Есть и третий документ. Он датирован октябрём 1952 года! Это приказ главного управления кадров Советской армии. В нём перечисляются уточнения по изданным в годы войны приказам об исключении из списков Красной армии погибшего и пропавшего без вести офицерского состава. Так вот, там сказано, что следует считать, что полковой комиссар Ассоров погиб в августе 1942 года! Это означает, что даже спустя 10 с лишним лет после войны точная дата гибели Ассорова была неизвестна. Что же тогда говорить о месте его гибели и захоронения? О них тем более не было никаких точных сведений. Таким образом, документы о потерях также совершенно опровергают вымысел о захоронении Лизюкова и Ассорова в Лебяжьем!
Какой же вывод следует из исторического анализа второго «письма водителя», которое теперь выдают нам за главное доказательство подлинности обнаруженного «захоронения Лизюкова»? Совершенно очевидно, что оно, также как и предыдущее «письмо водителя Лизюкова», не только не подтверждается архивными документами, мемуарами и свидетельствами, но на каждом шагу противоречит им!
В заключение этого долгого разговора о «письмах разных водителей» я вынужден повторить всё то, что уже написал в статье о гибели Лизюкова ещё 4 года назад.
Возможно, что в тот июльский день 1942 года танкист Павел Нечаев действительно стал свидетелем погребения в Лебяжьем наших погибших бойцов и командиров. Но это не были похороны Александра Ильича Лизюкова.
Но чем же в таком случае объяснить то, что один из старших офицеров, как об этом написал Нечаев, сказал ему, что хоронят они именно Лизюкова? Конечно, мы и не обязаны искать ответ на этот вопрос, поскольку фраза о Лизюкове — это всего лишь ничем не подтверждённое заявление. Мало ли кто что кому сказал, а потом написал, а потом пересказал… (Более того, это всего лишь предположение, и я отнюдь не считаю, что всё было именно так!) Тем не менее и этой детали в рассказе Нечаева можно найти вполне логичное объяснение.
К вечеру 25 июля 1942 года многим старшим офицерам 1 гв. тбр. 1 ТК Катукова, возможно, стало известно о том, что командир соседнего танкового корпуса пропал. От Давиденко в штабе корпуса узнали о подбитом КВ, о найденном неопознанном трупе с вещевой книжкой Лизюкова, об убитом Ассорове. Возможно, к тому времени стал известен и рассказ раненого Мамаева с известием о гибели Лизюкова. Но никто не мог найти и опознать труп генерала. Командиры частей хорошо понимали, что обстановка такова, что среди бойцов могут начаться разные ненужные разговоры, тем более если немцы вдруг сбросят листовки с провокационным известием о том, что Лизюков попал в плен. Ожидать в те дни можно было всякое…
Поэтому ответ старшего офицера рядовому танкисту в той обстановке отступления вполне мог быть своеобразной ложью во спасение. Он в первую очередь думал о том, чтобы пресечь среди личного состава всякие нездоровые слухи, а лучшим способом сделать это и были похороны «найденного генерала», рассказ о которых неизбежно разнесла бы вокруг солдатская молва.
О том же, как будут ломать над всем этим голову потомки, офицер, вероятно, думал в самую последнюю очередь…
Ни Нечаев, ни другие танкисты его бригады (ни даже, возможно, сами Горелов и Ружин!), скорее всего, не знали Лизюкова лично, а если и видели когда, то разве что только на газетных фотографиях. По крайней мере, из пересказа письма Нечаева следует, что о том, кого он привёз, он узнал только от своего командира. Обратим внимание на характерную деталь в одной из версий пересказа письма. Нечаеву даже не сказали прямо, кого он привёз, а всего лишь намекнули…
Подтвердить личность неизвестного им «коренастого военного» никто из танкистов не мог, а старшие офицеры, как видно, и не собирались подтверждать что-либо солдатам. Они лишь вытащили документы убитых, сняли награды и приказали положить трупы в две больших ямы. Естественно, что убеждать в чём-то бойцов и ради этого показывать им какие-либо документы убитых офицеров никто не стал. Сказано, что Лизюков, — и всё! Точка.
Никаких пламенных речей в память о генерале и комиссаре (уж, наверное, Нечаев запомнил бы их!), ни обелиска на их могиле. Буднично и торопливо. Видно, старшие офицеры хорошо знали, что хоронят они вовсе не Лизюкова с Ассоровым… (Их бы они наверняка приказали вывозить в тыл во что бы то ни стало!)
