— Отчеты Роя Блэйка? — спросил Кан.
— Да. Двадцать четвертого августа, после исчезновения Уилкинса, он сказал мне, что Корда — это и есть преступник, которого мы ищем.
— Виделись ли вы с Корда перед тем, как его убить? — быстро спросил Кан.
— Перестаньте обвинять меня в том, чего я не делал! — возмутился Морган. — Да, я действительно с ним разговаривал. Август поклялся, что невиновен, и сказал, что сам идет по следу убийцы. Он попросил у меня двадцать четыре часа для того, чтобы собрать доказательства. В тот день я заставил Блэйка следить за ним. Утром Корда поехал на машине к Муру, чтобы проводить его в порт Нью-Йорка. Когда я узнал, что Мур так и не сел на корабль, я сделал вывод, что Корда использовал это время для завершения своего кровавого дела.
— Почему вы не поставили в известность полицию? — сухо спросил Кан.
— Август переубедил бы любого из вас. Его могущество и дар убеждения ставили его вне вашей досягаемости. У меня на руках оказались все карты, настала пора действовать… И в ту же ночь я организовал его похищение. Но когда Блэйк поднялся в спальню Корда по потайной лестнице, он обнаружил Августа уже мертвым.
Фрейд и Юнг изумленно переглянулись.
— Кто же тогда его убил? — спросил Кан.
— Его дочь Грейс.
У Фрейда защемило сердце, ответить он не смог.
— Блэйк это видел? — спросил Кан.
— Она стояла, склонившись над телом отца, когда он вошел.
— А почему она его убила? — спросил Юнг.
— Вы проанализируете ее психологию лучше, чем я, — не без иронии заметил Морган. — Я считаю, что она была его сообщницей, а потом поссорилась с ним…
Кан поискал глазами глаза Рузвельта, но тот отводил взгляд.
— Вам придется признать, что члены Клуба непричастны к этому делу, — сказал Морган после паузы. — Если кто и должен ответить за свои поступки, то это я, только я.
Фрейд и Кан мгновенно понял то, что осталось недосказанным. Это значит, что вы ничего не сможете сделать, поскольку я неприкасаемый и никто не осмелится обвинить великого Джи. Пи. Моргана.
— Блэйк купил для Корда ядовитых птиц, которых тот затем использовал для того, чтобы мучить Джеймса Уилкинса, — заметил Кан.
— Он не знал, зачем они нужны Корда, — сказал Морган.
— Почему Корда оставлял алхимические гравюры рядом с трупами?
— Это слишком сложно для вас. Скажу только, что Август страдал мегаломанией, это и подвигло его использовать алхимию для осуществления своих безумных планов.
Фрейд почувствовал горечь во рту; он встал, вызывающе обвел присутствующих взглядом:
— Я категорически протестую против вашей версии событий, господин Морган. — Фрейд старательно произносил слова, чтобы акцент не помешал ему быть правильно понятым. — Грейс Корда бессознательно ненавидела отца. Эта ненависть, конечно, свидетельствует в пользу вашей теории. Но я глубоко убежден, что она не способна на такое насилие. Результаты моего анализа приводят к этому выводу. — Фрейд решительно сжал кулаки. — Напротив, только Грейс может помочь нам прояснить то, что осталось темным в этом деле. Я должен найти ее, чтобы закончить лечение и вернуть ей память. Только так мы узнаем всю правду.
Морган бросил на психоаналитика ироничный взгляд:
— Мы совершенно не желаем зла вашей Грейс. Ее отец манипулировал ею. Но совершенно недопустимо, чтобы она заявила о присутствии Блэйка на месте преступления и втянула нас в это дело. — Финансист подошел к Фрейду, чтобы тот почувствовал свое ничтожество. — Если Грейс Корда заговорит, наша цель будет скомпрометирована. Мы служим делу, гораздо более важному, чем наши жизни. Этим мы не можем рисковать. — Он отчетливо произносил каждое слово, как судья, читающий приговор. — Мы уже дорого заплатили за безумие Августа Корда. Правосудие свершилось: какой-то неизвестный трибунал приговорил его к смерти. Больше мы платить не намерены.
— Тот, кто смеется над правдой, платит всегда, — сказал Фрейд.
— У нас разные правды, вот и все, — возразил Морган и посмотрел на Кана: — А вам, инспектор, я запрещаю искать Грейс Корда. Мы сами найдем ее и вылечим. Она забудет об ужасах, в которые ее впутал отец.
— Вы меня не запугаете. Ни ценой выздоровления, ни даже ценой жизни моей пациентки!
— Сядьте, доктор! — приказал финансист.
— Ваша авторитарность свидетельствует о вашем бессилии. — Фрейд был непреклонен. — Я не боюсь вас.
