Фрида. — Хорошо, назови, в каком борделе вы встречались?
Грэгори назвал, и Фрида смутно вспоминала, что именно его визитку кинула тогда лорду Виндзору на площади. Забавное совпадение… Если лорд-дознаватель уже докопался до этого, то неудивительно, что он приехал тогда с вопросами…
— Фрида, пожалуйста, скажи, что ты откажешь Лесному королю, — повторил Грэгори. — Мне будет очень грустно, если ты погибнешь.
— И некому будет танцевать под твои баллады? — усмехнулась Фрида. — Не беспокойся, я уже очень скоро выйду замуж, и мой муж увезёт меня в свадебное путешествие куда-нибудь за море, в Конфедерацию, как это сейчас модно. — Она грустно улыбнулась.
Грэгори внимательно посмотрел на неё.
— Мне стоит тебя поздравить? Кто твой счастливый избранник?
Фрида рассмеялась.
— Не знаю. Но на днях матушка обязательно скажет. Грэгори, могу я спросить тебя ещё одну вещь? Это прозвучит совсем безумно для леди, я знаю, но если ты предпочитаешь мужчин, а мой брат… — Она осеклась, заметив взгляд Грэгори.
— Хорошего же ты обо мне мнения, леди Вустермор, — глухо отозвался Грэг. — Если думаешь, что я соблазню десятилетнего мальчика. Нет, мне не нравятся мужчины. Но ты удивишься, чем иногда приходится заниматься полукровкам. Хозяин этого борделя знает о нас, ты многих знакомых там встретишь, если вдруг решишь приехать, миледи.
Фрида поймала его руку, сжала.
— Прости. Пожалуйста, я не хотела тебя обидеть. Правда, Грэг. Прости меня. — А про себя подумала: «Приеду. Обязательно приеду и найду эту свинью, а потом так прокляну!..»
Грэгори мягко высвободил руку и встал. Фрида думала, что он так молча и уйдёт, но он обернулся уже на ступеньках беседки.
— Твоя камеристка — селки, Фрида. На ней проклятье, которое связывает её с демоном.
— Чт-что?
— Ты не знала? — Грэгори грустно улыбнулся. — Ты приведёшь демона в свой дом, сама, если не избавишься от неё.
«Селки?» — думала Фрида, позже, ночью, оставив свечу, чтобы немного почитать перед сном. Мире она позволила лечь у своей кровати — пришлось принести сверху матрас, подушки, простыню и одеяло. Но Мира очень просила, просто умоляла не оставлять её одну — после визита леди Уайтхилл девушка вся дрожала.
Селки — безобидные фейри с северного моря. И, лишившись своей шкурки, превращённые в человека, они становились немыми. Но Мира могла говорить — быть может, Грэгори просто ошибся? Он старше, лучше разбирается в магии и сильнее, Фрида знала это. Но все люди ошибаются…
— Миледи? — тихо позвала Мира.
— Ты почему не спишь? — зевнула Фрида.
— Миледи, а здесь правда есть привидения?
— Да-а-а… И мно-о-ого. — Фрида потянулась потушить свечу.
— А в-вон то… чуд-д-двоище в-в-в окне — это т-тоже п-привидение?
— Какое чу… А-а-ах! — вскрикнула Фрида: в окно (второй этаж!) действительно уставилась искажённая волчья морда. Глаза у неё алели просто как фонари — Фриде даже потребовалась минута, чтобы прийти в себя и вспомнить, что полагается делать в таком случае. Она потянулась за шкатулкой на прикроватном столике… — Нет, Мира, это не привидение. Это волколак, и он… — Фрида встала, проклиная холодный пол и любопытство всякой нежити, — …уже уходит!
— Миледи, что вы делаете?! — вскрикнула Мира, когда Фрида потянулась к раме. — Не впускайте его, пожалуйста!
Фрида молча распахнула окно — морда отшатнулась — и сыпанула прямо на ночного гостя серебряный порошок. Запахло палёной шерстью, завыло… Фрида закрыла окно.
— Испугал меня, сволочь, — пробормотала она, укладываясь обратно в постель.
— М-миледи, что вы сделали? — слабым голосом проговорила Мира. — Как?..
Фрида наклонилась к ней.
— Ш-ш-ш, моя дорогая. Спи. — И дунула девушке в лицо. Глаза Миры тут же закрылись, дыхание успокоилось… Улыбнувшись, она обняла подушку и действительно заснула.
Фрида потушила свечу.
А обалдевший демон, прячась в тумане, яростно тёр морду, слизывая в общем-то неопасную для него серебряную пыль…
Глава 8. Бал
В отличие от своих министров Его Величество император вставал с рассветом и уже за завтраком начинал давать аудиенции. Первой в это хмурое промозглое утро удостоился герцог Виндзор.
Принимал император в малой черепаховой гостиной: она была самой близкой к его спальне, а значит, и самой удобной. Когда-то ещё здравствовавший отец будущего императора включил в распорядок дня наследника ежеутреннюю пробежку по парку. Жалкое это было зрелище: сонный (а спать принцу Генриху на ходу ничего не стоило), хмурый, вялый мальчишка в одной ночной сорочке бредёт по парковой дорожке, еле передвигая ноги. А если вспомнить недружелюбный столичный климат, постоянные дожди и утренние туманы… Эш, часто составлявший принцу компанию — только лишь по приказу родителей, — оббегал парк за пять минут, а потом крутился вокруг сонного Генриха, всячески его «поторапливая», а на деле придумывая смешные (и обидные) прозвища.
После смерти отца Генрих ожидаемо послал ежеутренние пробежки в бездну, и до полудня вообще носа из дворца не казал. Но вставать приходилось так или иначе рано-рано, можно сказать, с петухами…
Вот и в это утро император, хмурый и не выспавшийся, сидел, кутаясь в плед, в кресле у камина и, морщась, пил из тонкой фарфоровой кружки что-то горькое и исходящее паром. По запаху, резкому и успокаивающему, напиток напоминал новомодный кофе из южных колоний. Его Величество очень любил его со специями, а особенно с розовым перцем. Говорил, очень бодрит по утрам.
Одеться император, конечно, толком ещё не успел — только накинул на ночную сорочку халат да колпак снял. На вошедшего Эша — бодрого, пышущего жизнью и магией, одетого как раз с иголочки: в ярко-зелёный шёлковый костюм, — Император посмотрел, поморщился и поспешил отвернуться.
— Боги! Ты похож на петуха…
Эш хохотнул и изобразил «ку-ка-реку!», а обернувшийся император увидел кривляющегося фейри в зелёном сюртуке, зелёной же рубашке и бархатных панталонах. Позолоченные копыта переливались в свете свечей (копыта Эш, приходя в хорошее расположение духа, принимался холить, лелеять и натирать мерцающей пудрой). Минуту Его Величество смотрел на это чудо… вище, и кружка в его руке дрожала. Потом Генрих аккуратно поставил её на стол и уже с лёгким сердцем дал волю смеху.
Эш тем временем процокал ко второму креслу, уселся и принялся ворошить когтистыми пальцами вазу с конфетами на резном круглом столике — аккурат под раскидистой заморской пальмой. Пальма без всякого ветра шевельнула листьями и дрогнула раз-другой, изображая, видимо, презрение. Эш фыркнул: эта гордячка давно его не любила… А Эш не любил сладости, в конфетах, подаваемых Генриху, иногда попадались засушенные фрукты и ягоды, а их Эш как раз уважал. Особенно изюм.
Мерно отсчитывали время часы на каминной полке. Тик-так, тик-так… В сонной утренней тишине только Эш шуршал фантиками, да Генрих
