Всякий раз, когда дело доходило до конкретных действий, Запад оставался пассивным. Энеа Сильвио, наверное, вполне искренне сокрушался. Было еще несколько влюбленных в историю романтиков, таких, например, как Оливье де ла Марш, для которых император, павший в бою за Константинополь, был единственным подлинным императором, истинным наследником Августа и Константина, в противоположность германскому выскочке[291]. Однако они решительно ничего не могли сделать. Значительная доля вины за это равнодушие ложится на само папство. На протяжении более чем двух столетий папы обвиняли греков в том, что они злостные схизматики, а в последние годы громко жаловались на то, что согласие византийцев на соединение церквей было неискренним. Западные народы, для которых турки были весьма отдаленной угрозой, вполне могли недоумевать, почему их просят отдавать свои деньги и жизни ради спасения этих упрямцев. В их сознании появлялась также гневная тень Вергилия, которого на Западе ставили в один ряд с самыми почитаемыми христианами и мессианскими пророками. Он рассказал миру об ужасах греческого нападения на Трою, и вот теперь разгром Константинополя явился возмездием за это.
Увлеченные классической литературой и фразеологией, писатели того времени, в том числе сам кардинал Исидор, были склонны называть турок тевкрами (т.е. троянцами). Так не являются ли они наследниками троянцев, а может, и самими троянцами? Несколько десятилетий спустя во Франции получило широкое распространение письмо, будто бы написанное Мехмедом II папе Николаю V; в этом письме султан якобы выражал удивление тем, что итальянцы проявляют к нему враждебность, в то время как они произошли от тех же троянцев, что и турки[292]. Лаоник Халкокондилас (Халкокондил) горько сетовал на то, что в Риме очень многие считали, что греки наказаны за свои бесчинства в Трое[293], и папа Пий II, чье имя Энеа (Эней) должно было создавать ему особый авторитет, принужден был с болью повторять, что тевкры и турки — не одно и то же. Эта легенда была одной из причин, помешавших его усилиям организовать Крестовый поход[294].
Восточное христианство не могло оставаться столь же безразличным. В конце лета 1453 г. султанский двор в Адрианополе наводнили посольства всех соседних христианских государств. В начале августа прибыли посланцы деспота Сербии Георгия Бранковича, щедро снабженные деньгами с целью не только одарить ими султана и его везиров, но и совершить более доброе дело — выкупить из неволи соотечественников. За ними последовали посольства братьев покойного императора, деспотов Мореи Димитрия и Фомы, императора Трапезунда Иоанна Комнина, князя Мингрелии Имерета Дадиани, владетеля островов Лесбоса и Тасоса Дорино Гаттилузи и его брата, владетеля Эноса Паламеде, от хиосской Магоны и от великого магистра ордена рыцарей-иоаннитов. Султан встречал их довольно любезно. Он ограничился тем, что потребовал от каждого из князей признания его сюзеренитета и повысил величину дани. Сербский деспот должен был теперь ежегодно выплачивать ему 12 тыс. дукатов, деспоты Мореи — 10 тыс., Магона — 6 тыс., владетель Лесбоса — 3 тыс., а трапезундский император — лишь 2 тыс. Послы должны были доставлять эти суммы султану раз в год. Только рыцари-иоанниты отказались признать вассальную зависимость от султана и платить ему дань. Они заявили, что никак не могут этого сделать без разрешения своего владыки — папы. Мехмед, не чувствовавший себя готовым в то время подчинить своей власти Родос, отпустил посланцев рыцарей с миром[295].
Особенно повезло братьям Гаттилузи. Вскоре после падения Константинополя султан послал свои войска против владения Паламеде на побережье Фракии — Эноса, и Паламеде немедленно же признал свою зависимость от султана. Примерно в то же время турецкий флот занял византийские острова Имврос и Лемнос. Все византийские официальные лица бежали, за исключением судьи Имвроса историка Критовула. Он подружился с турецким адмиралом Хамза-беем и в результате его ловких интриг султан передал Лемнос владетелю Лесбоса с условием выплачивать ежегодную дань в размере 2325 дукатов, а владетелю Эноса — Имврос с уплатой дани в 1200 дукатов в год[296].
Восточный христианский мир снова вздохнул с облегчением. Хотя Константинополь и был потерян, создавалось впечатление, что малые государства султан намерен оставить в покое. Однако за свою свободу они должны были дорого платить, доставать же деньги было не так-то легко. Кроме того, при дворе султана произошли за это время зловещие перемены.