Морган некоторое время молчал, пораженный тем, что кто-то осмеливается противостоять ему.
— Мне не хотелось бы, чтобы до этого дошло, — наконец сказал он, — но если вы будете упорствовать, то подвергнете близких большому риску. Вашу супругу Марту и шестерых детей — Матильду, Жана-Мартина, Оливье, Эрнста, Софи и Анну.
Фрейд побледнел как полотно.
Морган резко повернулся к Кану:
— У вас еще нет детей, инспектор, и уже нет матери. Но у вас есть отец…
Кан рывком вскочил на ноги, взгляд его был полон бешенства.
— Вас надо вывалять в смоле и перьях и выкинуть прочь из города, — проговорил он, подходя к финансисту вплотную.
Морган побагровел, схватил инспектора за горло и прижал к стене. Кан, защищаясь, повалил его на пол и принялся осыпать ударами кулаков.
— Прекратите! — вскричал Рузвельт.
Вильсон и Уолдорф бросились на Кана, чтобы остановить его. Вильсон заломил инспектору руку за спину, но тому удалось высвободиться и нанести удар в челюсть Моргану. В конце концов Вильсону удалось обхватить Кана сзади руками и прижать к великолепному гобелену на стене.
Юнг попытался вмешаться, но его крепко схватил Уолдорф и держал до тех пор, пока психоаналитик не успокоился.
Джи. Пи. Морган с трудом поднялся. На его левой скуле виднелся синяк, разбитые губы сочились кровью.
Парализованный вспышкой такой агрессии, Фрейд не шевелился.
«Первый человек, который бросил в лицо противнику оскорбление, а не камень, — основатель цивилизации», — написал он однажды. Видимо, цивилизацию до сих пор отделяло от варварства всего лишь расстояние, которое пролетает брошенный камень.
Выходя из особняка Уолдорфа, Фрейд предложил Кану, который чувствовал себя довольно плохо, опираться на его руку.
— Когда все закончится, вам надо пройти курс психоанализа, — сказал он инспектору.
— А я решил пройти курс бокса, — с возмущением произнес Юнг. — Мне жаль, что я не смог помочь вам поколотить его.
Фрейд посмотрел на Юнга осуждающе.
— Сохранять хладнокровие в любых обстоятельствах, — заметил он, — побеждать внутренние страсти, стремясь к более высокой цели, — это великий психологический подвиг, на который способно человеческое существо.
Пытаясь успокоиться, они молча направились к «форду».
— Эти набобы напоминают мне дикобразов Шопенгауэра, — надеясь смягчить свой упрек, добавил Фрейд. — Они прижимаются друг к другу, забывая про свои колючки, но, почувствовав боль от уколов, тут же разбегаются в разные стороны.
— Тем не менее они остаются самыми могущественными дикобразами страны, — заметил Кан с горечью. — Теперь моя карьера погибла навсегда.
— Нам остается только одно, — сказал Фрейд.
— Что? — спросил Юнг.
— Найти Грейс Корда раньше них.
32
Манхэттен с обычным шумом и страстью готовился к ночи и, не скупясь, увеличивал почасовое потребление ваттов, амперов, вольтов и калорий. Фрейд, замкнувшись в молчании, предавался унынию в комнате Юнга.
— Придется признать очевидное, — сказал Юнг. — У нас нет и намека на след Грейс. Она могла убежать куда угодно…
Зазвонил телефон, Фрейд снял трубку. Из Вустера звонил Ференци. Голос его звучал восторженно, что совершенно не вязалось с настроением его учителя.
— Вы знаете, что Уильям Джемс уже приехал?
— Джемс будет там? — переспросил Фрейд.
— Ему не терпится вас послушать. Ваше выступление готово?
— Да, за исключением некоторых деталей…
— Вы не могли бы прислать мне текст?
— Нет… оно у меня в голове.
На другом конце провода наступила тишина.
— Но до отъезда всего четыре дня! — растерянно произнес Ференци.
— Я был занят, — сказал Фрейд.
Занят до такой степени, что понятия не имел, о чем будет говорить в своем выступлении.
— Опять это дело об убийстве? — Ференци был раздосадован. — Учитель, я не понимаю. Мы приехали, чтобы завоевать Америку. На карту поставлено будущее психоанализа, и нам вы гораздо нужнее, чем полиции Нью-Йорка.
— Это еще неизвестно, — возразил Фрейд.
— А Юнг? — спросил Ференци раздраженно. — Он все еще влюблен в эту свою танцовщицу или уже наконец образумился?
— Она не танцовщица. И мы о ней уже давно не говорили.
Юнг немедленно отреагировал на то, что услышал:
