— Падре Лючано Беневенто.
— Я пришел сообщить вам о новом назначении. — Он сознательно отказывался обращаться к этому человеку по званию.
— Боюсь, что не понимаю. Что за новое назначение? — Беневенто покачал головой, не пытаясь скрыть замешательство.
Брунетти вытащил из внутреннего кармана пиджака длинный белый конверт и молча вручил его.
Священник бессознательно взял, глянул, увидел свое имя, написанное на конверте. Успокоился при виде него — там по крайней мере указан его сан. Открыл его, глянул на молчащего незнакомца и извлек лист бумаги. Слегка отставив его от себя, прочитал. Закончив чтение, посмотрел на Брунетти, снова на бумагу, прочел ее второй раз. Наконец сказал:
— Я этого не понимаю.
Правая его рука с бумагой повисла.
— Думаю, там все очень ясно.
— Но я не понимаю. Как это меня могут перевести? Меня должны были спросить об этом, получить мое согласие, прежде чем делать что-то подобное.
— Не думаю, что кому-то еще интересно, чего вы хотите.
Беневенто не скрывал своего недоумения.
— Но я был священником двадцать три года. Конечно, они должны были прислушаться ко мне. Они просто не могли так поступить со мной — отослать меня и даже не сообщить куда. — Он сердито помахал бумагой в воздухе. — Даже не сообщают мне, в какой приход я должен ехать, даже — в какой провинции. И понять не дают, где я буду! — Протянул руку и ткнул бумагой в Брунетти. — Вы посмотрите: все, что они говорят, — это что меня переводят. Это может быть Неаполь… Господи помилуй, это может оказаться Сицилия!
Брунетти, знавший гораздо больше, чем содержалось в письме, даже не потрудился глянуть туда.
— И что это будет за приход? — продолжал Беневенто. — Что у меня будут за люди? Они же не могут рассчитывать, что я с этим соглашусь! Я позвоню патриарху. Я на это пожалуюсь, и вот увидите — все изменится. Они не могут просто отсылать меня в любой приход, в какой захотят, — не так же, после всего, что я сделал для церкви.
— Это не приход, — спокойно опроверг Брунетти.
— Что? — не понял Беневенто.
— Это не приход, — повторил Брунетти.
— Что вы имеете в виду — не приход?
— То, что сказал. Вы не будете приписаны к приходу.
— Что за глупости! — явно оскорбленный, молвил Беневенто. — Конечно, у меня будет приход. Я священник. Моя работа — помогать людям.
Брунетти стоял все это время с каменным лицом. Его молчание спровоцировало Беневенто на требование:
— Кто вы? Что вы знаете обо всем этом?
— Я некто живущий в вашем приходе. А моя дочь — ребенок, который учится катехизису у вас на уроках.
— Кто?
— Ребенок из средней школы. — Брунетти не видел причин называть свое дитя.
— И к чему все это имеет отношение?! — с растущим гневом в голосе вопросил Беневенто.
— Ко многому. — Брунетти кивнул на письмо.
— Я совершенно не понимаю, о чем вы говорите. — И Беневенто повторил свой вопрос: — Кто вы? И почему вы здесь?
— Здесь я, чтобы доставить письмо, — спокойно сказал Брунетти, — и сообщить вам, куда вы направляетесь.
— Почему патриарх использует такого, как вы? — Беневенто, с сарказмом выговорил последнее слово.
— Потому что ему пригрозили, — просто объяснил Брунетти.
— Пригрозили? — тихо повторил Беневенто, глядя на Брунетти с нервозностью, которую он, хотя и безуспешно, попытался скрыть.
Немного осталось от благожелательного священника, который вошел в комнату за несколько минут до этого.
— Чем же можно пригрозить патриарху?
— Алидой Бонтемпи, Серафиной Реато и Луаной Серра.
Брунетти назвал ему имена трех девочек, чьи семьи жаловались епископу Тренто.
Голова Беневенто отлетела назад, будто Брунетти дал ему три пощечины.
— Я не знаю… — заговорил он, но тут увидел лицо Брунетти и на время замолчал.
Улыбнулся ему улыбкой мирового парня.
— И вы поверили вранью этих истеричных девчонок? Против слова священника?
Брунетти не потрудился ответить. Беневенто рассердился:
— Вы что, в самом деле так вот стоите здесь и сообщаете мне, что верите этим ужасающим историям, которые сочинили обо мне девчонки? Вы думаете, что человек, посвятивший свою жизнь Господу, может творить такие вещи, как они говорят?
