Николай подтянул колени к животу, лицо его исказилось гримасой боли.
– Тихо, тихо, дружочек, сейчас пройдет…
Шепча, она гладила влажный лоб мужа.
Кишечник опустел, стоны прекратились.
Больной лежал на подстилке из травы, в пути ее было легче менять на свежую. Софи отогнула полог и подозвала двух бывших каторжников-уголовников, которые шли рядом с тарантасом. Они забрались наверх, один подхватил Николая под мышками, другой взялся за его ноги у бедер. Приподняли почти безжизненное и оттого казавшееся тяжелым тело. Одеяло соскользнуло, обнажилась плоть… хотя, на взгляд Софи, от плоти там мало что осталось: муж так похудел, что стал похож больше не скелет, чем на живого человека. Кожа буквально приклеилась к костям, не осталось даже намека на мышцы, вот – большая берцовая кость, вот – круглая, цвета слоновой кости, коленная чашечка, вот бедренная кость… едва дышащее пособие по курсу анатомии… Тарантас тем временем, покачиваясь, двигался дальше, и уголовникам было трудно устоять, даже расставив ноги.
– Эй, мадам, поспешите! – буркнул один из них.
Софи собрала грязную траву в мешок, выкинула из тарантаса и приготовила на досках свежую подстилку. Уголовники осторожно положили на нее больного и, переругиваясь, спрыгнули на дорогу. Им не нравилось выполнять эту работу – боялись подцепить «дурную хворь». А Софи даже и не думала, что можно заразиться, она была слишком поглощена борьбой со смертью, чтобы размышлять. Нынче на кон поставили жизнь, – и где уж там жмуриться при виде крови, где уж там морщиться от зловония! То, что зло со смрадом ретировалось из корчащегося, подвергаемого пыткам тела, выглядело для нее совершенно естественным, и ей не приходило в голову брезгливо отворачиваться. «Выздоравливай! Только бы ты выздоровел, остальное, что бы там ни было, мне совершенно все равно!» – шептала Софи, тыльной стороной руки возвращая сбившуюся прядь волос на висок. Ночь мешалась с днем, дни с ночами… Им достался, конечно же, самый скверный из тарантасов, движущихся в обозе! Еще несколько верст, – и он вообще развалится на какой-нибудь выбоине дороги. Голова Николая болталась туда-сюда и норовила свалиться с ее плеча.
В полдень, согласно предписаниям доктора, Софи дала больному погрызть древесного угля. Он скорчил гримасу отвращения, но послушался. Вскоре между зубами стала проступать черная слизь, и, когда с углем было покончено, Софи почистила мужу рот – как чистят младенцу. И тут снова из него хлынуло, Софи пришлось чуть податься назад. Но, слава Богу, на этот раз дело обошлось ерундой – было бы жалко снова поднимать и отчищать Николя, это для него слишком утомительно… Софи на минутку перегнулась за борт, вдохнула свежего воздуха, потом возвратилась обратно в зеленый полумрак и улеглась рядом с мужем. Ох, какой же здесь тяжелый воздух – прямо подташнивает, и как гадко трясет, шажок за шажком, толчок за толчком – так этот мерзкий тарантас ме-е-едленно продвигается вперед по зною… Николай что-то невнятно бормотал – слов не разобрать. Ей с трудом удалось бы найти в этом обескровленном, агонизирующем существе хоть что-то, что роднило бы его с полным желания и страсти мужчиной, который набросился на нее ночью на берегу реки. Все это происходило в другой жизни, между людьми, ее больше не интересовавшими. А ее настоящая жизнь протекала здесь, в повозке, которая тащится по сибирской дороге. Пометавшись, словно ненормальная, она снова обрела ясную цель. Последний ее шанс. Зачем она отрешилась от всего, что их связывало, зачем отказалась от Николя? Он был главным в ее женской памяти, главным в ее жизни женщины. Если она с кем-то и познала счастье, то именно с ним. Вот он перед ее глазами – худощавый, элегантный… его горделивая улыбка, его ласкающий взгляд… его веселость, его легкомыслие, его простодушие, его хвастовство, его ложь… и его мужество, его отвага!.. И, может быть, вот сейчас, на этой убогой подстилке, все это кончится, кончится после чудовищной этой икоты смертной судорогой!.. «Нет! Нет! Только не он!» Она принялась молиться Богу за своего мужа, как молилась когда-то – слишком поздно – за Никиту. Они были братьями по мукам. Она переходила от одного к другому, никого не предавая, никому не изменяя. Дорога поднималась в гору, оси скрипели, лошади спотыкались, потом тянули сильнее и пускались в облаке пыли едва ли не галопом. Внезапно Николай скорчился и зарычал так, будто его пронзили кинжалом.
– Господи! – не выдержала Софи. – Опять! Да что же это, Господи, конца, что ли, этому не будет?!
