Она полусидела в постели, обложенная подушками, с бледным личиком, обрамленным, как нимбом, вьющимися черными волосами. В честь его прихода она с невероятным трудом устроила себе прическу, надела хорошенькое белое матинэ с красными бантиками. Сердце Джойса всколыхнулось от жалости. Как она изменилась! Как исхудала: личико совсем крохотное, пухлые детские губки совсем белые. Только глаза остались прежние — огромные, бархатные, трогательные. Эти темные глаза встретили его радостным и благодарным взглядом.
— Ивонна!
Ничего иного он не нашел сказать ей, сжимая ее крохотную, худенькую ручку.
— Какой вы милый, что пришли навестить меня!
К этому Джойс не был приготовлен. Голос, сказавший эти слова, не был голосом Ивонны — прежде такой же нежный в речи, как и в пении. Этот был какой-то жалкий, беззвучный, как звон надтреснутого серебряного колокольчика. Стефан огорчился и не сумел скрыть этого. Ивонна тотчас же заметила.
— Я хриплю, как старая ворона, — улыбнулась она, — но вы не обращайте внимания.
— Не умею выразить вам, как мне больно видеть вас такой, — молвил он, усаживаясь в ногах ее кровати. — Вы, должно быть, перенесли тяжелую болезнь. Бедная Ивонна!..
— Да, очень тяжелую. Вы огорчитесь, если я расскажу вам. Если вам все равно, отодвиньте свой стул подальше, чтобы я могла смотреть на вас. Я ведь не могу повернуть головы. Как это глупо, не правда ли, когда человек не в состоянии повернуть своей собственной головы?
— По крайней мере, выздоравливайте поскорее, — сказал он, исполняя ее просьбу.
Она грустно посмотрела на него. — Боюсь, что и этого я не смогу. Все говорят, что это очень, очень длинная история. Вы мне лучше расскажите про себя. Как вы попали сюда, то есть в Англию? — продолжала она уже более веселым тоном. — Я так поражена была, когда сестрица принесла мне утром вашу записку. Почему вы уехали из Африки? Я весь день умирала от любопытства.
Джойс вкратце изложил события, приведшие его назад на родину, — рассказал о смерти Нокса и о последующем годе безнадежной апатии, о том, как издательская фирма купила его книгу и как он затосковал по цивилизации.
— Ну, я и продал свою часть и приехал в Лондон. Я здесь уж две недели, — заключил он свой рассказ.
— Воображаю, как вы были огорчены утратой своего друга! Какая ужасная вещь — смерть, не правда ли? Вы когда-нибудь думали о ней? Сегодня человек живет и ощущает жизнь, как мы с вами, а завтра, глядишь, — исчез, ушел неведомо куда — и уже не увидишь больше.
Голос ее упал до шепота; в широко раскрытых глазах застыл ужас.
— Я тоже потеряла дорогого друга — и совсем недавно. Вам сказали?
— Да. Я написал ей, чтоб узнать ваш адрес, а мне ответила ее сестра сообщением о ее смерти.
— Не правда ли, как это ужасно? Такая сильная, смелая, всегда веселая! Я никогда никого так не любила. Я узнала об этом уже когда ее похоронили и так жалела, что я не умерла вместо нее. От меня ведь никому никакой пользы — а я вот живу. Почему она ушла, а я живу? Какая это страшная тайна.
На минуту Стефан потупил взор перед ее детски-настойчивым, пытливым взглядом. И она смолкла. Потом он протянул руку и взял ее ручку, лежавшую на одеяле. Там, где женщина найдет слова, мужчина нередко инстинктивно стремится выразить свое сочувствие прикосновением.
Не сразу, но все же она тихонько отняла руку, словно для того, чтобы нарушить течение своих мыслей.
— Я все думаю, какая в вас перемена? Вы отрастили бороду?
— Да.
Она даже засмеялась, так неожидан был этот переход.
— Да. В Южной Африке трудненько было бриться, вам так не нравится?
— Не то, что не нравится, а вам не идет.
— В таком случае, я сегодня же сбрею ее.
— Неужто мне в угоду?
— Ну, конечно. Это будет новым ощущением.
— Сбрить бороду?
— Нет, доставить вам удовольствие, Ивонна.
Ее глаза благодарно улыбнулись ему.
— Вы мне скажите, когда мне пора уходить, — попросил он. — Я не хочу утомлять вас. Притом же, у вас могут быть другие гости.
— Посидите еще. Больше никто ко мне не придет.
— Почему вы знаете?
— Вы первый и единственный, навестивший меня с тех пор, как я здесь, — был грустный ответ.
Джойс недоверчиво смотрел на нее.
— Неужто же вы все время лежали здесь одна, среди чужих?
— Да. Но сестра добра ко мне, и вообще меня здесь все балуют.
— Когда человек болен, его должны окружать любящие друзья, Ивонна.
— У меня их так мало. Я никому не сказала, что я здесь. Не могла. Да и кому было сказать?
Джойс не мог понять. Так странно было видеть Ивонну одинокой, без друзей. Но деликатность не позволяла ему расспрашивать.
— Вы знаете, — начала она рассказывать, — у меня была куча всяких неприятностей. Вот уж два года я почти ничего не вижу, кроме неприятностей. Я ведь вам писала, что случилось… После этого я уехала и стала жить с Джеральдиной Вайкери. И опять начала выступать в концертах. Но горло у меня стало часто болеть; оно меня постоянно подводило — пообещаю петь в концерте, а потом, оказывается, не в силах выступить — так что и ангажементов было уже не так много, как прежде. Кому же охота приглашать певицу, которая в последний момент может подвести, не правда ли? И Джеральдина в дурную погоду не позволяла мне выходить из дому, из опасения, что это может повредить моему голосу. А деньги все же надо было зарабатывать. И я все-таки поехала в концерт, хоть и чувствовала себя не очень здоровой, — ну, и простудилась, горло распухло; потом я опять простудилась, и пошло все хуже и хуже… а там этот дифтерит. Бедная Дина заразилась от меня, и за мной уж некому было ходить. Нельзя же было ожидать, чтоб ее сестра стала особенно возиться со мной, ведь она меня почти не знала. Вдобавок, подошел срок контракту на квартиру, я, разумеется, не могла оставить ее за собой — ну доктор и посоветовал мне лечь в больницу. И вот j'y suis, j'y reste[27]. Невеселая история, не правда ли?
Джойс озабоченно наморщил лоб.
— Очень даже невеселая. Хотелось бы мне хоть чем-нибудь порадовать вас, Ивонна.
— Вы уже это сделали, придя ко мне, — возразила она с ясной улыбкой. — Как это мило было с вашей стороны вспомнить, вы так давно не писали, — я думала, вы уж совсем забыли…
— Простите меня, Ивонна, — на меня напало какое-то скотское отупение — я не в состоянии был писать.
— А я тоже не могла, после того письма, которое написала вам — из Фульминстера — о моих неприятностях. Вы не ответили на него, и я думала… Но ведь вы же не потому не ответили, что презирали меня?
Этот второй намек уже нельзя было оставить без ответа.
