редкие обрывки информации о конфликте, охватившем всю Европу. Он не знал, кто воевал и с кем, лишь догадывался, что «Черная рука» к этому причастна. Страх вынудил его прятаться, и хотя он уже знал, что находится в Албании, он не мог понять, можно ли доверять албанцам. Рождество четырнадцатого года он провел так же, как предыдущие несколько месяцев: днем прятался в лесу и поле, спал на улице и выживал с трудом. От денег, которые он носил в сумке, не было никакого проку, но он ни на секунду не выпускал сумку из рук, надеясь, что, когда вернется в цивилизацию, деньги снова ему пригодятся. Медленно он продвигался на юг, попрошайничал или воровал еду — какую придется и где придется. Когда еды не было, пытался питаться ягодами и орехами, но находил их редко. Албанская зима была суровой, и, чтобы выжить, ему приходилось искать укрытие, пусть даже самое примитивное. К концу путешествия Джесси уже не напоминал молодого красивого франта, который завоевал сердца и постели Шарлотты, Хильдегард и многих других. Он изменился до неузнаваемости: похудел, лицо его осунулось, отросшие волосы и борода засалились и спутались, а одежда превратилась в лохмотья и болталась на нем, как на скелете.
* * *
Во Франции тысячи изнуренных вооруженных солдат сидели в окопах и блиндажах, ямах и воронках от снарядов. Они сидели лицом друг к другу, а между ними простиралась ничья земля, изрытая кратерами и огороженная колючей проволокой. Зима приостановила наступление. На этой линии фронта не были слышны рождественские песнопения; там звенели литавры артиллерийских снарядов, надрывно пели минометные орудия и звучал монотонный хор пулеметного огня. На этой линии фронта Сонни сидел в самодельном укрытии и тщетно пытался сражаться с холодом, ужасающими условиями жизни, постоянным страхом и всепроникающим зловонием смерти и разлагающихся трупов.
А всего в пятидесяти милях от брата почти в таких же отвратительных условиях Ада целыми днями ассистировала при операциях в полевом госпитале, куда ее направили. Ее окружали запахи дезинфицирующих растворов и антисептика и тошнотворно-сладкая вонь гангренозных конечностей, которые хирурги зашивали, отрезали, а в особо отчаянных случаях и отрубали, пытаясь сохранить пациенту жизнь.
Тех, кому повезло, отправляли домой в Англию, в Туманный Альбион. Кто-то из них попадал в окрестности Чичестера, где Рэйчел Грэм и ее команда неопытных, но полных энтузиазма сестричек почти не заметили Рождества, пытаясь справиться с наплывом раненых.
Таким было Рождество четырнадцатого года. Худшее ждало впереди.
Глава двадцать вторая
К Рождеству тысяча девятьсот шестнадцатого стало ясно, что обещанная короткая война будет долгой, ожесточенной и кровопролитной. В пятнадцатом году к привычным методам ведения войны добавились новые, более коварные. Одним из таких методов стала концепция «тотальной войны». Теперь война считалась не только противостоянием солдат в форме разного цвета; законной целью становился любой человек с паспортом другого цвета. В разряд врагов попадали женщины, даже беременные; старики, дети и младенцы на руках у матерей. Вероятно, целью такой войны было избавиться от будущих угроз, ведь вчерашние дети могли вырасти и стать сегодняшними врагами, а убийство стариков стирало память о прошлых поражениях.
Реализуя новую и чрезвычайно любопытную философию тотальной войны, Германия объявила подводную блокаду Великобритании, заявив, что любой корабль, который осмелится приблизиться к ее берегам, будет считаться военной целью. Так немцы потопили лайнер «Лузитания», погубив тысяча сто девяносто восемь гражданских, в том числе сто двадцать восемь американцев. Последние стали военной целью, видимо, потому, что говорили по-английски.
Не желая проиграть в гонке современных вооружений, в битве при Лоосе британское командование впервые приказало использовать отравляющий газ. Правда, эффект оказался совсем не таким, как они ожидали: переменился ветер, и ядовитое облако пошло в сторону британцев. Пострадали около шестидесяти тысяч человек. Генералы не просчитали, что есть сила более могущественная, чем они, — природа.
Для союзных сил Антанты[31] тысяча девятьсот пятнадцатый был неудачным годом, и, видимо, потому они так отчаянно желали преуспеть. Год начался с вторжения на Галлиполийский полуостров, удерживаемый османскими войсками. Эта военная кампания была короткой; она действительно «закончилась к Рождеству». Через девять месяцев почти непрерывного безжалостного кровопролития командование союзников начало вывод войск. Впрочем, от первоначального состава этих войск ничего не осталось; почти все прибывшие в первую волну были убиты, ранены или взяты в плен.
Через два месяца после бесславного окончания Галлиполийской кампании британские политики, несомненно, по настоянию военных командиров, проявили похвальную дальновидность и благоразумие и начали всеобщую мобилизацию. Это означало, что любой юноша, предпочитавший остаться в теплой кровати или греться у камина, вместо того чтобы сидеть в холодной грязной траншее и подвергать себя опасности, больше не мог делать этот выбор самостоятельно.
Политики и генералы не решились бы на этот шаг, не будь в этом крайней необходимости. Число погибших и раненых приблизилось к столь высокой отметке, что стало ясно — одними добровольцами не обойтись; увы, тех, кто отправился на фронт по своей воле, было не так уж много. Благоразумие этого шага подтвердилось в течение тысяча девятьсот шестнадцатого года, когда в одной лишь битве при Вердене погибло более миллиона человек, а в битве на Сомме — еще миллион. В результате этих кровавых столкновений не было отвоевано ни дюйма территории, но и потеряно тоже не было, так что, несмотря на гибель двух миллионов человек, сомнений быть не могло: бились не напрасно.
* * *
Тем временем Альберту Каугиллу пришлось прервать спокойную жизнь на пенсии и вернуться на Мэнор-роу. Под руководством Кларенса Баркера фирма несла серьезные потери; теперь же многие сотрудники ушли на фронт, а правительство наложило ограничения на торговлю, и коммерсантам приходилось туго. Кларенса Баркера все-таки призвали на фронт с объявлением всеобщей мобилизации; получив повестку, тот предстал перед медкомиссией с письмом врача, которому заплатил за услуги. В письме перечислялись многочисленные недуги, которыми Кларенс якобы страдал и потому не мог отправиться на войну. Но присутствовавший на медкомиссии сержант даже не взглянул на этот документ.
— Ваш врач считает, что вы непригодны, — сказал он, скомкал письмо и с отвращением выбросил в мусорную корзину, — а по мне, так вы совершенно здоровы. — Он улыбнулся Кларенсу без капли дружелюбия. — Тут только мое мнение имеет вес. Учите французский.
* * *
В день, когда Кларенс Баркер отплыл во Францию, где ему предстояло вступить в пехоту, с фронта пришло известие: младший брат Кларенса Ифрам, близнец Джесси, погиб в бою. Тысяча девятьсот шестнадцатый стал годом великой скорби на мысе Полумесяц: убили двух соседских ребят. Один пал
