— Тебя ж арестуют, доню!..
— Ничего не арестуют, — заявила Наташа. — Я у Анки спрячусь.
Успокоилась Анна Ивановна как-то внезапно. Может быть, на нее подействовала уверенность Наташи, а может, и сама она пришла к этому решению. Так или иначе, она сняла со спинки стула недоштопанную дочернюю сорочку и спрятала её в рундук.
— Мама! — только и сказала Наташа, обхватив ее плечи и прижавшись к бесконечно родной, вскормившей её груди.
Гришутка, сидевший за столом в ожидании ужина, капризно застучал ногами, заныл:
— Они целоваться начнут, а мне с голоду помирай!
— Зараз подам, сыночек. Проголодался, бедный мой…
Украдкой смахивая непрошенную слезу. Анна Ивановна торопливо зашаркала к печи.
Поужинав Наташа едва добралась до постели, как моментально погрузилась в сон.
В последующие дни комитет развил лихорадочную деятельность.
События заставляли торопиться, события подталкивали.
Возле взорванных грузовиков немцы поставили виселицу и повесили пятерых четырех мужчин и одну женщину. Прикрепленный к столбу фанерный щит черными расплывшимися буквами крича.):
Здесь казнены партизаны, которые взорвали эти машины.
Так будет со всяким, кто поднимет руку на немецкое достояние!
Ниже другой фанерный щит предупреждал:
Снятие и похороны казненных преступников запрещены!
За нарушение — расстрел!
Среди повешенных знаменцы узнали Ксану Приходько, Вареникова Ивана и Воскобойникова Фому Гордеевича. Дивились люди: как это смирный, боявшийся даже курицу зарубить, Иван Вареников пошел на такое дело?! Про Воскобойникова говорили: «Тот может». А насчет Ксаны Приходько опять только разводили руками. Верили и не верили в вину повешенных, как верили и не верили рассказам о страшной жеребьевке в сельуправе — чересчур много было в этом до неправдоподобия жуткого. И мало кто знал, что Карпо Чуриков давно лелеял мечту прирезать часть соседского сада к своему, а соседкой-то и была Ксапа Приходько. Никто не догадывался, что Вареникова такая кара постигла за то, что на свадьбе у Башмака он не дал хозяину четвертную не из-за принципа, а просто не было ни гроша.
В самой Знаменке полицейского сержанта Петра Бойко кто-то ночью стукнул из-за забора кирпичом и за малым не проломил ему черепа.
Была неудачная попытка поджога овощесушильиого завода. Поджигателя поймать не удалось.
События требовали отклика подпольной организации, и она, как могла, откликалась. Были выпущены листовки под заголовками: «Не поедем в Германию». «Собаке — собачья смерть». «Памяти погибших». Автором текстов был Никифор, размножали от руки и распространяли листовки все члены ДОПа. Днем переписывали, а ночью расклеивали на столбах и заборах или просто разбрасывали по улицам, в подворотнях, засовывали в почтовые ящики.
Доповцы ходили с покрасневшими от бессонницы глазами, но результатами своей работы были довольны. По селу из хаты в хату передавали слух о появившейся в Знаменке подпольной организации, у которой есть связи с Москвой и партизанами. Покушение на Петра Бойко, взрыв автомашин считали делом рук таинственного ДОПа.
Полицаи с наступлением сумерек избегали появляться на улицах в одиночку.
Никифор эти дни проводил попеременно то у Прасковьи Наумовны Баклажовон, с которой успел подружиться, то у Галины Яковлевны Галунец-с нею Никифора познакомила Лущик. К себе на квартиру он все еще опасался возвращаться. Дважды поздним вечером заглядывал на несколько минут, чтобы успокоить Дарью Даниловну.
В слухах, которые Никифору регулярно пересказывали Баклажова и Галунец, было немало странного и непонятного, иногда противоречивого. Но из них Никифор вывел заключение, что в Знаменке, помимо ДОПа, действует еще кто-то и с этим «кто-то» нужно было установить связь.
17. УСПЕХ ВООДУШЕВЛЯЕТ
Накануне объявленного дня отправки молодежи в Германию Наташа с узелочком личных вещей, как когда-то перед приходом немцев, перебралась к Анке. С матерью договорились, что та скажет полицаям: Наташа уехала погостить к родичам в Никополь.
— Мобилизовали?! — округлила глаза Анка, когда узнала, зачем пришла к ней подруга. — Ты же работала!..
В последнее время у Наташи, занятой листовками, не было времени сходить на Лиманную. Анка же работала теперь с утра до вечера на пристани: немцы не решались после взрыва автомашин вывозить хлеб по сухопутью, а приспособили для этого плоскодонные лодки, по-местному — дубы, и весь поток продовольственных грузов из Знаменки и ближних сел хлынул через пристань.
