Он ходит петлями, смысл которых проясняется сильно позже.
– И если бы было на борту место, – продолжает Пуссен не спеша, – где раненая девчушка могла бы скрываться два минувших месяца, я бы его знал.
Он повторяет:
– Такого места нет.
Жозеф затаил дыхание. Почему ему кажется, будто в эти секунды решается вся его жизнь?
– Погасишь ты наконец лампу?
В тот самый миг, когда Жозеф наконец слушается, доносятся шаги. Кто-то входит в отсек, в руке его подрагивает пламя. Это Кук. Он не замечает три скрытые горами припасов фигуры.
Кок ставит лампу на пол, отсыпает рис в ведро. Потом завязывает мешок и уходит.
– Когда я прошу о чём-то, слушай меня, – говорит Пуссен Жозефу. – Иначе нам крышка.
Ещё секунда, и свет выдал бы их.
Плотник продолжает рассуждать в темноте:
– Нужно будет ещё зашить ей плечо и накормить.
Он с трудом различает тёмные очертания Альмы: она не толще своего лука.
– Ну так что? – спрашивает Жозеф.
– Чем невольники отличаются от свободных?
На вопросы Пуссен всегда отвечает вопросом.
– Тем, что невольники заперты на нижней палубе, господин Пуссен.
– Не это делает их невольниками. Скоро их выведут на свежий ветер, под тени парусов, но они не станут свободными. Однажды сахарный тростник встанет вокруг них выше головы и птицы будут летать совсем рядом. Возвращаясь с поля, они пойдут напиться к ручью и со слезами будут внюхиваться в ветер с востока, потому что он летит из далёкой земли, которой они лишились. Наконец, если их хозяева разрешат, они, быть может, однажды поженятся. Но ручаюсь тебе, свободными они от этого не станут.
– Тогда дело в цвете кожи! – восклицает Жозеф.
– Кук, наш кок, темнокожий. Разве он невольник? Он свободный человек, и таких, как он, немало на судах…
– Просто скажите, что вы хотели сказать, – стонет Жозеф. – Умоляю. У нас нет времени.
Пуссен вещает:
– Невольником человека делает исключительно клеймо калёным железом на плече и запись в корабельных книгах.
Молчание.
– Вот и всё, – говорит Пуссен. – Если у этой девушки нет клейма, если её имя не значится в учётной книге, она по-прежнему будет свободна.
– Но где её спрятать? – спрашивает Жозеф.
Ещё пару минут назад он не знал её. И жил только ради груды золота под капитанской койкой, ради задания, которое ему доверили. И вот он вдруг скулит, как раненый щенок.
– Пожалуйста, – просит он в последний раз, – где её можно спрятать?
– Вместе с невольниками.
Ещё чуть-чуть, и Жозеф вцепился бы Пуссену в горло.
– Мы отведём её в погреб, к женщинам с Бонни, – повторяет плотник.
– А как же имя в учётных книгах?
– Его там и не будет. Книги убрали до самого Сан-Доминго. Невольников пересчитывают с утра, когда выводят на палубу. И второй раз – когда уводят назад. Она будет выходить и заходить вместе с ними.
– А клеймо? Выжженное железом «А», знак «Нежной Амелии»? Как объяснить, что его у неё нет?
Пуссен улыбается в темноте.
– Доверься мне. Никто не догадается. Вот увидишь.
Какое-то время оба молчат.
– Остаётся лишь две загвоздки, – говорит Пуссен. – Насчёт первой у нас будет несколько недель, чтобы разобраться. А именно: как она исчезнет по прибытии. Вторая более срочная. Как объяснить ей наш план?
Жозеф никогда не забудет низкий голос, прошептавший в ночи:
– А мой лук? Куда вы спрячете мой лук?
Хирург Паларди идёт под дождём через палубу, с чемоданчиком в руке. Его только что разбудил Пуссен. Они вместе минуют загородку.
– Я одного не понимаю: как вы заметили эту раненую девушку?
– Лучше радуйтесь, что мне удалось вытащить её из погреба. Там проход шириной с салфетку и пятьдесят женщин внутри. Как они должны изгибаться, по-вашему, чтобы кого-то оттуда извлечь или вернуть на место?
– Но я всё-таки не понимаю…
– Это мне тот воришка вызвался помочь… Как его там?
– Март. Жозеф Март.
– Да-да, точно, – говорит Пуссен, – Март его фамилия. Славный парнишка, услужливый, когда по карманам Гарделя не лазит.
– Видите ли, – не отступается Паларди, – я одного понять не могу…
– Нам не дано понять всего на свете, – твёрдо перебивает его Пуссен.
Он схватил хирурга за плечи и держит под дождём против себя.
– В этом трагедия всех врачей. У вас нет уважения к тайне. Слышите меня, Паларди? – повторяет он, тараща глаза.
Паларди нервно кивает. Он боится Пуссена, считая его чем-то вроде колдуна, после того как плотник исцелил бондаря Тавеля от дизентерии.
– Девчонка здесь. Мы отвели её в укромное место.
Они нагибаются и входят в отсек, где её и нашли. Жозеф стережёт Альму. Лук спрятали в инструментах Пуссена.
– Капитану уже сообщили? – тут же спрашивает Паларди, едва её видит.
– Сообщим, если вы плохо залечите рану, если зашьёте как дырявый мешок или если пойдёт воспаление… Тогда да, я сообщу ему, как вы работаете. Капитан терпеть не может потерь по глупости. Эта девчонка стоит в пятнадцать раз больше, чем вам заплатят за январь.
Паларди, весь побледнев, садится на корточки. Он поднимает руку Альмы.
– Крови много, – говорит он, достав из кармана маленькую фляжку.
Откручивает крышку.
– Негров я промываю матросской водкой. Она дешевле.
– Нет, дайте-ка лучше сюда.
– Зачем?
– Горло промочить.
Пуссен вырывает у него флягу и делает вид, что пьёт.
– Воспользуйтесь тем, чем лечили бы собственную дочь, – говорит он, вытирая губы тыльной стороной локтя.
– Собственную дочь?
У хирурга нет дочери.
– Берите самое дорогое, что есть! – кричит Пуссен.
Паларди с сожалением достаёт из деревянного чемоданчика красный флакон.
Альма, пока ей зашивают рану, не спускает глаз с Жозефа. Она даже не стиснула зубы, не сжала кулак. И вообще не шелохнулась.
Стежки у хирурга аккуратные. Ему бы лучше заняться вышивкой, чем врачебным ремеслом. Делал бы манжеты да наволочки – и никаких тебе мертвецов.
Кончив, Паларди берёт кусок чистой простыни. И перевязывает Альме рану.
– А теперь я поставлю ей клеймо на другое плечо, – говорит он.
– Что-что?
– Из-за шрама не видно клейма нашего судна, – объясняет хирург, доставая железное клеймо, которым метят невольников.
– Вы шутите? – спрашивает Пуссен.
– Надо же её клеймить, – говорит Паларди.
Пуссен улыбается и качает головой:
– Я всё понял.
– Что?
– Вы же прекрасно знаете, господин Паларди, что невольники с клеймом на левом плече куплены лично капитаном Гарделем… Не делайте невинный вид. Я прекрасно понял ваш замысел.
Глаза у Паларди круглые, как у филина.
– Это называется взятка, господин доктор.
– Ну что вы, сударь…
– Вы намеревались подарить эту невольницу Гарделю, тогда как она принадлежит судовладельцу Бассаку?
– Но…
– И всё чтобы вновь завоевать благосклонность капитана?
– Честное слово, я…
– Молчите. Эта малышка никуда не
