контракта на запись. Как ее мать я понимала, чего ей действительно не хватает, но сама она не всегда этого хотела.
В июле, насколько мне известно, появился как минимум один просвет в деле Блейка. Эми не присутствовала на суде, но на итоговом заседании судья Дэвид Рэдфорд приговорил Блейка к 27 месяцам тюрьмы. Его адвокат попросил отложить заключение, чтобы подзащитный мог попытаться наладить семейную жизнь без наркотиков, но я не верила в положительный исход, ведь Эми все еще употребляла. Не знаю, был ли чист сам Блейк, но, так как наркотики были неотъемлемой частью их отношений, все надежды моментально рухнули.
Было неясно, сколько реального срока отсидит Блейк – он уже пробыл в тюрьме девять месяцев, и это служило Эми облегчением. Чем дольше она будет оставаться трезвой, тем более светлое будущее их ждет. С тех пор как она переехала в Провс-Плейс, мы несколько раз говорили по телефону.
«Я не хочу употреблять наркотики, мам, не хочу этого больше», – говорила она несколько раз. Веря ей с трудом, так как она все еще не бросила, я видела, что она изменилась. Эми пугал собственный образ жизни. Она отчаянно желала перемен, но не знала, с чего начать.
Сразу после приговора Блейка нас с Митчеллом пригласили в Музей Мадам Тюссо на открытие восковой фигуры Эми. Изначально пригласили ее саму, но она отказалась, не назвав причины. Тогда я работала на нескольких фронтах: была фармацевтом, справлялась об успехах Эми, узнавала новости о Блейке, а теперь еще открывала восковую версию собственной дочери. Я не шучу, что откладываю некоторые вещи в долгий ящик в своей голове. В ящик для «вещей, с которым разберусь потом». Частично из-за здоровья, частично из-за нашей сумбурной жизни я с трудом переваривала происходящее со мной. Думаю, это сюрреальное ощущение все еще не исчезло.
Я была рада открытию восковой фигуры в Мадам Тюссо. Я ценила все, что подчеркивало достижения Эми, потому что в последние два года это случалось редко. Меня раздражало, что пресса охотилась лишь за ее промахами, и изо всех сил старалась обратить их внимание на положительные моменты. Реабилитация Эми была куда более сложным процессом, чем писалось в газетах, и ее зависимости были не единственной проблемой.
Я смутилась, когда вошла в зал с фигурой Эми. С одной стороны стоял Джими Хендрикс, с другой – The Beatles и Майкл Джексон, детский кумир Эми. Она попала в отличную компанию. Но, так как она была моей дочерью, я никогда не смотрела на нее чужими глазами. Я не осознавала, на каком уровне относительно других музыкантов она находится, и тогда я впервые осознала ее место в истории музыки. В тот день я видела Эми среди своих кумиров молодости. Это был очередной шокирующий момент.
Когда нас подвели к фигуре Эми, я еще раз взглянула на нее. «Это мой ребенок», – повторяла я про себя. Она была одета в желтое платье с прошлогодней красной дорожки BRITs. Эми, естественно, отказалась позировать для художника, так что для формы он использовал фотографии. Я поймала себя на тщательном разглядывании ее лица, чтобы убедиться, что ямочки на месте, а общая схожесть убедительна. Они даже сохранили пирсинг над верхней губой. Но больше всего меня поразили ее маленькие ручки. Эми унаследовала мои пальцы. Я поднесла свою ладонь к ее, чтобы сравнить размеры. Она была моей малышкой, моей плотью и кровью, и я сравнивала эту восковую фигуру с собой. Я вежливо улыбалась фотографам, но чувствовала себя, мягко говоря, странно.
