– Сектор восемнадцать тысяч семьсот двадцать два заполнен, – сказал голос.
В зале было нестерпимо тихо – только этот голос и шорох многих движений. Посредине зала Званцев разглядел стол и несколько кресел. Он прошел к столу.
– Сектор восемнадцать тысяч семьсот двадцать три заполнен.
В одном из кресел напротив Званцева сидел, уронив голову на руки, широкоплечий человек. Он спал и громко вздыхал во сне.
– Сектор восемнадцать тысяч семьсот двадцать четыре заполнен.
Званцев посмотрел на часы. Было три часа ночи ровно. Он увидел, как в зал вошел человек в белом и исчез где-то в полумраке, где ничего не было видно, кроме мигающих огоньков.
– Сектор восемнадцать тысяч семьсот двадцать пять заполнен…
К столу подошел человек со свечой, поставил свечу в лужицу воска и сел. Он положил на стол пачку бумаг, перевернул страницу и сейчас же уснул. Званцев видел, как его голова опускалась все ниже и ниже и наконец уткнулась в бумагу.
– Сектор восемнадцать тысяч семьсот двадцать шесть заполнен…
Званцев снова взглянул на часы. На заполнение двух секторов ушло чуть больше полутора минут. Десять суток идет Великое Кодирование, заполнено меньше двадцати тысяч секторов…
– Сектор восемнадцать тысяч семьсот двадцать семь заполнен…
И так десять суток. Чья-то сильная рука легла на плечо Званцева.
– Почему не спите?
Званцев поднял голову и увидел полное усталое лицо под капюшоном. Званцев узнал его.
– Спать. Сейчас же…
– Профессор Каспаро… – сказал Званцев и встал.
– Спать, спать… – Каспаро глядел ему в глаза. – Если не можете спать, смените кого-нибудь.
Он быстро пошел в сторону, остановился и снова поглядел пристально.
– Не узнаю, – сказал он. – Но все равно – спать!
Он повернулся спиной и быстро зашагал вдоль рядов людей, сидящих перед пультами. Званцев услышал его удаляющийся резковатый голос:
– Полделения… Внимательнее, Леонид, полтора деления… Хорошо… Отлично… Тоже хорошо… Деление, Джонсон, следите внимательней… Хорошо… Хорошо…
Званцев встал и пошел за ним, стараясь не терять его из виду. Каспаро вдруг крикнул:
– Товарищи! Все идет прекрасно! Будьте внимательней! Все идет очень хорошо!.. Только следите за стабилизаторами, и все будет очень хорошо!..
Званцев наткнулся на длинный стол, за которым спало несколько человек, – никто не обернулся, и ни один из спящих не поднял головы. Каспаро исчез. Тогда Званцев пошел наугад вдоль желтой цепочки огоньков перед пультами.
– Сектор восемнадцать тысяч семьсот девяносто заполнен, – сказал новый бодрый голос.
Званцев понял, что заблудился и не знает теперь, где выход и куда девался Каспаро. Он сел на подвернувшийся стул, упер локти в колени, положил подбородок на ладони и уставился на мерцающую свечу перед собой. Свеча медленно оплывала.
– Сектор восемнадцать тысяч семьсот девяносто восемь… Семьсот девяносто девять… Восемьсот… Заполнен… Заполнен…
– А-а-а-а!
Кто-то закричал протяжно и страшно. Званцев подскочил. Он увидел, что никто не обернулся, но все как-то разом застыли, напрягли спины. Шагах в двадцати, у одного из операторских кресел, стоял высокий человек и кричал, схватившись за голову:
– Назад! Назад! А-а-а!
Откуда-то, стремительно шагая, возник Каспаро, кинулся к пульту. В зале стало тихо, только шипел воск.
– Простите! – сказал высокий человек. – Простите… Простите… – повторял он.
Каспаро выпрямился и крикнул:
– Слушать меня! Секторы восемнадцать тысяч семьсот девяносто шесть, семьсот девяносто семь, семьсот девяносто восемь, семьсот девяносто девять, восемьсот – переписать! Заново!
Званцев увидел, как сотни людей в белом одновременно подняли правые руки и что-то сделали на пультах. Огни свечей заколебались.
– Простите, простите! – повторял человек.
Каспаро подтолкнул его в спину.
– Спать, Генри, – сказал он. – Спать, быстро. Успокойтесь, ничего страшного…
Человек пошел вдоль пультов, повторяя одно и то же: «Простите, простите…» Никто не оборачивался. На его место уже сел другой.
– Сектор восемнадцать тысяч семьсот девяносто шесть заполнен, – сказал бодрый голос.
Каспаро постоял немного, затем медленно, сильно сутулясь, пошел мимо Званцева. Званцев шагнул ему навстречу и вдруг увидел его лицо. Он остановился и пропустил Каспаро. Каспаро подошел к небольшому отдельному пульту, вяло опустился в кресло и так сидел несколько секунд. Потом встрепенулся и, весь подавшись вперед, сунул лицо в большой нарамник перископа, уходящего в пол.
Званцев стоял неподалеку, у длинного стола, и не отрываясь глядел в усталую горбатую спину. Он все еще видел лицо Каспаро в колеблющемся свете свечи. Он вспомнил, что Каспаро уже не молод, всего на пять-семь лет моложе Окада. Он подумал: «Сколько лет унесли эти десять суток! Все это скажется, и очень скоро».
К Каспаро подошли двое. У одного вместо капюшона халата тускло поблескивал круглый прозрачный шлем.
– Не успеем, – тихо сказал человек в шлеме.
Он говорил в спину Каспаро.
– Сколько? – спросил Каспаро, не оборачиваясь.
– Клиническая смерть наступит через два часа. С точностью плюс минус двадцать минут.
Каспаро повернулся.
– Но он хорошо выглядит… Посмотрите. – Он ткнул пальцем в нарамник.
Человек в шлеме покачал головой.
– Нервный паралич, – сказал второй очень тихо. Он оглянулся, скользнул выпуклыми глазами по Званцеву и, наклонившись к Каспаро, что-то сказал ему на ухо.
Званцев узнал его. Это был профессор Иван Краснов.
– Хорошо, – сказал Каспаро. – Сделаем так.
Двое разом повернулись и быстро ушли в темноту.
Званцев пошарил стул, сел и закрыл глаза. «Конец, – подумал он. – Не успеют. Он умрет совсем».
– Сектор девятнадцать тысяч ноль-ноль два заполнен, – повторял голос. – Сектор девятнадцать тысяч ноль-ноль три заполнен… Сектор девятнадцать тысяч ноль-ноль четыре…
Званцев почти ничего не знал о кодировании нервных связей, и ему представлялось, что Окада лежит на странном столе под белым смертным светом, тонкая игла медленно ползет по извилинам его обнаженного мозга, и на длинную ленту знак за знаком ложатся сигналы импульсов. Званцев отлично понимал, что в действительности это происходит совсем иначе, но воображение рисовало ему именно такую картину: блестящая игла ползет по мозгу, а на бесконечную ленту таинственными значками записываются память, привычки, ассоциации, опыт… А откуда-то наползает смерть, разрушая клетку за клеткой, связь за связью. И нужно ее обогнать.
Званцев почти ничего не знал о кодировании нервных связей. Но он знал, что до сих пор неизвестны границы участков мозга, ведающие отдельными мыслительными процессами. Что Великое Кодирование возможно лишь в условиях самой глухой изоляции и при точнейшем учете всех нерегулярных полей. Поэтому свечи и факелы, и верблюды на шоссе, пустые поселки и черные окна микропогодных установок, и остановленные самодвижущиеся дороги… Званцев знал, что до сих пор не найден способ контроля кодирования, не искажающий кода. Что Каспаро работает наполовину вслепую и кодирует в первую очередь, может быть, совсем не то, что следует кодировать. Но Званцев знал и то, что Великое Кодирование – это дорога к бессмертию человеческого «я», потому что человек – это не руки и ноги. Человек – это память, привычки, ассоциации, мозг. МОЗГ.
– Сектор девятнадцать тысяч двести шестнадцать заполнен…
Званцев открыл глаза, поднялся и пошел к Каспаро. Каспаро сидел, глядя перед собой.
– Профессор Каспаро, – сказал Званцев, – я океанолог Званцев. Я должен поговорить с академиком Окада.
Каспаро поднял глаза и долго смотрел на Званцева снизу вверх. Глаза у него были мутные, полузакрытые.
– Это невозможно, – сказал он.
Некоторое время они молча глядели друг на друга.
– Академик Окада ждал этой информации всю жизнь, – тихо сказал Званцев.
Каспаро ничего не ответил. Он отвел глаза и снова уставился перед собой. Званцев оглянулся. Тьма. Огоньки свечей. Белые серебристые халаты с капюшонами.
– Сектор девятнадцать тысяч двести девяносто два заполнен, – сказал голос.
Каспаро поднялся и сказал:
– Всё. Конец.
И Званцев увидел маленькую красную лампу, мигающую на пульте рядом с окулярами перископа. «Лампочка, – подумал он. – Значит, всё».
– Сектор девятнадцать тысяч двести девяносто четыре заполнен…
Из темноты зала изо всех сил бежала маленькая девушка в развевающемся халате. Она кинулась прямо к Каспаро, сильно оттолкнув Званцева.
– Валерий Константинович, – сказала она отчаянно, – остался только один свободный сектор…
– Больше не нужно, – сказал Каспаро. Он поднялся и наткнулся на Званцева. – Кто вы? – спросил он устало.
– Я Званцев, океанолог, – сказал Званцев тихо. – Я хотел поговорить с академиком Окада.
