — не изменять детям его и потомству его во веки веков, но взяли Годунова в цари. Не упрекаю вас: вы думали, что Борис умертвил меня в летах младенческих; не знали его лукавства и не смели противиться человеку, который уже самовластвовал и в царствование Федора Иоанновича: жаловал и казнил, кого хотел. Им обольщенные, вы не верили, что я, спасенный Богом, иду к вам с любовию и кротостью. Драгоценная кровь лилася… Но жалею о том без гнева: неведение и страх извиняют вас.
Уже судьба решилась: города и войско мои. Дерзнете ли на брань междоусобную в угодность Марии Годуновой и сыну ее? Им не жалеть России: они не своим, а чужим владеют; упитали кровию Землю Северскую и хотят теперь разорить Москву…»
Григорий, еще будучи казаком, а потом конюхом, умел сладить с кем угодно, так что и теперь его пылкие слова проникли в души россиян. Народ поверил, что Отрепьев и впрямь есть истинный сын Иоаннов.
— Время Годуновых миновалось! Мы были с ними во тьме кромешной: солнце восходит для России! — кричали одни.
— Да здравствует царь Димитрий! Клятва Борисовой памяти! Гибель племени Годуновых! — кричали другие.
С сими воплями огромная толпа кинулась в Кремль, схватила Федора, его мать и сестру, а также всех родственников и друзей царских, поволокла в темницы…
Та дорога, которую когда-то давно, еще в детстве, узрел перед собой Юшка Отрепьев, близилась к концу. Вот оно, долгожданное, вот оно, с таким трудом добываемое счастье.
Его ждала великодержавная столица, златоглавая Москва…
Глава 41
Ясным летним днем новоявленный царь Дмитрий подошел к древним стенам Москвы и расположился станом на лугах Москвы-реки возле села Коломенского.
Москва радостно встречала своего царя. Знатнейшие горожане поднесли ему хлеб-соль, златые кубки и соболей, а бояре великолепную утварь царскую.
Призывали бояре Дмитрия в Москву, говоря, что нет боле врагов, поглотила их мать сыра земля и древний град теперь ждет своего повелителя.
И ждать Москве пришлось недолго. В прекрасный солнечный летний день самозванец вступил в столицу. Процессия отличалась небывалой торжественностью и пышностью. Впереди ехали польские гусары, литаврщики, трубачи, дружина всадников с копьями, пищальники, колесницы, заложенные шестернями, и богато украшенные верховые лошади царские. Далее шествовали барабанщики и полки российские, духовенство с крестами и, наконец, сам Дмитрий в одежде, поражающей великолепием. Восседал он на белом коне, и убранство его слепило глаза. На шее нового государя блистало ожерелье, подобного которому не было более в мире.
Рядом с Дмитрием шествовали бояре и князья, чуть позади шли торжественно немцы, казаки, стрельцы и дружина литовская.
Над Москвой разливался колокольный звон. Звонили во всех церквях, словно на великий праздник. Улицы были наполнены бесчисленным множеством людей. Они толпились по сторонам дороги, залезали на крыши домов, на кровли церквей. Все башни и стены были также усыпаны зрителями.
Увидев Дмитрия, люди падали ниц и восклицали: «Здравствуй, отец наш, государь и великий князь Димитрий Иоаннович, спасенный Богом для нашего благоденствия! Сияй и красуйся, о солнце России!»
Дмитрий всех громко приветствовал и называл своими добрыми подданными, веля им подняться с колен и молиться за него Богу.
Ярослав шествовал рядом с Григорием. И удивительно было ему взирать на то, с каким радушием и почетом принимает народ самозванца. Время от времени поглядывал Ярыш на Отрепьева и замечал на лице последнего довольство и благость.
