21 января 1945 года войска 3-го Белорусского фронта с боями заняли немецкий город Гумбиннен, а 22 января – город Инстербург. В ходе наступления войска 3-го Белорусского фронта 27 января 1945 года штурмом овладели городами Восточной Пруссии Тильзит, Ауловенен, Жиллен, Каукемен – важными узлами коммуникаций и сильными опорными пунктами обороны немцев на Кенигсбергском направлении, а также с боями заняли 250 населенных пунктов. 30 января 1945 года – начало окружения и разгрома города Кенигсберга».
30 января 1945 года – дата ранения отца. Война для него закончилась.
Вспоминает отец:
«Чем ближе наши войска подходили к Кенигсбергу, тем упорнее встречали сопротивление немцев. Опишу еще один памятный случай. Западнее города Инстербург сложилась похожая ситуация, как и с 1-м пехотным батальоном. Только здесь немцы атаковали наши позиции пехотой, подкрепленной самоходными пушками «фердинанд». Почти в окружении оказалась рота 2-го стрелкового батальона и две пушки нашей батареи 76-миллиметровых орудий. На высоте, у небольшого кирпичного домика, было установлено одно наше орудие, которое поддерживало огнем прямой наводкой эту роту. В домике был наблюдательный пункт как нашей батареи, так и командира стрелковой роты. Сначала объектом контратаки немецких «фердинандов» стало наше орудие, которое прямым попаданием было подожжено – загорелись резиновые колеса пушки. Затем, зайдя с тыла, «фердинанд» открыл огонь фугасными снарядами по дверям домика, в котором находились мы с разведчиком, а также командир роты со своим связным. После взрыва второго снаряда, разорвавшегося у дверей и разворотившего их, командир стрелковой роты приказал нам уходить из домика. Немец не перестанет стрелять по дому, пока весь его полностью не разрушит. А выбегать можно лишь через ту дверь, по которой немец стреляет, и именно в момент перезарядки снарядов «фердинанда».
Я предупредил разведчика Потапова, что после следующего выстрела выбегаю из дома я. А после 4-го залпа – он. Так и поступили. При следующем выстреле, пользуясь паузой при перезарядке «фердинанда», бегу в сторону леса, что в трехстах метрах от домика, туда, где на опушке леса было естественное укрытие – канава. Отбежав от дома метров 20–30, я зацепился плащ-палаткой за колючую проволоку. Последовал очередной взрыв снаряда, осколком которого я был ранен в кисть левой руки и контужен. Добравшись до канавы, я сел в ней отдышаться, а вслед за мной прибежал и мой разведчик Потапов, он-то и перевязал мне руку. Сам же он получил мелкие осколочные ранения в спину, его защитила телогрейка. Произошло это 31 января 1945 года. Направляясь в хозвзвод, я повстречал батарею артполка, которая с ходу развернулась и начала обстреливать «фердинанд» и вражескую пехоту. Немцы отступили, а что было дальше, узнать мне не удалось. Отдохнув в хозвзводе, я направился в санитарную роту полка. Оттуда меня в санитарном автобусе вместе с другими ранеными отправили в санбат, а затем в полевой госпиталь в Инстербург. В этот день и окончилась для меня война. А разведчика Потапова, с которым мы выбегали из дома, признали годным к строевой. Как же он сокрушался, что его не взяли в госпиталь, как надоела ему эта проклятая война! Из Инстербурга через неделю нас отправили в полевой госпиталь в Каунас. Еще через две недели, освобождая места в полевых госпиталях для раненых, предполагаемых к приему после решительного штурма Кенигсберга, нас санитарным поездом повезли через Москву в Горьковскую область в город Шатки, в госпиталь № 3282. Впоследствии я узнал, что многие из моих сослуживцев попали на советско-японский фронт, причем живыми остались немногие» (9).
18 февраля 1945 года – дата гибели И. Д. Черняховского – командующего 3-м Белорусским фронтом. Произошло это на окраине города Мельзак. Получив смертельное осколочное ранение, Иван Данилович скончался по дороге из медсанбата в госпиталь.
«Похороны генерала армии состоялись в Вильнюсе, где позже ему был установлен памятник. Памятник также был установлен в Виннице, а город Инстербург переименовали в Черняховск.
Памятник в Вильнюсе простоял несколько десятилетий. Новые власти Литвы посчитали, что памятник Черняховскому стал в Вильнюсе неуместен. По решению правительства Российской Федерации он был перенесен в Воронеж, который так же, как Вильнюс, освобождал генерал Черняховский.
19 ноября 1991 года в Москве на Новодевичьем кладбище состоялась траурная церемония перезахоронения праха И. Д. Черняховского» (14).
