Не паниковать. Поддашься панике — знаешь, что будет.
Он сел на асфальт, положив одеревеневшую левую ногу прямо перед собой. Начал массировать мышцы. Мял их изо всех сил. Всё равно что мять слоновую кость.
— Гэррети? — это МакФриз. Голос испуганный... или это только так кажется? — Что случилось? Судорога?
— Да, похоже на то. Ты иди. Я справлюсь.
Время. Для него время ускорилось, а для всех прочих наоборот — затормозилось, словно это был замедленный повтор игры за первую базу крупным планом. МакФриз медленно набирает шаг: вот один каблук показался, вот другой; тускло сверкают потертые гвозди, блестит на солнце потрескавшаяся кожа толщиной не больше листа бумаги. Баркович медленно проходит мимо с легкой усмешкой на лице, волна напряженной тишины разливается по толпе, распространяясь равномерно в обе стороны от того места, где сидит Гэррети, словно прозрачный вал воды, стремящейся к берегу. Мое второе предупреждение, думал Гэррети, мое второе предупреждение на подходе, давай же нога, ну же, мать твою, нога. Я не хочу получить билет, да что такое, ну же, давай.
— Предупреждение! Второе предупреждение, 47-й!
Да знаю я, вы что, думаете, я считать не умею, думаете, я позагорать присел?
Весть о смерти, окончательная и безусловная словно фотокарточка, попыталась проникнуть к нему в душу, попыталась затопить её. Попыталась обездвижить. Он отбросил ее прочь с решительностью отчаянья. Бедро корчилось в мучительной агонии, но он сосредоточился настолько, что почти не замечал боли. Осталась минута. Нет, уже пятьдесят секунд, нет, уже сорок пять, секунды утекают, время кончается.
С бесстрастным, почти отсутствующим выражением на лице, Гэррети вонзил пальцы в мышцы левой ноги. Он мял. Он гнул. Он мысленно разговаривал с ногой. Давай же, давай, давай, будь ты проклята. Пальцы начали болеть, но и этого он не заметил. Стеббинс пробормотал что-то, проходя мимо. Гэррети не уловил, что именно. Возможно, пожелание удачи. И вот он остался сидеть один на прерывистой белой линии.
Все ушли. Карнавал покинул город, ни с того ни с сего смотал удочки и слинял из города, и никого не осталось, чтобы лицом к лицу встретить пустоту выброшенных конфетных обёрток, расплющенных сигаретных бычков и прочего никому не нужного мусора — никого, кроме этого вот паренька Гэррети.
Все ушли, кроме одного солдата, молодого, светловолосого и немножко симпатичного. В одной руке он держал серебристый хронометр, а в другой — винтовку. Ни капли милосердия в лице.
— Предупреждение! Предупреждение 47-му! 47-й, это третье предупреждение!
Мышца и не думала отпускать. Сейчас он умрет. После всего этого, после всех этих титанических усилий, вот так оно и будет в конце-концов.
Он оставил ногу в покое и уставился на солдата. Интересно, кто победит? Интересно, МакФризу удастся пережить Барковича? Интересно, а каково это получить пулю в голову — это будет просто внезапная темнота, или я в самом деле почувствую как разрываются мои мысли?
Последние секунды ускользали прочь.
Судорога отпустила. Кровь снова хлынула в мышцу, наполняя ее мелкими уколами боли, наполняя ее теплом. Немножко симпатичный солдат спрятал хронометр. Его губы беззвучно двигались, отсчитывая последние мгновения.
Но я не могу встать, подумал Гэррети. Так хорошо просто сидеть. Просто сидеть и слушать, как звонит телефон, да ну его к черту, и почему я не снял его с рычага?
Гэррети откинул голову назад, расслабив шею. Солдат смотрел на него словно из глубокого зева туннеля или с края колодца. Очень медленно он взялся за оружие двумя руками, указательный палец правой ласково коснулся курка, скользнул по нему, и ствол начал подниматься к лицу Гэррети. Левая рука солдата надежно обхватила ложе винтовки. Обручальное кольцо сверкнуло на солнце. Все происходит так медленно. Так медленно. Просто... придержите звонок.
Вот, подумал Гэррети.
Вот каково это. Умереть.
Большой палец так изящно-медленно коснулся предохранителя. Три тощие женщины стояли у солдата за спиной, три странные сестры, придержите звонок. Подождите еще минутку, мне тут надо кое-что умереть. Солнце, тени, голубое небо. Облака куда-то несутся в вышине. Стеббинс стал теперь просто спиной, просто голубой рубахой с пятном от пота между лопатками, прощай, Стеббинс.