Но для молодого танкиста Нечаева «это были похороны генерала», которые произошли на его глазах и запомнились ему на всю жизнь. При этом он не знал ни обстоятельств последнего боя Лизюкова, ни точного района его гибели, ни свидетельств Давиденко об обнаруженных на поле боя находках. Единственно, из чего он заключил, что в Лебяжьем похоронили Лизюкова, это из сказанных ему слов. Или намёков. Не подтверждённых ни документами, ни свидетелями, ни возможностью лично опознать погибшего.
Как видно, эти слова, сказанные старшим офицером рядовому танкисту в трудную пору отступления, потом десятилетия не давали Нечаеву покоя. А затем и руководству поисковиков…
Какой же вывод напрашивается из нашего долгого разговора о водительских письмах?
Мы можем совершенно определённо утверждать следующее:
1. Поиск останков Лизюкова в Лебяжье производился на основании частного письма, не подтверждённого никакими другими свидетельствами, документами и архивными материалами.
2. Как следствие, решение искать останки Лизюкова у церкви было изначально ошибочным. Письмо водителя, которому слепо верили руководители поисковиков, неизбежно повёло их по ложному пути и стало причиной серьёзных заблуждений и ошибок.
А теперь, когда совершенно ясно, что главным и единственным основанием для поиска захоронения Лизюкова в Лебяжьем были не документы, а ничем не подтверждённые заявления автора частного письма, задумаемся же над главным вопросом: что же в таком случае искали и нашли у церкви в Лебяжьем? Ответ очевиден: что угодно, но только не останки Лизюкова. По той простой причине, что их там не было и быть не могло.
Подводя итоги
Нет никаких сомнений, что поисковики приложили огромные усилия для того, чтобы обнаружить затерянное захоронение Лизюкова. К тому же многолетние поиски его останков неизбежно вели и к обнаружению и возвращению из небытия сотен других военнослужащих Красной армии, которые иначе остались бы в затерянных после войны могилах. Поисковики возвращают нам память о них. Поэтому я с огромным уважением отношусь к ним и готов им помочь имеющимися у меня материалами.
Узнав о раскопках, я приехал в Лебяжье и, разыскав их, передал руководителю отряда копию военной карты, исследование об обстоятельствах гибели Лизюкова и крупномасштабный немецкий аэрофотоснимок местности, сделанный 28 июля 1942 года. На трофейном снимке была и роща у высоты 188,5, на опушке которой, как следует из документов, был похоронен Лизюков. Я полагал, что все эти материалы помогут в поисках его могилы.
Но, к сожалению, те, от кого зависело решение о проведении раскопок, не воспользовались даже опубликованными ранее статьями. Из них на основании анализа всех имевшихся документов можно было сделать вывод, что главным, если не единственным районом раскопок должна быть южная оконечность рощи у Лебяжьего. Но, оказывается, ещё тогда у руководства поисковой экспедиции было свое, «особое» мнение относительно того, где надо и где не надо искать и копать. Помимо легендарного письма главным основанием здесь была «практическая работа в поле». Такой подход проявлялся уже после первых дискуссий о предположительном месте захоронения Лизюкова.
Основным принципом этой «практической доктрины» было то, что вопрос о месте захоронения Лизюкова «невозможно разрешить, прибегая к документам или мемуарам» и что исторические выкладки должны быть тесно увязаны «с данными о практической работе поисковых отрядов, с показаниями местных жителей, полученными в ходе полевых работ…»[253]
Помилуйте! Показания каких местных жителей помогут нам найти могилу Лизюкова? Если даже в войну буквально единицы военнослужащих могли дать хоть какие-то пояснения по этому вопросу, то что сейчас могут рассказать нам местные жители? Легенды, услышанные где-то, когда-то и от кого-то?
К тому же подавляющее большинство жителей Лебяжье немцы выгнали в свой тыл ещё 7–8 июля 1942 года, когда готовились к боям по рубежу рек Сухая и Большая Верейка. Те же, кто остался, прятались по погребам и подвалам и под страхом немецкого расстрела боялись даже выйти оттуда, не то что ходить и смотреть, что происходит вокруг! К 23 июля после двух недель ожесточённых боев и неоднократного перехода села из рук в руки в Лебяжье вообще вряд ли кто остался из местных жителей!
