В массе эмигрантов были люди разных возрастов, характеров, уровня культуры и пестрого профессионального спектра. Некоторые принимали помощь государства как должное, выражали недовольство, жаловались, добивались и скандалили — у всех были свои проблемы. Уехав из Советской России, они тосковали по оставленной позади жизни, по проведенной там молодости, по своим родным, по привязанностям молодых лет — переживали болезнь ностальгии. Их бывшая Родина была плохой, нелюбящей, скорее мачехой, чем матерью. Но, оторвавшись навсегда, люди тосковали по ней. И еще все устали от утомительных этапов эмиграции.
* * *
С первого дня всех особенно раздражало, что вокруг было много чернокожих. Неприязнь к другому цвету кожи отражала глубоко внедренный в них русский расизм. В Америке этот расизм обострился.
Нервный часовщик из Харькова Исаак Капусткер кричал в холле гостиницы:
— Что это за страна?! Куда мы приехали?! Вокруг одни эти бандиты негры.
Рассудительный Берл мягко уговаривал его:
— Не называйте их «неграми», в Америке это оскорбительная кличка, «нигер». Говорите «черные».
— Как их ни назови, они бандиты.
— Почему вы считаете их бандитами? Среди них есть много порядочных людей. Помалу — помалу вы привыкнете. Это Америка.
— Это Америка, да?! Здесь же опасно жить! Каждый день убийства и грабежи.
Капусткер, как и многие другие, любил повторять, как хорошо жилось в России. Как-то раз его иронически спросили:
— Если там вам было хорошо, а здесь не нравится, так почему вы оттуда уехали?
Часовщик обозлился и закричал:
— Дурак я был, вот почему! Все евреи стали говорить: надо ехать, надо ехать! И мои дети тоже: евреям надо уезжать. Ну вот — поехали. А куда мы приехали?! Что это за страна?! Что за люди?! Вчера я в первый раз ехал в метро. Там такая грязь, все курят, полы заплеваны жвачкой, везде валяются брошенные газеты и бумажные пакеты. Вагоны разрисованы какими-то дикими узорами.
— Это граффити. Это просто молодежь балуется,[40] — мягко пробовал объяснять ему Берл.
— Граффити — грязити! Для чего портить вагоны? Меня в тесноте притиснули к каким-то черномазым, по виду все дикари и бандиты. И я еще должен платить полдоллара за это удовольствие! Да я бы им показал метро у нас в Харькове — мраморные дворцы, чистота, игрушка, а не метро. И всего за пять копеек, вот!
— Или люди, такие как вы, тоже жили в мраморных дворцах?
— В каких там дворцах? Все ютились кое-как в одной комнате на семью.
— Значит, это ваше метро — только показуха. А здесь это просто транспорт. Помалу — помалу потом вы не будете брать себе этот грязный сабвей, вы будете ездить на своей машине. Это Америка.
— На машине?! — опять закричал часовщик. — Я буду ездить на машине?! На какие это деньги я куплю машину, а? Да вы смеетесь надо мной!
— Почему смеяться? Я говорю правду. Была у вас машина в Харькове?
— Какая могла быть машина у простого часовщика? Да я за всю жизнь не заработал и на полмашины.
— Так — так. А здесь у мастера по часам есть две — три машины, и ему не надо ездить на сабвее.
— Две — три машины у часовщика? Ну это вы сказки рассказываете.
— Почему сказки? Что такое две — три машины? У половины американских семей есть по две — три машины, для мужа, для жены, для сына или дочки.
— Эти ваши сказки мне только нервы портят… — протянул часовщик.
— Зачем нервничать? Начнете работать, купите одну машину, старую, потом купите новую, а третья будет дорогая, немецкая. Помалу — помалу все будет.
Но рассерженный часовщик ушел, махнув рукой. Берл сказал ему вслед:
— Это же совсем больной человек. Но как только он станет зарабатывать, так заговорит по — другому — ему все начнет нравиться.
* * *
Через несколько дней всем доставили багаж, но Миша Балабула еще не успел его разобрать. Жена и дети ушли на Бродвей, пройтись и купить еду. Звали и его, но он был в плохом настроении:
— Чего я, домов не видал, что ли? — недовольно проворчал он и остался в номере.
Он сидел один и грустно смотрел на заставленный чемоданами и тюками пол, его одолевали грустные мысли о будущем. Кто-то постучал в дверь, и в комнату вошел мужчина:
— Прошу прощения, я не помешаю?
Миша узнал в нем одного из группы американцев, которых видел в холле:
— Помешать не помешаете, я тут один. Только не знаю, чем могу служить?
— Так я просто поздороваться пришел, может чем помогу. Я ваш сосед, живу в этом отеле, зовут меня Берл, Борис.
— А по отчеству-то вас как?
— А знаете, в Америке отчеств нет. Мы просто по имени друг друга зовем.
— Безотцовщина какая-то… И давно это вы здесь живете?
— Уже почти тридцать лет.
— Это мне даже становится интересно, что-то я не слыхал, чтобы тридцать лет назад была эмиграция.
— Так я ж не эмигрировал, я сразу после войны, в 1945 году, прямо из русских партизан подался в лагерь для перемещенных лиц, а потом уже попал в Америку.
— Послушайте, а вы все это не врете? — перебил его Миша.
— А зачем врать? Я сюда приехал, чтобы избежать русского антисемитизма. Я вам так скажу: если есть на земле рай для евреев, так это здесь — в Америке.
— Рай, говорите. Что-то не верится… Ну вы мне рассказали свою историю, я вам тоже расскажу. Приехали мы всей семьей, что называется, открывать Америку. Так?
— Так — так, — улыбнулся гость.
— Так вот я вам скажу: не то чтобы у нас в Одессе мы так уж любили эту Америку. Да мы и не знали ее совсем. А что, в Одессе нам было плохо? Ну, может быть, не так уж и хорошо, но зато у меня все было: квартира, работа, родные — я знаю… И вот мы все бросили и кинулись «за всеми».
— Здесь у всех есть возможности, — улыбнулся Берл.
— У меня здесь старший брат, Марк, он раньше приехал. В Одессе он был картежник — то выиграет, то проиграет, то меховую шубу жене купит, то из дома мебель вывозят. А здесь как-то успел разбогатеть. Как — черт его знает.
— Вот видите, значит, он нашел свои возможности.
— Это-то мне и странно… Зато теперь мы называемся «беженцы». Отчего мы, спрашивается, побежали? Гнались за нами? И мне назначили пособие, велфером называется, по бедности. Что ж, я бедняком стал? Прожил больше пятидесяти, спину горбил, а в Америке по бедности получаю. А другие заделались капиталистами, как мой брат Марк. Он мне пятьсот долларов новенькими бумажками дал, на обзаведенье.
— Вот видите, это Америка. Помалу — помалу и у вас все будет.
— Что будет? Я попросился работать по снабжению, а они мне: для снабжения ты в Америке не годишься. А мой брат Марк предложил мне быть официантом в его ресторане. Чаевые, говорит, будешь хорошие получать. У него ресторан, а я чтобы был официантом. А, каково? Он говорит: «Это тебе не Одесса, английскому надо учиться». Стар я, чтобы учиться — мозги уже не те. Еле выучил, как благодарить, — и Миша напряженно выговорил: — Сенька бери мяч.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
