— Но они говорили о том, что меня нужно выдворить из страны!
Томмазо заверил ее, что она в полной безопасности. Чиновники просто вымогают bustarella, маленький конвертик.
— Bustarella?
— Si. Взятку.
Лаура пришла в ужас. Это же противозаконно! А что, если Томмазо ошибается? Тогда ее арестуют и уж точно выдворят.
— Поверь мне, Лаура. Siamo in Italia. Здесь дела делаются именно так.
— Как у тебя все прошло с Лаурой? — спросил Бруно, вернувшись домой.
— Я ей пока ничего не сказал. Это нелегко, нужно выбрать подходящий момент. А у нее сейчас небольшие трудности.
— Что ж, у нас на завтра осталось много курицы, — пробормотал Бруно.
На следующий день Лаура опять пришла в кабинет теолога и положила перед ним на стол свои документы. Но на сей раз рядом с ними она положила и конверт с тремястами евро.
На конверт теолог даже не взглянул. Лаура с ужасом подумала, что совершила страшную ошибку. Но когда он взял в руки письмо из колледжа, оно чудесным образом его удовлетворило. Быстро нашлась замена для residenza, так же быстро поставили печать. Все это время bustarella лежала на столе, якобы незамеченная. Там же она и осталась, когда за Лаурой закрылась дверь.
Лаура покинула здание в приподнятом настроении. Когда она вынимала bustarella из сумочки, ее сердце издавало частые глухие удары. Положив конверт на стол, она чувствовала себя так, словно впервые разделась перед новым любовником. Но теперь она ощущала себя настоящей итальянкой.
На бульвар Глориозо она вернулась почти вприпрыжку.
— А, Лаура, — сказал Томмазо, когда увидел ее, — рад, что ты пришла. Я как раз хотел с тобой поговорить.
— Бруно дома? — спросила Лаура.
— Нет. Почему ты спрашиваешь?
— А ты как думаешь? — прошептала она, прижимаясь губами к его губам и запуская руку под его рубашку.
Если и было на свете нечто такое, от чего Томмазо никогда не отказывался, так это быстрый и прямолинейный секс. Сначала он задумчиво сказал «О-о!», потом «А-а…». А еще через несколько минут застонал.
— О чем ты хотел поговорить? — спросила Лаура чуть позже, когда все кончилось и они лежали на кровати среди вороха постельного и нижнего белья.
Конечно, Томмазо понимал, что подобные разговоры лучше вести до бешеного, страстного и буйного секса, но решил, что стоит все-таки воспользоваться этой возможностью.
— Видишь ли… — начал он, но замолчал. Как ему это ей сказать? — дело в том, что это как еда. Если на протяжении двух месяцев есть бифштекс два раза в день, тебя потянет на баранину. И дело вовсе не в том, что говядина чем-то плоха, — поспешно добавил он. — С говядиной все в порядке. Она незабываема. Просто ее время вышло.
— Это как времена года, да? — спросила Лаура, не поняв намека.
— Точно. После сезона говядины идет сезон баранины. А когда кончится и он, наступит еще какой-нибудь. Например, сезон дичи.
— Тогда ты откажешься от баранины и будешь готовить дичь.
— Именно так.
— Так ты хочешь начать готовить дичь в твоем ресторане?
— О господи… — вздохнул Томмазо, наконец поняв всю сложность этого объяснения, — Я говорю не о ресторане, — беспомощно пробормотал он. — Я говорю о нас с тобой.
— О нас?
— Ну да, — он решил предпринять еще одну попытку. — Хорошо, попробуем иначе. Иногда бывает так, что два человека долго засиживаются за столом и не сразу понимают, что ужин уже кончился. Они еще пьют граппу, могут съесть немного biscotti[40], заказать кофе, но в действительности уже давно пора попросить счет. Пожелать друг другу спокойной ночи, попрощаться и обязательно дать чаевые официанту. Но они до последнего это оттягивают.
— И работники ресторана не могут пойти домой, они вынуждены ждать.
— Да, именно так.
— Я поняла, Томмазо. Иногда тебе приходится задерживаться допоздна. Но это не проблема.
— Разве?
— Нет. Это ведь твоя работа, и мне нравится, что ты шеф-повар. Даже если из-за этого ты иногда засыпаешь, когда мы занимаемся сексом.
— Никогда! — обиделся Томмазо.
— Не тогда, когда это не вовремя для тебя, а когда это не вовремя для меня, — уточнила Лаура — Помнишь, два дня назад, когда…
— Но это было исключение.
— Ничего страшного, — успокоила его Лаура. — Ты нравишься мне таким, какой ты есть. Ты занимаешься кулинарным искусством, я изучаю историю искусства. Поэтому мы вместе. У каждого из нас есть свои интересы.
— Кстати, об интересах…
— Я люблю тебя, — сказала счастливая Лаура. — И люблю говорить с тобой о еде, как сегодня. Скажи, какое меню сегодня в ресторане?
— Я ей обязательно скажу, честное слово, — уверял Томмазо позже вечером, разговаривая с Бруно. — Я уже заронил семена. Просто нужно еще немного времени.
— Там осталось немного тушеной курицы. Хватит на завтра, но не дольше.
— Это все Лаура. От нее разыгрывается аппетит.
— Вчера вечером у нас с Томмазо был странный разговор, — отчитывалась Лаура перед Карлоттой.
— О чем?
— Все как-то загадочно. Мне показалось, что он чего-то не договаривает. Он приготовил великолепную тушеную курицу, все время намекал, что хочет о чем-то поговорить, а вместо этого завел речь и том, как это ужасно, что ему приходится работать в ресторане до глубокой ночи.
В телефонной трубке повисло напряженное молчание.
— Может, он пытается сделать тебе предложение?
— Нет! — засмеялась Лаура. — Мы ведь знакомы всего несколько месяцев.
— Он спит с тобой. Если бы ты была итальянкой, это означало бы, что вы почти женаты.
— Но он знает, что летом я возвращаюсь в Америку.
— Тем больше у него оснований сделать предложение прямо сейчас.
— Карлотта, это глупость.
— Да? Ты же сама говорила, что он тебя обожает.
— Да, но… О господи! — пробормотала Лаура — Помолвка? Ты правда так думаешь?
— Возможно. А если он сделает предложение, что ты ответишь?
— Понятия не имею — призналась Лаура — Это очень сложно. Я должна подумать.
В ресторан Томмазо шел с тяжелым сердцем. Он хотел все сказать Лауре, но оказалось очень трудно произнести простые слова, которые разобьют ей сердце. Все ополчатся против него. Во-первых, сама Лаура, а во-вторых, доктор Феррара, его главный покровитель, который к тому же отец ее лучшей подруги. В ресторане и без того была сложная ситуация. С тех пор как Мария выяснила, что никакой он не шеф-повар, она стала относиться к нему с явным презрением, а Бруно, напротив, уважала все больше. Сам же Бруно пребывал в глубочайшей депрессии и почти не разговаривал. Он открывал рот только для того, чтобы спросить, поговорил ли Томмазо с Лаурой.