Звуки громом обрушились на него. Он не знал, что это было - воображение, обострённая чувствительность или просто такова поступь смерти. Предохранитель оглушительно щелкнул — словно ветка хрустнула. Воздух, проходящий в его горло сквозь стиснутые зубы, ревел как в аэродинамической трубе. Сердцебиение грохотало барабаном. И еще было пение — не в ушах у него, но между ними, и оно поднималось всё выше и выше, и он почему-то был уверен, что именно так звучат мозговые колебания...
Он закричал и поднялся на ноги судорожным, резким толчком. И тут же заставил себя бежать, все больше увеличивая скорость. Ноги словно пёрышки. Палец солдата на спусковом крючке напрягся и побелел, он скосил глаза на транзисторный компьютер у себя на запястье, гаджет, где был также миниатюрный, но очень сложный локатор. Гэррети как-то читал статью о них в Популярной Механике. Он способен определить скорость одного конкретного Идущего настолько точно, насколько это может понадобиться — вплоть до четырех знаков после запятой.
Палец солдата расслабился.
Гэррети снизил скорость до очень быстрого шага; во рту у него была пустыня, а сердце билось с частотой отбойного молотка. Белые пятна разных форм и размеров вспыхивали у него перед глазами в такт пульсу, и некоторое время он был уверен, что хлопнется в обморок. Но это прошло. Ноги, страшно недовольные тем, что их лишили законного отдыха, орали на него, корчась от боли. Он стиснул зубы и превозмог боль. Мышца на левой ноге все еще дергалась тревожно, но он по крайней мере не хромал. Пока что.
Он посмотрел на часы. Они показывали 14:17. В течении следующего часа от смерти его будет отделять лишь какая-то пара секунд.
— Возвращение в царство живых, — сказал Стеббинс, когда Гэррети поравнялся с ним.
— Ну да, — скупо ответил Гэррети. Его вдруг затопила обида. Они бы и дальше шли, даже если бы он получил свой билет. Ни слезинки бы не пролили. Просто еще одно имя и номер для записи в официальном отчете — ГЭРРЕТИ, РЕЙМОНД, №47, ЛИКВИДИРОВАН НА 218-Й МИЛЕ. И сопливые статейки в местных газетах. ГЭРРЕТИ МЕРТВ! УРОЖЕНЕЦ МЭНА УШЁЛ 61-М!
— Надеюсь, я выиграю, — пробормотал Гэррети.
— Думаешь, выиграешь?
Гэррети вспомнил лицо светловолосого солдата. Эмоций в нем было не больше, чем в тарелке с жареным картофелем.
— Сомневаюсь, — сказал он. — У меня ведь уже было три страйка. Разве это не значит, что я выбываю?
— Считай, что третий был ложным касанием, — сказал Стеббинс. И снова уставился себе под ноги. Гэррети заставил себя шагать быстрее — двухсекундный резерв дамокловым мечом завис у него над головой. На этот раз предупреждений не будет. Не будет даже времени, чтобы кто-нибудь сказал — давай, Гэррети, не тормози, тебе же сейчас достанется.
Он догнал МакФриза, и тот оглянулся на него.
— А я думал, ты уже бросил это дело, — сказал он.
— Я тоже так думал.
— Как близко?
— Пара секунд, я думаю.
МакФриз сложил губы в беззвучном свисте.
— Не хотел бы я быть на твоем месте сейчас. Как нога?
— Лучше. Слушай, я не могу говорить. Я на некоторое время уйду вперед.
— Харкнессу это не помогло.
Гэррети покачал головой:
— Я должен убедиться, что еще могу держать скорость.
— Понятно. Компания нужна?
— Если у тебя еще остались силы.
МакФриз рассмеялся:
— Любой каприз за ваши деньги, дорогуша.
— Тогда пошли. Давай разгоняться, пока у меня запал не кончился.
Гэррети увеличивал скорость пока его ноги не оказались на грани сбоя, и они с МакФризом быстро прошли через всю группу. Расстояние между долговязым мрачным парнем по имени Гарольд Куинс — он шел вторым — и оставшимся в живых близнецом — Джо, — было не очень большим. Только вплотную приблизившись к индейцу, Гэррети заметил, насколько удивительно смуглым он был. Его взгляд был прикован к горизонту, а лицо не выражало ничего. Множество застежек-молний на его куртке перезванивались, и это было похоже на музыку, играющую где-то вдалеке.
— Привет, Джо, — сказал МакФриз, а Гэррети подавил истерическое желание добавить, кто б мог подумать[50]?
— Здорово, — коротко ответил Джо.
Они пошли дальше, и вот уже дорога принадлежит им одним — две (по числу направлений) широких асфальтобетонных полосы с травянистым газоном между ними, и плотными толпами людей, тесно облепивших обочины.
