Эффект был столь разительным, что о нем заговорили иностранные наблюдатели. Гернот Эрлер, заместитель председателя фракции СДПГ в бундестаге, недоумевал: «…В рамках ныне существующей в России политической системы соперники президента воспринимаются, как назойливые, самонадеянные и, собственно говоря, ненужные люди» («Независимая газета», 05.04.2004).
14 марта не обошлось и без привычных манипуляций с голосами избирателей. По утверждению наблюдателей от КПРФ, в Дагестане явка была завышена на 60 процентов. На некоторых участках голосовали 100 человек, а в урнах обнаруживали 700 бюллетеней («МК»,14.05.2004).
К слову, Северный Кавказ, кажется, не имеющий особых оснований восторгаться Путиным, проголосовал зa него с поразительным единодушием, вновь заставляющим вспомнить советские времена: Республика Ингушетия — 98,18 процента голосов, Республика Дагестан — 94,59 процента, Кабардино-Балкария — 96,49 процента («Независимая газета»,17.03.2004).
Вай!
Натренировавшись на парламентских выборах, коммунисты на этот раз сумели поймать за руку нескольких махинаторов. Только в Москве на уровне территориальных избирательных комиссий Путину приписали 21 924 голоса («МК», 14.05.2004).
Факты были столь неопровержимы, что Московский городской избирком принял решение обратиться в прокуратуру «на предмет привлечения к ответственности лиц, виновных в подлоге». По закону за это полагается тюрьма.
Однако все обошлось. Письмо в прокуратуру — официальное, обратите внимание! — затерялось… Коммунисты пожаловались Вешнякову. «Мы вашу жалобу уже рассматривали и второй раз рассматривать не будем», — отрезал тот («Независимая газета», 19.04.2004).
Можно было бы припомнить еще массу историй, грустных или смешных, а чаще всего нелепых. Открытие Информационного центра выборы-2004, транслировавшееся 14 марта на всю страну, началось с накладки. Сообщили, что по Чукотскому округу проголосовало 32 процента избирателей. «На какой час?» — поинтересовался Вешняков. «На 10 часов», — был ответ. «Это не может быть так!» — изрек председатель Центризбиркома. Цифры убрали.
Таинственные метаморфозы претерпевали данные о явке по всей стране. К 12.00 по московскому времени проголосовало всего 14 процентов избирателей. После чего ежечасная трансляция данных была прекращена. А в 15.00 объявили: проголосовало 42 процента. Эксперты подсчитали: чтобы совершить такой рывок, на каждом избирательном участке каждую минуту должны были голосовать, как минимум, два человека («Завтра», № 14, 2004).
Как и на парламентских выборах, «чудила» российская демография. В 2003-м всего за одну неделю до голосования электорат подрос со 106,1 миллиона до 108,9. К 14 марта 2004-го он почему-то вновь съежился — до 106,9 миллиона («Независимая вазета», 30.03.2004).
Тут уж, как говаривала бабушка, «ума не догоню» — с какой целью? Или просто кому-то в Центризбиркоме нравится щелкать костяшками счетов: 2 миллиона — туда, 2 миллиона — сюда. Действительно, успокаивает…
Как бы то ни было, 14 марта действующий президент получил 71,2 процента. Злые языки в прессе еще за два дня до выборов уверяли, что избиркомы получили задание обеспечить именно 70-процентную поддержку Путина («Независимая газета», 12.03.2004).
Интрига заключалась не в том, сколько голосов получит президент, а в том, зачем ему понадобились все эти манипуляции, которые могли лишь незначительно увеличить его отрыв от безнадежно проигрывавших ему соперников. Тот же Г. Эрлер сетовал: «…В такого рода избирательной кампании вовсе не было нужды, для того чтобы добиться ожидаемого результата» («Независимая газета», 05.04.2004).
Да, народ в массе своей поддерживает президента. Во всяком случае поддерживал до отмены льгот. Среди причин и относительная стабильность — результат высоких цен на нефть, и боязнь перемен, и апатия — то, что ученые определяют термином «пассионарный надлом», и традиционный российский менталитет. Помню сюжет еще ельцинских времен: телевизионщики спрашивают деревенскую бабусю, за кого голосовала. «За Ельцина». — «Почему?» — «Так он же президент», — изумляется старуха. «Ну а за другого бы проголосовали?» — продолжают допытываться репортеры. «Будет президентом — проголосую», — невозмутимо ответствовал «глас народа».
