опору для своих исканий.
«В самом деле, для идеалов своей души, – собственно лишь в народе мистический художник встретит ценителя одного с собою уровня… Общество ценит у него технику картины; но полет фантазии, но нежные и сокровенные созерцания души, “угол зрения” и “точки внимания” – быстрее разгадает художник, и он теплее на них отзовется. Вот линия касания, возможная между искусством и народною стихиею».[215]
Надо признать за Розановым прославление Пушкинского гения. Именно он выступал с публикациями статей в память и в честь Пушкина на страницах журнала «Мир искусства». Пушкин, по мнению Розанова, был для России тем, чем был для Древней Греции Гомер. Представляет большой интерес статья, которую Розанов написал в связи с пушкинскими празднествами – «О Пушкинской Академии». В ней он выдвинул проект создания Академии, ориентированной на изучении теории искусства, как основы художественной критики. В этой статье отчетливо проявляется просветительский идеал Розанова, оптимистическая уверенность в возможность реформирования вкуса. Причем, Розанов обращается здесь к западному опыту. «На Западе, – пишет он, – давно есть наука искусства, история искусства. Для наук – пусть недостаточно – но все же много у нас сделано. И если и ничего, то чрезвычайно мало сделано для искусств. Даже нельзя скоро найти и может быть даже вовсе нельзя найти в России места, куда придя можно было бы совершенно быть уверенным, что вот здесь узнаешь о плодах работ Винкельмана или о результатах критики Лессинга. “Критики”… Какая богатая область у нас, в нашей собственной истории и развитии! – но кафедры истории русской критики, или кафедры истории критики всемирной, или теории критики нигде в России нет. Вот – для проектируемой нами Академии – ряд кафедр, которые достаточно назвать, чтобы почувствовать, как они нужны, как они уместны для России».[216]
Здесь, несмотря на известный утопизм, Розанов убедительно показывает значение теории искусства и художественной критики, акцентируя внимание на идею синкретизма искусств, на необходимость в такой Академии взаимосвязи между живописью архитектурой, музыкой и поэзией. Таким образом, еще до выступления в «Мире искусства» Розанов был тесно связан с пропагандой эстетического знания, с обоснованием значения теории искусства и художественной критики. Сам он так же пытался выступить в этой сфере деятельности. Опыт работы в журнале «Мир искусства», общение с художниками, объединяющимися вокруг журнала, давали этому существенное основание.
Розанов довольно много писал о выставках «Мира искусства», о художниках, связанных с этим кругом. Он посвятил специальные статьи творчеству таких художников как Серов, Левитан, Нестеров, А. Иванов, Шервуд, Голубкина. Как правило, это были небольшие статьи-очерки, но в них всегда присутствует живое, острое видение особенностей манеры и творчества того или иного художника, глубокое понимание его личности.
Особенное внимание Розанов уделял творчеству Нестерова. Он написал о нем три статьи – «Молящаяся Русь», «Где же “религия молодости?”» и «М. В. Нестеров». В этих статьях Розанов подчеркивал лирический, музыкальный характер творчества художника. По его словам, Нестеров изменил характер русской православной живописи, «внеся в ее эпические тихие воды струю музыки, лирики и личностного начала»[217]. Розанов подчеркивал глубину проникновения Нестерова в дух православия, в «священную, религиозную», молящуюся Русь. И при всем этом, Розанов утверждал, что Нестеров анти-иконен, т. к. икона представляет собой эпический жанр, а религиозная живопись Нестерова лирична и глубоко индивидуальна. В другой статье «На выставке “Мира искусства”» (1903) Нестеров выделяет таких художников, как Н. Рерих, К. Сомов, В. Серов. И хотя главный интерес для Розанова представляла русская тема в живописи, он принимает западничество К. Сомова.
Характерно, что розановские статьи о художниках и живописи сочетаются с рассуждениями о смысле истории, о русском национальном характере. Показательно в этом отношении статья «Бабы» Малявина. В ней он сравнивает эту картину Малявина, изображающую трёх русских бабы с картиной Васнецова «Три богатыря». По его мнению, эта картина выражает Русь, причем не какого-либо определенного века, а всех веков. Розанов считал, что русский характер женственен и именно в женственности состоит его сила. Поэтому в картине Малявина он нашел подтверждение этой своей идеи, его анализ этой картины превратился, по сути дела, в размышление о глубинных основах русской души.
«Баба» для Розанова всегда была выражением женской сути русской души, русского характера. Если Владимир Соловьев мечтал о Софии, о «вечно-женственной» сути мира, то у Розанова идеал духовности был более грубым, земным, реальным. По словам Розанова, баба – это вечный фатум русской истории. «Бабу эту ничто не раздавит, а она собою все раздавит. Баба – это Батый. От нее пошло, “уродилось”, все грубое и жестокое на Руси, наглое и высокомерное. Вся “безжалостная Русь” пошла от нее. Тут – и Аракчеев, тут и “опричнина” Грозного… “Бабы” – это вечная суть русского, – как “чиновник” вообще, “купец” вообще же, как “боярин”, “царь”, “поп”. Это – схема и прообраз, первоначальное и вечное. В теме и силе выполнения есть что-то Гоголевское, и его “Бабы” никогда не выпадут из истории русской живописи, как “Мертвые души” никогда не исчезнут из истории русской литературы»[218].
Такие философские рассуждения рождает у Розанова картина Малявина. Он видит в трех деревенских бабах, изображенных на картине художника, символы русской истории, русского характера. Причем, он сопоставляет эту картину Малявина с «Ужином» Бакста, отмечая, что между этими картинами лежит огромное историческое пространство в тысячу лет, как между русским эпосом и русским декадансом.
Таким образом, Бердяев не отрицал женственного начала в русском характере, но он говорил о необходимости преодоления всего «рабьего и бабьего», выработке мужественности и преодолении женской пассивности. Что же касается Розанова, то он, несомненно, идеализировал «бабство». Не случайно, в картинах Нестерова, Васнецова, Малявина он искал и находил смиренную, умиленную, обрядовую историю, «бесшумную историю», православие «тихое, милое, без Монбланов, без бурь». Все это он связывал с женственным, пассивным, страдательным характером русской души.
Бердяев часто полемизировал с Розановым, указывал на полярность мировоззрений, которые они разделяли. Но вместе с тем, он считал его «самым оригинальным, самым необыкновенным людей» из тех, с кем ему приходилось встречаться в жизни. Он отмечал его литературный талант, его критику исторического христианства.
Розанов не был профессиональным философом или историком, его знания в этих областях были не слишком глубокими. Но Розанов отличался от многих профессиональных философов интуицией, способностью вживаться в тот исторический материал, о котором он писал. Кроме того, он легко трансформировал чужие идеи, придавал им новый смысл, новое значение.
Представляется, что для периода, когда Розанов сотрудничал в «Мире искусства», он находился под влиянием пусть кратковременной, но плодотворной встречи