Лишь одно происшествие омрачило въезд Дмитрия в Москву. И повинны в нем были вовсе не люди, не тайные недоброжелатели и завистники. Когда Дмитрий въехал через Живой мост и ворота Москворецкие на площадь, поднялся вдруг страшный вихрь. Был он так силен, что всадники едва могли удержаться на конях. Пыль взвилась столбом и так замутила всем глаза, что царское шествие остановилось.
Сие происшествие поразило всех без меры. Люди ужаснулись, начали креститься и взывать к милости Господа.
Ярослав также был поражен стихией. Он воспринял произошедшее как знак свыше. И не первый уже раз подумал Ярыш о том, что пора бы ему уже отойти от службы новоявленному Государю и вернуться в Углич. Там была его Родина, там остался его друг Димка и неоплаченный долг — неотомщенные отец и братья.
Тем временем процессия двинулась дальше. Еще несколько упущений допустил новоявленный государь. И они не остались незамеченными. Первое происшествие случилось, когда Дмитрий, встреченный святителями и всем клиром московским на Лобном месте, сошел с коня, чтобы приложиться к образам. Тогда литовские музыканты играли на трубах и били в бубны, заглушая пение молебна. Это было кощунственно и небогоугодно, и люди таковое упущение заметили.
Чуть позже случилась и другая непристойность: вступив за духовенством в Кремль и в соборную церковь Успения, Дмитрий ввел туда и многих иноверцев: ляхов и венгров. Такового еще никогда не бывало, и народу это показалось чуть ли не осквернением храма.
Из церкви Успения поспешил Дмитрий в церковь Архистратига Михаила, где с видом благоговения преклонился на гроб Иоаннов, лил слезы горькие и сказал следующее: «О родитель любезный! Ты оставил меня в сиротстве и гонении, но святыми твоими молитвами я цел и державствую!»
Таковое наигранное поведение самозванца показалось людям естественным. Народ плакал и говорил: «То истинный Дмитрий!» После всего этого Лжедмитрий в чертогах Иоанновых сел на престол государей московских.
Многие вельможи вышли тогда из дворца на Красную площадь к народу. С ними был и Богдан Бельский, который стал на Лобное место, снял со своей груди образ Святого Николая, поцеловал его и поклялся москвичам в том, что новый государь есть действительный сын Иоаннов, сохраненный и данный им Николаем Чудотворцем. Убеждал Бельский народ любить того, кто возлюблен Богом, и служить ему верно.
Народ ответствовал единогласно: «Многие лета государю нашему Дмитрию! Да погибнут враги его!» Торжество было искренним, общим. Дмитрий с вельможами и духовенством пировал во дворце, граждане на площадях и в домах своих. Все пили и веселились до глубокой ночи.
Пировал вместе с новым государем и Ярослав. Только нерадостно было у него на душе. Обманом взошел Дмитрий на престол, и подсказывало ему сердце, что добром это не кончится.
Следующие несколько дней прошли для Ярослава как в тумане. Попойка не прекращалась, и так уж выходило, что Ярослав ложился хмельным и просыпался еще не протрезвевшим. А потом вновь окунался в праздничную круговерть.
Однажды, было это день на третий после торжественного восшествия Гришки, т. е. Дмитрия на престол, Ярослава посетило вполне понятное желание. В том нет ничего дивного: Ярослав и не помнил уже, когда ему довелось последний раз иметь дело с женщиной. Войны, походы — все это льстит мужской гордости, но никак не отбивает тяги к нежному женскому телу.
Ярослав решил, что не грех бы ему и поразвлечься. Только вот как найти в этом большом городе доступную бабу, которая бы пригрела, приласкала и ничего, кроме денег, за это не попросила? Немного подумав, Ярыш решил порасспросить одного из бояр. Михаил Зотов за эти дни стал его приятелем и собутыльником, а потому и обратиться к нему с подобным вопросом было вполне приемлемо.
В тот же вечер Ярослав отвел Зотова в сторонку и учинил допрос.
— Слушай, Михайло, — начал он, не вполне уверенно, — у меня тут к тебе дело есть. Не поможешь ли мне?
