В одном отношении жизнь семьи Морено на какое-то время стала лучше: диктатура подавила организации, подогревавшие антисемитские выходки в начале тридцатых годов, и евреи в городе вздохнули свободнее.
– Вот уже полгода, – сказал Саул Морено сыновьям, – как на стенах нам ничего не пишут. Ни единого слова.
Они шли в мастерскую, и Катерина, как обычно, с ними.
– Это хорошо, – откликнулся Элиас, – иначе рано или поздно пришлось бы сказать маме, зачем мы без конца покупаем краску.
Исаак, который всегда смотрел на мир менее оптимистично, чем младший брат, и своими глазами видел погром в квартале Кэмпбелл каких-нибудь пять лет назад, не удержался от замечания:
– Можно посадить одного, другого, но если есть люди, которые нас ненавидят, поверь мне, они найдут способ проявить свое отношение.
– Да ладно тебе, Исаак, не будь таким пессимистом! – сказал отец.
– Я сам хотел бы ошибаться, но это ведь идет не только от левых. Ты не видел вчерашнюю газету?
– Нет, не видел.
– В Германии были еврейские погромы. Страшные. И сделали это не левые.
– Да где она, та Германия? – фыркнул отец. – А? Мы-то с вами в Греции!
– Отец прав, Исаак! Что нам до Германии? Давай уж остановимся на Салониках!
– Можешь останавливаться на чем хочешь, – сказал Исаак, – но, по-моему, это очень наивно с твоей стороны.
– Ну, не будем спорить из-за пустяков, – попытался унять сыновей Саул Морено. – Особенно при матери. Вы же знаете, она терпеть не может, когда вы ссоритесь.
– Неужели ты думаешь, что люди стали бы заказывать у нас все эти роскошные наряды, если бы они нас так ненавидели? – не отступал Элиас – ему хотелось посрамить теорию брата.
Пока сыновья спорили, Саул Морено открыл дверь в мастерскую. Да, нескольких клиентов он потерял, но все равно книги заказов у него исписаны сверху донизу. Людям в небывалом количестве требовались наряды для крещения и бар-мицвы, бальные платья, свадебные платья и костюмы – все новые и новые костюмы. Стоило моде измениться на сантиметр, касалось ли это ширины, длины отворотов или клеша на брюках, как в городе находилось множество мужчин, немедленно приходивших снимать новые мерки.
Жизнь в Салониках текла практически по-прежнему, богатые оставались богатыми, а бедные – бедными, разве что у последних теперь было меньше возможностей выразить недовольство. Люди почти не заметили, что в других странах Европы произошли резкие перемены. А потом, в сентябре 1939 года, Германия вторглась в Польшу, и началась новая мировая война.
В последующие месяцы Салоники не испытывали недостатка в новостях. Некоторые левые издания при диктатуре закрылись, но все равно оставались еще сотни газет, придерживавшихся самых разных взглядов на войну. Позиция диктатуры была двойственной. Она поддерживала политический союз с Францией, экономически зависела от Германии и находилась в дружеских отношениях с Муссолини, что в целом составляло шаткий нейтралитет, который не мог сохраняться долго. Хорошие отношения между Грецией и Италией, которые поддерживал Метаксас, начали портиться, когда итальянские самолеты стали летать над греческой территорией.
Димитрий и его друзья без конца спорили по этому поводу.
– Чего он ждет, этот Метаксас? Он что, не видит, что мы вот-вот окажемся там же, где остальная Европа? Что за пассивность!
– А что он может сделать?
– Готовить страну к войне!
– Возможно, он знает, что делает, – предположил Димитрий. – Может быть, это какая-то сложная дипломатическая игра, которой мы просто не понимаем.
– Я в это не верю. По-моему, он просто боится воевать.
– Генерал – и боится воевать! При любых политических убеждениях, если ты не готов воевать за свою страну, ты просто трус.
Студентам до сих пор приходилось напрягаться только умственно, но не физически, и теперь они рвались в бой. Молодые люди понимали, что Греция представляет собой легкую добычу.
Рано утром 28 октября 1940 года итальянский посол передал послание Метаксасу в его резиденции в Афинах. Муссолини намеревался оккупировать некоторые стратегические позиции в Северной Греции.
Греческий премьер-министр ответил решительным «нет!».
Через несколько часов итальянцы вторглись в Албанию.
«Это война!» – кричали заголовки газет, цитируя Метаксаса. Всем было известно, что греческая армия не подготовлена и плохо вооружена.
– Я ухожу на фронт, – сказал Лефтерис, университетский товарищ Димитрия. – Учеба подождет. Если мы сейчас не вытурим итальянцев с нашей земли, может быть, скоро и университетов никаких не будет.