Ему и на это не ответили. Беневенто гневно шлепнул себя письмом по бедру и отвернулся. Пошел к двери, открыл ее, но потом захлопнул и повернулся к Брунетти.
— Куда там они собираются меня отправить?
— На Асинару.
— Что-о?! — закричал Беневенто.
— На Асинару, — повторил Брунетти, уверенный, что все, даже священник, знают название наиболее охраняемой тюрьмы на острове в центре Средиземного моря, возле Сардинии.
— Но это же тюрьма! Они не могут меня туда отправить! Я ни в чем не виноват!
Сделал два широких шага по комнате, как будто надеялся выдавить из того, кто принес ему эту весть, какую-то уступку, хотя бы силой собственного гнева. Брунетти остановил его взглядом.
— Что мне там делать, как они себе представляют? Я же не преступник!
Комиссар поглядел ему при этом в глаза, но ничего не сказал.
Беневенто закричал в безмолвие, окружавшее этого человека.
— Я не преступник! Они не могут меня туда послать! Они не могут наказывать меня — я никогда не состоял под судом и следствием. Они же не могут отправить меня в тюрьму за то, что сказали какие-то девчонки, — без суда или признания вины!
— Вам не нужно ни в чем признаваться. Вас назначают капелланом.
— Что? Капелланом?
— Ну да. Заботиться о душах грешников.
— Но там же опасные преступники. — Беневенто старался говорить спокойно.
— Точно.
— Что точно?
— Там только преступники. На Асинаре нет малолетних преступниц.
Беневенто дико огляделся по сторонам, ища некое вменяемое ухо, которое услышало бы, что с ним делают.
— Но они не могут этого сделать! Я уеду! Я в Рим поеду! — На последней фразе он уже кричал во весь голос.
— Вы должны уехать первого числа. — Брунетти проявил железную выдержку. — Патриархия предоставит катер, а потом машину, которая доставит вас в Чивитавеккью и проследит, чтобы вы взошли на еженедельный паром, который ходит в тюрьму. До этого вы не должны покидать это жилье. Если выйдете — будете арестованы.
— Арестован? — возопил Беневенто. — За что?!
Брунетти не ответил.
— У вас два дня на сборы.
— А если я решу не ехать?
Такой тон позволяют себе те, кто обладает сильным моральным превосходством. Брунетти не отреагировал, и он повторил вопрос:
— Что если я не уеду?
— Тогда родители этих девочек получат анонимные письма, в которых будет сообщено, где вы. И что вы сделали.
Шок Беневенто очевиден, как и страх — такой внезапный и ощутимый, что он даже не удержался от вопроса:
— Что они будут делать?
— Если вам повезет, обратятся в полицию.
— Что значит — если повезет?
— Именно то, что я сказал. Если вам повезет.
Позволил повиснуть между ними долгому молчанию, потом заговорил:
— Серафина Реато повесилась в прошлом году. Почти год пыталась найти кого-нибудь, кто ей бы поверил, но никто не поверил. Она написала, что делает это, потому что ей никто не верит. Теперь поверили.
Глаза Беневенто на миг широко раскрылись, а рот сжался в куриную гузку. И конверт, и письмо полетели на пол, но он не заметил.
— Кто вы? — спросил он.
— У вас два дня, — был ответ Брунетти.
Он перешагнул через две бумажки, лежавшие забытыми на полу, и пошел к двери. У него ныли руки — держал сжатые кулаки. Он не посмотрел на Беневенто, выходя. И дверью не хлопнул.
Выйдя из дома, свернул в узкую улочку — первую же, которая должна привести его на Большой канал. В конце, где дорогу ему преградила вода, остановился и стал смотреть на здания напротив. Немного вправо — палаццо, где некоторое время жил лорд Байрон, а в следующем жила первая подружка Брунетти. Проплывали лодки, унося с собой день и его мысли.
Он не чувствовал радости от этой дешевой победы. Этот жалкий человек, его несчастная, ущербная жизни, не вызывали в нем ничего, кроме печали. Священник остановлен, по крайней мере на то время, на которое у графа Орацио хватит власти и связей, чтобы держать его на острове. Брунетти подумал о предупреждении, которое получил от другого священника, и о власти и связях, которые стоят за этой угрозой.
Вдруг рядом — со всплеском, обдавшим брызгами его ботинки, — приводнилась пара черноголовых чаек. Они ссорились, ухватившись клювами за кусок хлеба, и тянули его, все время противно вскрикивая. Потом одна заглотала кусок — обе успокоились и мирно закачались на волнах.
Брунетти простоял там с четверть часа, пока руки не пришли в нормальное состояние. Засунул их в карманы пиджака и, помахав чайкам, пошел домой.