На результат работает и множество других факторов, о большинстве которых писано-переписано. В данном случае речь не о народной поддержке, а о том, зачем Путин предпочел инсценировать эту поддержку, вместо того чтобы опереться на реальную.
Скорее всего, сказался эффект системы, по мере выстраивания начинающей жить по своим законам. То, что обыденному сознанию представляется алогизмом, оказывается ее внутренней логикой. Система «Путин» зиждется на принципе монополизации — все и вся должно быть под контролем. С этой точки зрения народное чувство — искреннее, но изменчивое — представляется заведомо ненадежным. Сегодня поддерживают президента — а завтра? И как отнесутся к назначенному им преемнику? Похоже, именно так рассуждала команда, обслуживающая систему. И предпочла не рисковать, положилась на привычный административный ресурс.
Наверное, можно предложить и другие объяснения. Да они и прозвучали в свободной прессе. Как бы то ни было, обществу, согласившемуся играть по правилам, установленным властью, эта самая власть навязала игру без правил.
В результате собравшиеся насладиться победой («Путин — наш президент») пережили шок. С одной стороны, очевидно глубокое разочарование в перспективах демократизации российской жизни. На вопрос Аналитического центра Юрия Левады «Сколько времени понадобится для того, чтобы в России установился прочный демократический строй?» 18 процентов респондентов ответили: «Этого никогда не будет», 8 процентов сказали: «Более 50 лет», 13 процентов назвали срок «от 10 до 50 лет», 23 процента полагают, что процесс займет 10–20 лет, и только 10 процентов оптимистов, которым все нипочем, считают, что «Россия уже стала демократической страной» («МК», 12.03.2004).
С другой стороны, общество, пережив период «романа» с властью, сдвигается к оппозиционности. Если в 2000 году только 47 процентов опрошенных считали, что «в России нужны оппозиционные партии, движения, которые могут оказать серьезное влияние на положение в стране», то осенью 2004 года, всего через несколько месяцев после фактически безальтернативных выборов, такого мнения придерживались уже 66 процентов («Известия», 2.11.2004).
Как это нередко случается, хитроумные затеи политтехнологов Кремля дали совсем не тот эффект, на который они рассчитывали. Думали, что отладили идеальную машину для воспроизводства власти, проводя испытания в благоприятных условиях, когда показатели реального волеизъявления и «нарисованные» данные более или менее совпадали. Однако «урок рисования» не остался незамеченным. И со стороны общества, и — что еще опаснее — со стороны Запада. Глава делегации ПАСЕ по наблюдениям за выборами в России Рудольф Биндиг сразу после оглашения результатов заявил: «…На этих выборах отсутствовали состязательность различных кандидатов и выражаемых ими политических позиций» («Независимая газета», 16.03.2004).
Чего стоит объективность западных наблюдателей, показал пример Украины. Но он же продемонстрировал: от мнения Запада нельзя отмахнуться.
Кремль решил упредить события. На заседание Центризбиркома, где проходил рутинный «разбор полетов» (обсуждали случаи явных фальсификаций), нагрянул Дмитрий Медведев — тогда еще глава президентской администрации. Вешняков как раз призывал своих подопечных считать голоса честно, а те — по свидетельству корреспондентов — понимающе улыбались.
Кремлевский посланец разрушил атмосферу всеобщего благодушия. «Может, есть резон подумать об усилении уголовной ответственности за фальсификации на выборах?» — начал он свою речь. Улыбки в зале мигом погасли. Мастера двойной бухгалтерии не понимали, чем недовольно высокое начальство: ведь все спущенные сверху проценты выписаны тютелька в тютельку. А глава администрации между тем перешел к сути: «На опыте целого ряда стран видно, что неспособность власти оперативно и полно представить населению результаты выборов может быть источником политической нестабильности» («МК», 01.07.2005).
Разомлевшую от летней жары чиновную мелюзгу враз обдало зимним ветром с Майдана. Так вот в чем дело! После Киева, Тбилиси, Бишкека ситуация изменилась. Кардинально. Власть может нарисовать себе любые проценты. Вопрос не в этом. Как заставить общество поверить и принять нужный начальству результат? А если не поверят — как уговорить, запугать, заморочить людей, чтобы они отсиделись дома, не вышли на улицы?
«Оранжевая революция», как бы к ней ни относиться (мое отношение известно!), подвела черту под целой эпохой. Выборные махинации, на которых держалась власть на постсоветском пространстве, стали опасны для самой власти.