— Не помогла и работа, — усмехнулась Наташа. — Андрюшка Тяжлов рассказывал, как это вышло. Раевский сказал: «Порядочную молодежь отправляем, а дочь коммуниста остается? Пускай она едет, а кого-нибудь другого оставим». И самолично включил меня в список. Андрюшка после этого ничем не мог помочь.
— И ты решила не ехать? — изумленно спросила Анка.
— Как видишь. Только не делай вид, будто это бог весть какой подвиг!.. Многие, наверное, останутся и… Долго будешь меня держать на крыльце?
Анка оправилась от первого чувства изумления и тревоги за подругу и потащила её в дом.
Из кухни выплыла Ксения Петровна, дородная, со строгим иконописным лицом.
. — Давненько до нас не заглядывала, — закивала она. — Здоровенька була, Наташа!
— Спасибо, тетя Ксаиа. И вам доброго здоровьичка! — ответила девушка. — Я опять прятаться к вам. Не прогоните?
Женщина замахала на нее руками:
— И-и, грех тебе так думать! Шо там у тебя стряслось, шелапутная?
Слушая рассказ Наташи, она сочувственно кивала, поддакивала. Поинтересовалась:
— Чи долго будешь жить у нас?
В комнате Анки подруги, обрадованные встречей, некоторое время болтали о пустяках, выкладывали друг другу мелкие новости, как повелось еще в старые добрые школьные времена.
Мало что изменилось в комнате со времени школьных вечеринок. Все так же над тахтой висела гитара с розовым бантиком на грифе. В простенке между окоп чернели рамки с семенными фотографиями. На кровати возвышалась горка подушечек, одна другой меньше, а вместо коврика на стене прибиты многочисленные Анкины вышивки и аппликации. Три года назад, когда Наташа впервые зашла сюда, вышивок и аппликаций было меньше и, кажется, не так они были развешаны. А в остальном — все по-старому…
— Что с тобой? — заглянула Анка в лицо подруги.
— А что?
— Ты невпопад отвечаешь на вопросы, — со смехом объявила Анка.
— Слушай, — попросила Наташа, — сыграй «Марш Наполеона». Помнишь, ты его играла раньше? Ну пожалуйста!
Наивно-торжественные звуки старого марша раздались в комнате, но воспоминаний у Наташи они не будили, а создавали почему-то впечатление помехи и ненужности.
Не дослушав, чем опять удивив подругу, Наташа положила ладошку на струны, сказала:
— Хватит. Теперь пора приниматься за дело. Сбегай за Лидой, я вам расскажу кое-что.
Лида пришла, кутая полные плечи в пуховый платок: на дворе было свежо, осень уже напоминала о себе.
— Привет! — сказала Лида с порога. — Ну, когда же ты поведешь меня к начальству?
— Теперь скоро. А пока считай себя членом организации! От имени комитета даю вам сегодня задание. Анка, зажигай свою семилинейную коптилку. И садитесь поближе.
Наташа вытащила из-под лифчика экземпляр листовки «Не поедем в Германию» и дала прочесть его девушкам.
— Здорово! — выразила свое одобрение Лида. — Кто это писал?
— Комитет писал, — усмехнулась Наташа. — А нам сейчас надо размножить… Часть листовок ночью раскидаем на Лиманной, Песчаной и на соседних улицах, что к Ильинке ближе. Если знаете, кто из молодежи мобилизован в Германию, то желательно в их дворы по листовке забросить.
— А потом? — спросила Лида, загораясь.
— Завтра вы вдвоем пойдете к сельуправе — там сборный пункт мобилизованных в Германию, — встретитесь с Петей Орловым и разбросаете листовки среди толпы. Петя вам скажет, как это сделать. Только будьте осторожны.
— Здорово! — опять сказала Лида. — А ты почему завтра не пойдешь с нами?
— Она сама мобилизованная, — поспешила ответить а подругу Аика.
Лида придвинула стул поближе к столу, взглянула на часы и сказала Анке:
— Гони бумагу и карандаши, а то мы до свету с тем заданием не управимся.
Невысокая, по сильная лошаденка тащила телегу, загруженную чемоданами, корзинами, заплечными мешками.
— Ну-но! — подбадривал лошаденку сивобородый Фаддей Комаров, возчик из «Второй пятилетки».
Держа в руках вожжи, дед Фаддей хмуро шаркал сапогами по дорожной пыли рядом с телегой. Позади шагали два полицая. А за ними с гомоном и плачем валила толпа мобилизованных и провожающих. В толпе шла престарелая жена деда Фаддея вместе с младшей дочерью — восемнадцатилетней Марусей. Не оборачиваясь, дед Фаддей ясно видел, как семенит ногами, заметает длинной юбкой клочки соломы по дороге его старуха — старается не отстать от розовощекой и крепкой, словно наливное яблоко, Маруси. Видел. Фаддей, хотя и не смотрел, выражение их лиц: у Маруси — растерянное, девичьи надменное, а у старухи, не спускающей с дочери воспаленных глаз, — жалкое, опухшее от слез.