После заключения Блейка Эми впала в глубокую депрессию и просто не могла выносить жизнь. Когда я звонила ей, то мне все время говорили, что она спит или сидит в своей комнате, поэтому летом мы с ней практически не виделись. Всю жизнь личная комната была для Эми убежищем, местом, где она могла расслабиться, разобраться в своих чувствах. Подростком она читала, писала или рисовала в ней. Я понятия не имела, чем она занималась сейчас.
Во всех местах, где Эми жила после переезда из Джеффрис-Плейс, я спрашивала разрешения, чтобы войти к ней в комнату. Я решила не переступать эту границу. Тем более, о ней теперь заботились телохранители. Из-за отсутствия уединения в жизни Эми стала ценить одиночество. И вдобавок я боялась найти что-то лишнее. Очень часто, когда Эми спускалась в гостиную, она выглядела сонной, и я не могла представить, как ее тело выносит стресс, который провоцирует ее разум. Через неделю после открытия фигуры в Мадам Тюссо Эми вновь госпитализировали в больницу Университетского колледжа. Вечером 28 июля Митчелл заехал в Провс-Плейс, чтобы проведать Эми, и обнаружил ее в спальне – задыхающуюся и заходящуюся свистящим кашлем. Джеван, ее новый личный ассистент, сидевший на первом этаже, проверял ее буквально пять минут назад, но Митчелл сразу понял, что у нее начинается очередной приступ. Он поднял ее с кровати и уложил на пол в нужную позу. Слава богу, мне не довелось увидеть Эми в таком состоянии – Митчелл никогда не сможет этого забыть. Если бы он не зашел к ней тем вечером или скорая задержалась, то мы могли бы ее потерять.
Врач Эми приехал сразу после парамедиков. Газеты стали писать о предположительной передозировке каннабисом, но нельзя было ничего исключать. Эми много и постоянно пила, однако тогда самым большим злом мы считали тяжелые наркотики. Мне кажется, не было ни минуты, когда в теле Эми не находилось какое-нибудь опасное вещество. Вывезти ее из дома на носилках, когда вокруг вьются папарацци, было тем еще заданием. Пришлось закрыть ее покрывалом, чтобы защитить от вспышек. Мало того что фотографы документировали каждую минуту ее жизни – теперь они превратились в настоящих стервятников.
Митчелл рассказал мне подробности лишь на следующий день. Состояние Эми стабилизировалось. Она проснулась и захотела поесть что-нибудь из любимого KFC – в ее случае, было хорошим знаком. Врачи решили оставить ее для дальнейшего наблюдения. Я увидела Эми после того, как охранник Эндрю привез ее в Провс-Плейс.
«Ты напугала меня», – сказала ей я.
«Мам, пожалуйста, не начинай», – ответила она, и мы сменили тему.
Я четко намеревалась обращаться с Эми как со здравомыслящим человеком, но состояние ее тела говорило само за себя. Ее руки тряслись, она не могла сидеть на месте. Она была молодой и казалась мне настоящим бойцом – эта психологическая настройка всегда была с ней. Говорят, у меня тоже такая есть.
Эми продолжила курс «Субутекса», однако начала отказываться от врачей. Как в школе. Эми никогда не считалась с авторитетами, и теперь она отказывалась признавать диагнозы, связанные с ее ухудшающимся психическим здоровьем. Без учета ее мнения было решено отменить некоторые выступления, запланированные на лето. Она вышла на сцену на V Festival, но я не была уверена, хотелось ли ей продолжать выступать. Из-за наркотиков ее самооценка сильно упала, и оголять душу перед тысячами людей было бы для нее слишком болезненно.
Ее концерты во Франции, назначенные на конец августа, а также появление на GQ Awards тоже отменили. Эми теряла тысячи фунтов с каждого отмененного выступления, а как она будет вести себя на тех концертах, где выступит, никто не знал. Несмотря на то что ее окружение едва с ней справлялось, ей все еще хотелось закрепить свой статус в музыкальной индустрии. Иногда мне казалось, что она вот-вот все бросит, но ставки были слишком высоки,
