Христианство в целом продвигает мысль о том, что благотворительность должна быть частным делом. В Евангелии от Матфея говорится: «Когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая, чтобы милостыня твоя была втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно» (Мф. 6:3). НПО на Западе не следуют этому библейскому наставлению и, как правило, открыто публикуют списки своих доноров, видя в этом полезную пропаганду добрых дел и положительный пример для других. Но в России негласное правило тайны пожертвований до сих пор в силе.
Такая специфика филантропической культуры объясняет, почему мои вопросы о благотворительности вызывали у некоторых респондентов негативную или даже защитную реакцию. Это была единственная тема, которую бизнесмен и политик Сергей категорически отказался обсуждать. Мы беседовали в фойе московской гостиницы «Националь», и, когда зашла речь о благотворительности, Сергей наклонился вперед и понизил голос, словно боясь быть услышанным кем-то из посторонних: «Это деликатная тема. Я не хочу об этом говорить». Увидев мой озадаченный взгляд, он, должно быть, почувствовал себя неловко и пробормотал: «Понимаете, это очень личное. Я делаю это для души, а не для саморекламы». Он убежден, что благотворительность хороша и этична только в том случае, когда вокруг нее не поднимают шума, а сам благотворитель смиренно пребывает в тени, – но не когда ее используют в PR-целях[273].
Столкнувшись с такой реакцией Сергея, я с опаской задавала вопросы о благотворительной деятельности другим респондентам. Большинство из них согласились поговорить об этом, но сперва каждый счел необходимым предупредить меня, что предлагаемая тема очень личная. «Мы ни с кем не обсуждаем свои благотворительные проекты. Никогда!» – сказал миллиардер Давид Якобашвили. Миллиардер Аркадий согласился с ним: «Мы ни с кем не говорим об этом, даже с друзьями». Жена Аркадия, Лариса, казалось, вообще была поражена моим вопросом: «Знаете, вы первая, кто спрашивает об этом. Честно говоря, никто никогда меня об этом не спрашивал. У нас как-то не принято об этом говорить». Некоторые респонденты занимали одновременно и атакующую, и оборонительную позицию. «Я не собираюсь кричать о своей благотворительности на всех углах, – нахмурился бизнесмен Вадим Мошкович. – Я не прошу денег. Я делаю все сам». Затем он, казалось, немного смягчился: «Что мне скрывать? Я же не торгую наркотиками, в конце концов?» Но в итоге закрыл тему, заключив вызывающим тоном: «Я не считаю, что обязан служить примером для других».
Я была сбита с толку таким отношением, пока не поняла, что императив личной скромности складывается в противовес подходу, в рамках которого различные звезды и знаменитости громко рекламируют свое участие в благотворительной деятельности. Филантропические организации стремятся использовать известных людей, чтобы привлечь внимание к своей работе и тем самым увеличить поток пожертвований. Валентина, дочь высокопоставленного государственного чиновника, сама занимается благотворительностью. Сидя за столиком в кафе рядом с Третьяковской галереей, она разъяснила мне «разделение труда» между разными группами элит: «Рекламировать свою благотворительную помощь считается неэтичным. Об этом лучше вообще не говорить». Но знаменитостям разрешено это делать: «Они, наоборот, должны публично поддерживать благотворительные акции». Другими словами, традиция скромности и стремления держаться в тени соседствует с профессиональной PR-машиной, которая поддерживается славой знаменитостей, а также PR-усилиями некоторых крупных фондов, созданных известными олигархами.
Из моих респондентов только 60-летний нефтяной бизнесмен Иван бросил вызов культурному императиву, требующему демонстрировать скромность. Мы сидели в среднеазиатском ресторане в одной из кабинок, визуально и акустически изолированных от остального зала массивными панелями из темного дерева, и официанты без устали приносили нам всё новые блюда. Иван живет в Сургуте и не входит в тесный круг московской элиты. Возможно, поэтому он не придерживается принятого в столице негласного правила конфиденциальности. Без всякого стеснения он похвастался передо мной своими благотворительными проектами в родном городе, где, по его словам, он «известная личность». В Иване все было большим и могучим, включая густой бас. «Я принял присягу самого древнего религиозного ордена в мире, ордена Святого Константина, великого основателя православия», – сообщил он. И добавил со смехом, от которого затрясся его большой живот: «Нет, я не скромный человек. Есть вещи, о которых я рассказываю всем с большим удовольствием. Я люблю говорить об этом».
Несмотря на неофициальное правило не хвастаться о благотворительной деятельности, вовлеченность в нее способствует укреплению легитимности состоятельных филантропов, даже если те не нарушают табу на ее рекламирование. Ключевую роль в этом играют неформальные сети, которые в России отличаются особой плотностью и мощными информационными каналами. Участие в них друзей из числа знаменитостей гарантирует, что о вашей филантропической активности в итоге узнают все, а благодаря вашей скромности уважения будет еще больше. Подтверждая запретный характер темы («Об этом никто сильно не распространяется, такое не принято»), миллиардер Виктор объяснил мне, как просто работает эта система: каждый спонсорский проект опирается на связи и обсуждения между «важными» людьми, и благодаря этим связям и разговорам информация распространяется внутри соответствующих кругов сама собой.
Таким образом, филантропия помогает богатым русским создавать неформальные сети, а игра по правилам способствует налаживанию отношений между буржуазией и властью. Андрей Коркунов намекнул мне на преимущества участия в добрых делах: «Как и в Советском Союзе, сегодня в России социальная и общественная работа необходимы для создания определенных административных сетей и ресурсов. Не могу представить себя безо всех этих социальных обременений». В России именно неформальные сети, основанные на личных доверительных отношениях, определяют, кто кому помогает и кому разрешено давать, а кому – получать. Такие неформальные сети во многом играют ту же роль, что и институционализированные сети на Западе, фиксируя, кто к каким элитным кругам принадлежит. Это вполне согласуется с теорией Марселя Мосса, которая утверждает, что дарение и обмен вкладами между донорами создают особую атмосферу взаимозависимости[274].
Параллельно с этим появились и формально структурированные организации. В 1999 году Владимир Потанин основал первый частный фонд, названный его именем. С тех пор количество таких частных фондов неуклонно росло. По состоянию на 2013 год в России их насчитывалось около 70, многие из которых существовали на пожертвования своих учредителей (Coutts 2014). Эти частные организации были созданы параллельно с корпоративными, и некоторые филантропы занимаются личной благотворительностью через собственный бизнес. Большинство из них хотят иметь полный контроль над своей филантропической деятельностью, и это одна из причин, по которой многие фонды реализуют проекты напрямую, а не выделяют гранты организациям-посредникам, таким как НПО.
Развитие гражданского общества
Александр Светаков, основатель и председатель совета директоров «Группы компаний „Абсолют“», по его словам, жертвовал