Она положила руки на живот больному. Он стучал зубами, закатывал глаза – оставались видны только полоски белков, открытым ртом хватал в приступе удушья воздух. Испуганная интенсивностью судорог, Софи приподняла полог и крикнула сопровождавшему их солдату:
– Скорее! Позовите доктора!
Прибежал доктор Вольф, на ходу вскочил в тарантас, взял руку больного, стал считать пульс. Минуту спустя Николай, вокруг которого теперь уже все было расцвечено кровавыми пятнами, успокоился, расслабился всем телом – слабый, бледный, ни кровиночки в лице, начисто обезвоженный – даже капли пота на лбу уже не выступали. Чтобы прибавить ему сил, доктор напоил его настоем дрока. Затем помог Софи переодеть мужа, помыть, сменить подстилку. Софи кусала губы, глаза ее были полны непролившихся слез.
– Скажите правду, доктор, – попросила она шепотом. – Скажите, положа руку на сердце, пожалуйста! Скажите – осталась ли у нас хоть какая-то надежда?
Он удивленно посмотрел на нее – посмотрел так, будто она была последним человеком на свете, кто имел право проявлять беспокойство. И ответил сухо:
– Пока не могу сказать.
– Но ему ведь не хуже?
– Нет. Но и не лучше. Состояние стабилизировалось. Вот только хватит ли у организма сил выдержать до конца…
– Я боюсь, что не все делаю как надо! Я не умею!..
– Ну что вы, мадам! Что вы – вы прекрасно со всем справляетесь.
Доктор вымыл в тазу руки. Даже в походе он ухитрялся выглядеть опрятным, свежим, с отлично подстриженными усами, ни одна пуговица сюртука не болталась на ниточке, ни одна не отсутствовала на своем месте. Софи нравилась его серьезность. Однако со времен побега Николая доктор, сохранив прежнее вежливое обращение, старался держаться на расстоянии. Вот и теперь, сказав любезность, он не продолжил разговора, а спрыгнул на дорогу и подошел к тарантасу, в котором ехали Александрина Муравьева и Полина Анненкова с детьми. Все знали, что Фердинанд Богданович питает слабость к нежной Александрине. Муж у нее человек мрачный, от него веет холодом, он наводит тоску, отчего бы и ей не… Но она понимает, наверное, что подобная идиллия никуда ее не приведет. Софи пожалела об этом. Почему? Вот на этот вопрос ей было бы трудно ответить, но чем дальше – тем больше эти женщины-ангелы, эти почтенные римские матроны ее раздражали. Она положила руку на лоб мужа. Николя больше не двигался. Без сознания… Отсутствующий вид, печать страдания в уголках губ… Минуты шли – одна, другая, вечность… У Софи затекла рука… Ах ты Господи, когда же кончится эта перевозка в несчастной колымаге, эта тряска, этот скрип колес?..
Половинки полога колыхались перед нею, и вдруг она заметила через щель между ними бурятов. Они верхом на лошадках обгоняли тарантас. Внизу, в лощине, стояли юрты с остроконечными крышами. Лагерь!..
* * *
– Ладно уж… Пусть дамы войдут! – вздохнул Лепарский, усаживаясь за складной стол.
И успел еще подумать: ну а чего они потребуют на этот раз? Дежурный откинул полог, закрывающий вход в «генеральный штаб», и посторонился, чтобы пропустить посетительниц. В палатке мгновенно стало тесно от широких юбок. Лепарскому показалось даже, что стало труднее дышать. Они все были здесь, кроме Александрины Муравьевой и Софи Озарёвой. Первой, гордо подняв голову, пошла в атаку смуглолицая и пламенноокая Мария Волконская.
– Ваше превосходительство! – воскликнула она. – Мы пришли ходатайствовать о том, чтобы нам, как было прежде, разрешили видеться с нашими мужьями!
Генерал выждал паузу.
– Нет, княгиня, – с силой ответил он, когда молчание стало нестерпимым.
– Интересно! Ведь беглеца уже поймали!..
– От этого ничего не меняется. Дисциплина ослаблена, все распустились. Я намерен восстановить ее во всей строгости.
– Ну, тогда для всех и восстанавливайте. Для всех! – закричала Александрина Давыдова.
– Кажется, я ни для кого не делал исключений!
– Хм, не делали! Делали, ваше превосходительство, причем для той, которая менее всего заслуживает вашей снисходительности!
– Да-да, что правда – то правда, – подхватила Наталья Фонвизина плаксивым тоном. – Единственная из всех, кому удалось получить от вас разрешение неотлучно быть с мужем, это Софи Озарёва!
От возмущения комендант даже вскочил.
– Сударыни, сударыни, – забормотал он, – неужто вы забыли, что Николай Михайлович в худшем положении, чем все, что он в очень тяжелом положении!