– Что? Ты, заклятый враг генерала, идешь на войну? – недоверчиво переспросил Димитрий.
– У нас ведь теперь общий враг, верно? Как еще мы можем его победить? Дождаться, пока Муссолини появится на пороге, и прихлопнуть его книжкой по голове?
Все засмеялись, хотя время для шуток было не самое подходящее.
– Вот что – если мы сейчас запишемся добровольцами, то сегодня же вечером сядем на поезд в Иоаннию и через сорок восемь часов вступим в бой. Хоть что-то сделаем, черт возьми.
Каковы бы ни были политические симпатии студентов, все они в душе были патриотами, готовы были защищать свою родину, хотя ни один никогда не держал в руках винтовки, и на фронт рвались, подчиняясь не здравому смыслу, а душевному порыву.
– Я с тобой, – сказал Димитрий. Все, сидевшие за столом, присоединились к нему. – И Элиасу скажу, что мы решили.
После этого разговора события развивались очень быстро. По пути домой, где он собирался взять кое-какие вещи, Димитрий зашел в мастерскую Морено. Он никогда там не бывал, и кириос Морено удивился, увидев его.
– Можно мне поговорить с Элиасом? – решительным тоном спросил Димитрий, понимая, что его появление здесь посреди рабочего дня выглядит странно.
– Я позову его, подожди минутку, – сказал Саул Морено. – Он сейчас с клиентом. Казалось бы, людям должно быть не до новых костюмов, но дела идут по-прежнему. Может, все думают, что из-за войны цены поднимутся.
Хозяин вышел за дверь, что вела из приемной в цеха, и оставил ее приоткрытой. А за ней Димитрий увидел такое, что застыл как вкопанный. Девушка в длинном кремовом платье, покрытом блестками, сверкавшими, будто рыбья чешуя, стояла на стуле, пока другая девушка подкалывала подол. Она стояла, вытянув руки вперед и в стороны, разведя широкие рукава, и походила не то на ангела, не то на дервиша, а когда повернулась, чтобы другой девушке было удобнее работать, Димитрий увидел, что это Катерина. Пряди волос спадали ей на лицо. Казалось, ее мысли где-то за тысячи миль отсюда.
Вдруг дверь распахнулась, и Катерина заметила его.
– Димитрий! – воскликнула она с удивлением и неприкрытой радостью. – Что ты здесь делаешь?
Он не успел ответить – вошел Саул Морено.
– Элиас сейчас придет, – сказал он.
А Катерина уже стояла перед Димитрием. Она казалась ему маленькой богиней.
– Тебе к лицу, – только и нашелся он, что сказать.
– У меня точь-в-точь такой размер, как у заказчицы, – сказала Катерина. – Так что ей даже не нужно приходить на примерку.
Димитрий не находил слов. Он всегда видел Катерину только в простой повседневной одежде, и это преображение было поразительным.
Тут появился Элиас:
– Димитрий! Что ты здесь делаешь? Отец сказал, что ты хотел меня видеть. Что случилось?
Димитрий быстро овладел собой:
– Вторжение…
– Да, знаю. Мы же говорили, что так и будет, помнишь?
– Ну так вот – некоторые из нас идут на фронт.
После секундного колебания Элиас ответил:
– Я тоже.
– Я знал, что ты так скажешь. Но уезжать надо прямо сейчас. Поезд уходит в Иоаннию сегодня в семь.
– Так скоро! Ну ладно. Скажу отцу, зайду домой за вещами, и встретимся на станции.
В голосе Элиаса звучала решимость. Димитрий знал, что к отходу поезда он будет в условленном месте.
Элиас пошел к отцу, а Димитрий отправился домой, чтобы сообщить эту новость матери. Константинос Комнинос узнает обо всем, когда сын будет уже далеко.
Ольга словно ждала этого. Когда Димитрий постучал в дверь гостиной, она стояла у французского окна, выходившего на неспокойное в этот день море.
– Ты ведь пришел попрощаться, правда?
– Откуда ты знаешь?
– Я знаю своего сына, – ответила Ольга таким голосом, словно у нее сдавило горло. – А потому знаю, как он поступит.
Димитрий обнял мать:
– Надеюсь, ты согласна, что я поступаю правильно.
– Ты идешь защищать Грецию, Димитрий. Конечно, это правильно. Ты молодой, сильный. Кому же еще, если не тебе?
– Со мной идут друзья, мне не придется сражаться в одиночку, – шутливо сказал он.
Ольга попыталась улыбнуться, но у нее ничего не вышло, и тогда она отвернулась и подошла к позолоченному бюро, стоявшему у стены. Открыла один из многочисленных ящичков и достала коричневый конверт.