В августе 1453 г. везир Халиль Чандарлы был внезапно арестован и лишен всех занимаемых постов, а через несколько дней казнен. Мехмед так и не простил Халилю роли, которую тот сыграл в 1446 г. Однако тогда везир был лицом слишком влиятельным и широко почитаемым как личный друг султана Мурада, ведущим государственным деятелем султаната. До тех пор, пока султан не овладел Константинополем окончательно, он не мог себе позволить сместить его; было бы слишком опасно вызвать отчуждение старинных турецких фамилий, которые считали Халиля своим лидером. Но советы Халиля оказались плохими: он пытался предотвратить, а затем и снять осаду Константинополя. Опасался ли он на самом деле, что вся эта затея провалится либо вовлечет турок в большую войну против западных государств, или, как утверждали его враги, был щедро подкуплен греками, с которыми, как известно, он всегда был в дружеских отношениях, сейчас установить невозможно. Во всяком случае, для того чтобы сбросить его, требовалось обвинение в государственной измене.
Даже наиболее почитаемые государственные деятели на Востоке склонны к тому, чтобы получать подарки. Вполне могло быть, что Халиль, будучи искренне предан заботам о благополучии своих соотечественников, в то же время находился на содержании у греков. Однако он плохо рассчитал и был за это наказан. Вместе с ним пали и все другие везиры, оставшиеся со времен Мурада II, за исключением Исхак-паши, которого отправили обратно в Анатолию. Великим везиром стал Заганос-паша, и правительство оказалось составленным из его друзей. Почти все они были новообращенными в ислам, людьми агрессивными, не имевшими прочного положения и целиком зависевшими от султанских милостей; все они жаждали, как только наступит подходящее время, подтолкнуть своего властелина на дальнейшие завоевания[297].
Христианские государи в значительной степени были виноваты сами в том, что это время действительно наступило. Первыми пострадали сербы. В 1454 г. Георгий Бранкович вынужден был под угрозой применения силы отдать султану часть своей территории. Его положение было весьма деликатным. На его земли, точно так же как и турки, зарились находившиеся на его северных границах венгры. В результате Сербия стала театром военных действий между турками и венграми. Поражение, которое в 1456 г. нанес Янош Хуньяди султану, пытавшемуся захватить Белград, только усилило затруднения Георгия. Хуньяди умер наутро после одержанной победы, а несколько недель спустя Георгий был ранен во время потасовки, вспыхнувшей в венгерском лагере. Прожив кое-как еще несколько месяцев, он умер в канун Рождества в возрасте девяноста лет. Если многолетний дипломатический опыт Георгия и влияние пользовавшейся большим уважением мачехи султана, дочери Георгия Мары, помогали тому как-то выкручиваться, его наследник не обладал такой же мудростью. Георгий завещал деспотию своей вдове и младшему сыну Лазарю, но тот не соглашался делить наследство с матерью. Ее внезапная и подозрительная смерть несколько месяцев спустя заставила Мару бежать обратно ко двору султана. Старшие братья Мары, оба задолго до этого ослепленные по приказу Мурада II, также спаслись бегством: один бежал вместе с ней в Константинополь, другой — в Рим. У Мехмеда были в то время другие заботы, и Лазарь умер без его помощи в январе 1458 г., оставив спорное наследство. Но уже в 1459 г. турецкая армия вторглась в деспотию, приветствуемая многими сербами, уставшими от беспорядков. Через несколько недель в руках у турок была вся Сербия, за исключением Белграда, который до 1521 г. оставался в руках венгров. Соседнее королевство Босния, где королевой была дочь Лазаря Мария, турки завоевали четыре года спустя; король Стефан Томашевич был обезглавлен, а Мария попала в гарем какого-то турка[298].
Между тем постепенно исчезали последние остатки греческой независимости. Первыми эта участь постигла земли, находившиеся во владении князей Гаттилузи, полугреков по происхождению. Оба они — Дорино и Паламеде — умерли в 1455 г. Сын и наследник первого был человеком слабым, а второго — испорченным. У султана нашлись поводы для аннексии их владений. К 1459 г. острова Имврос, Тенедос, Лемнос и город Энос были уже в руках турок, хотя в Имвросе был оставлен правителем христианин в лице Критовула. Лесбос случайно продержался до 1462 г., когда Никколо Гаттилузи, младший сын Дорино, который уже успел задушить своего брата, был принужден отдать султану свои владения, после чего был задушен сам[299].