Глава 13. Мирная жизнь
Вспоминает отец:
«В город Шатки Горьковской области наш санитарный поезд прибыл в марте 1945 года. В Шатках еще лежал снег, хотя больших морозов уже не было. Госпиталь размещался в районном центре (почти селе) Шатки в помещении средней школы. В этом госпитале я лечился с начала марта по 15 июня 1945 года, там же встретил День Победы. В этом госпитале лечились только раненые, способные ходить (сравнительно легко раненные), в основном с повреждением рук. В самом госпитале квалифицированного хирурга не было, хирург приезжал из Горького раз в неделю. Он сам выполнял под наркозом чистку кости, раны, затем делал перевязку. Госпиталь был небольшой, всего на две палаты» (9).
День Победы отец описывал в устном рассказе так. Находясь в госпитальной палате в Шатках и услышав стрельбу, он выбежал на улицу. Все палили в воздух, кто во что горазд, устроив салют по случаю окончания войны. Отец быстро вернулся в свою палату и позвал товарища на улицу. А ходил отец в госпитальной пижаме. Товарищ его пижамы не имел, а носил кальсоны и нижнюю рубашку, выбежать в таком виде постеснялся. Тогда он попросил отца за компанию с ним также выйти на улицу в кальсонах, чтобы не так стыдно было. Зная щепетильность отца, думаю, что он отказался снять пижаму. А вообще, как одевали раненых в госпиталях, хорошо описывает писатель Виктор Астафьев в своем произведении «Веселый солдат». Уж он-то описывал войну, госпиталь и послевоенную жизнь фронтовиков без лакировки, как очевидец. Отец же в одежде всегда был аккуратен, даже в глубокой старости. Поэтому он с болью описывает, как в госпитале ему выдали ветхое тряпье, в котором он возвратился в родную деревню. Также я не могу представить, чтобы он набивал вещмешок немецким трофейным барахлом. Он привез лишь кофточку для будущей невесты, а также открытки из альбомов с видами Берлина и Кенигсберга и несколько поздравительных открыток. Совсем недавно я их сдала в Музей истории Великой Отечественной войны вместе с немецкой фарфоровой чашкой. Было еще и блюдце со свастикой на обороте, но разбилось. Отец был равнодушен к вещам. Для него самым ценным в жизни являлись книги. Да еще рыбацкие принадлежности.
Отец:
«В середине июня 1945 года многие раненые уже поправились и были выписаны из госпиталя. Война закончилась, раненые в госпиталь уже не поступали, и было принято решение госпиталь закрыть и освободить школу для подготовки ее к новому учебному году. Часть недолечившихся раненых распределили по другим госпиталям, а тех, у кого лечение почти подошло к концу (в том числе и меня) отправили домой с направлением в местные больницы для долечивания. Из госпиталя меня демобилизовали инвалидом III группы.
Нужно было уезжать домой, а на складе госпиталя для тех, кто выписывался, почему-то не оказалось одежды. Выдали мне сравнительно крепкие ботинки, а гимнастерка и галифе оказались ветхими, латаными, да еще к тому же очень короткими для меня. Одевшись и посмотрев на себя в зеркало, я понял, что похож на обшарпанного бродягу. (Бродяга – любимое словечко отца.) Никак я не мог появиться с фронта в родной деревне в этом тряпье. Вначале я отказался надевать это и решил ехать домой в пижамной паре из черного полотна, поскольку она была без дыр. Но сестра-хозяйка в слезах упросила меня сдать пижамный костюм, в противном случае с нее взыскали бы его стоимость в пятикратном размере. Пожалев женщину, я сдал пижамный костюм и одел на себя так называемую форму с дырками: штаны еле натянул, они были на два размера меньше, залатаны на коленях, а гимнастерка и того хуже. Сел в вагон пригородного сообщения – кругом меня пассажиры. Мне стыдно глядеть им в глаза, я отвернулся к окну вагона. Так и ехал я в рваных обносках, как бродяга, а не фронтовик. А про себя подумал тогда: «Приеду в Москву и сразу же пойду в Кремль, попрошу, чтобы мне погасили задолженность за ордена. Рублей 400–500, думаю, наберется». Тогда платили ежемесячно. Но не тут-то было. Оказалось, что орденские книжки и талоны к ним выдавались только в райвоенкомате по месту жительства. Соответственно, у меня ни книжки орденской, ни талонов к ней не было. Были только три ордена и армейское удостоверение к ним. Ехать домой надо было через Москву и далее через Могилев до станции Кричев. В Могилеве я учился в пединституте.
