выдал в адрес флорентийца следующую сентенцию, взяв в качестве отправной точки название главы: «… Что можно еще о нем сказать худшего, кроме того, что он предписывает правила тем, кто с помощью своих пороков стал государем? Об этом говорит само название данной главы. Если бы Макиавелли был назначен учить в школе бездельников порокам или в университете учить изменников толковать о неверности, тогда не следовало бы удивляться тому, что он нам предлагает такое учение; но он обращается к человеческому роду, имея при всем том дело с людьми, которые по положению своему должны были бы стать самыми добродетельными, с теми, кто должен управлять другими. Что может быть порочнее и бесстыднее, чем давать им наставление о неверности и убийстве?»[343]
Впрочем, сам Макиавелли не был проповедником злодеяний, как о нем было принято одно время думать. В «Рассуждениях» он исходит из того, что человеческая природа отрицает неизбежность доброты или зла: «… Людям не дано достичь совершенства в доброте и последовательности в злодействе, а если дурной поступок требует величия и некоторого благородства, они не могут на него решиться».[344] Выбор темы для главы был продиктован, во-первых, актуальностью проблемы для тогдашней Италии, во-вторых, научной смелостью Макиавелли, в-третьих, очевидным желанием шокировать аудиторию.
Данная глава получила также известность в последующих комментариях исследователей за обращение флорентийца к проблеме предвидения, предсказания, если угодно – провидчества со стороны государя. Хотя, нужно еще раз отметить в этом комментарии, у Макиавелли эти качества были аналогом способности просчитывать свои и чужие действия. Только государь, который умеет предвидеть или считать ходы в политической шахматной партии, может рассчитывать на успех. Тема эта крайне важна для успешного государственного деятеля, что неоднократно было доказано прежде и впоследствии в мировой истории. Обратим в этой связи, например, внимание на точное предсказание Бисмарка еще в годы Севастопольской (Восточной) войны, что впереди неизбежно сближение Франции и России, которое приведет к заключению между ними альянса. Он говорил своему королю, что Пруссия должна ассоциироваться с этим новым центром силы, дабы подчинить себе Австрию и находящиеся под ее влиянием южногерманские государства.[345]
Надо еще и еще раз обратить внимание, что в некоторых местах то, что комментаторы обычно принимают за предвидение, у Макиавелли выглядит скорее как расчет, анализ, выверенная и просчитанная политика. Отметим, наконец, очевидное влияние на данную главу мнения Аристотеля относительно тиранов в его «Политике».
Основной герой данной главы – сицилиец Агафокл. Макиавелли представляет его как политика, который пришел к власти не благодаря virtù или фортуне, но в результате совершенных преступлений. В литературе есть две разные интерпретации причин такого подхода. Первая группа авторов полагает, что автор «Государя» испытывал определенный дискомфорт в отношении своего понятия virtù[346] и пытался в определенной степени «подстраховаться». Другая часть исследователей исходит из того, что Макиавелли видел в истории Агафокла пример эффективной жестокости[347].
Есть также точка зрения, согласно которой Макиавелли специально обратился к истории Агафокла после анализа действий Чезаре в предыдущей, седьмой главе «Государя», чтобы дать понять, что virtù вовсе не равнозначно жестокости[348]. Сам тезис абсолютно верен. Однако следует упомянуть, что под сомнением находится пример, поскольку автор в той же седьмой главе ассоциирует Борджиа с фортуной, а не с virtù.
Но есть еще два способа сделаться государем – не сводимые ни к милости судьбы, ни к доблести, и опускать их, как я полагаю, не стоит, хотя об одном из них уместнее рассуждать там, где речь идет о республиках. Я разумею случаи, когда частный человек достигает верховной власти путем преступлений либо в силу благоволения к нему сограждан. Говоря о первом способе, я сошлюсь на два случая – один из древности, другой из современной жизни – и тем ограничусь, ибо полагаю, что и этих двух достаточно для тех, кто ищет примера.
В переводе Юсима: «Частное лицо может сделаться государем еще двумя способами, каждый из которых нельзя отнести целиком за счет удачи или доблести, поэтому я не хотел бы умалчивать о них, хотя об одном из этих способов следовало бы подробнее поговорить там, где речь идет о республиках. В первом случае подразумевается, что некто восходит на трон по пути, усеянному преступлениями и злодействами, во втором – что один из граждан с помощью прочих становится государем своей отчизны».
Ключевое предложение в отрывке, разумеется, второе. На первый взгляд, довольно неожиданно, что Макиавелли здесь сводит в один тезис приход к власти либо путем преступлений, либо используя поддержку сограждан. Объяснение этого парадокса, возможно, в противопоставлении в «Государе» удачи и доблести: злодеяния и народный выбор являются другим пластом, который не вмещается целиком в эту дихотомию. Кстати, ничего нового в науке на тему прихода к власти путем преступлений с тех пор так и не было создано[349]. Макиавелли здесь действовал с позиций исследователя, который разбирает ту проблему, которую видит.
Сицилиец Агафокл* стал царем Сиракуз, хотя вышел не только из простого, но из низкого и презренного звания.
В переводе Юсима: «Сицилиец Агафокл стал царем Сиракуз, будучи не только частным лицом, но и происходя из самого низкого и презренного сословия».
Макиавелли здесь начинает ссылаться на несколько исторических примеров того, как злодеяния приводят к власти. Примеры не всегда бесспорные с исторической точки зрения, однако довольно четко иллюстрирующие точку зрения автора. Кстати, Фридрих в своей книге выступил ярым противником приведения «плохих» «образцов», на которые обращал внимание Макиавелли, заметив, что в результате существует опасность «заразиться» злом. По его мнению, следовало бы желать, чтобы об этих случаях вообще ничего не было бы известно. Правда, при этом он отмечает, что жизнь Агафокла «находит отклик в том человеке, который внутренне готов к злодеяниям еще до того, как он откроет в себе это опасное начало».[350]
Он родился в семье горшечника и вел жизнь бесчестную, но смолоду отличался такой силой духа и телесной доблестью, что, вступив в войско, постепенно выслужился до претора Сиракуз. Утвердясь в этой должности, он задумал сделаться властителем Сиракуз и таким образом присвоить себе то, что было ему вверено по доброй воле. Посвятив в этот замысел Гамилькара Карфагенского*, находившегося в то время в Сицилии, он созвал однажды утром народ и сенат Сиракуз, якобы для решения дел, касающихся республики; и когда все собрались, то солдаты его по условленному знаку перебили всех сенаторов и богатейших людей из народа.
Следует уточнить, что
