Эми пила. Она уже была навеселе, но в рамках нормы. Я заметила, что ее руки тряслись, пока она читала меню. «Не, ничего из этого не хочу», – заявила она и взялась за детское меню. Она заказала рыбные палочки и картошку, но когда блюдо принесли, то оно оказалось холодным. Эми позвала Невилла, своего охранника. «Можешь достать мне KFC?» Он 40 минут ездил в Родни Бэй и вернулся с ведром курицы и картошкой. Она поковырялась в еде, просто играясь с ней и изредка кладя что-то в рот.
За последние годы я привыкла видеть Эми такой. Я говорю «привыкла», но точнее будет сказать, что я научилась с этим жить. Невозможно привыкнуть к расстройству пищевого поведения у своего ребенка, но и насильно кормить ее я не могла. Про себя я просила: «Пожалуйста, пожалуйста, съешь что-нибудь», – но ничего не говорила вслух, боясь реакции Эми. Думаю, в какой-то степени я стала считать ее поведение нормальным, если так можно выразиться. Я сталкивалась с этим чаще Ричарда, которого утомляло общение с Эми.
Ричард редко видел Эми после того, как она съехала из дома. Конечно, он читал газеты и разговаривал о ней со мной, но это не шло ни в какое сравнение с личным общением. Он был шокирован ее худобой. Он все время вспоминал фото Майкла и Эми с бар-мицвы, где им обоим было по 17 лет. Эми была в здоровом весе. Она выглядела свежо. Сейчас же она носила 42-й размер одежды и влезала в детские вещи, черт побери. Ричард и сам похудел за эти годы на целых 19 килограммов, что Эми тут же подметила. «Дядя Ричард, ты такой худой!» – сказала она в первый день. Он недоуменно взглянул на нее, подумав: «Ну, если я худой, то ты вообще тростинка!»
На острове Ричард впервые увидел колибри в их естественной среде обитания и шутил, что Эми стала одной из них. Мы не видели ее по утрам, а иногда и в полдень, а после короткого приветствия она убегала по своим делам. Я заметила, что она не может сидеть без дела. Ей постоянно нужно было чем-то заниматься, словно ее мозг был перегружен. Она всегда была нервной и энергичной, даже в школе, но сейчас это бросалось в глаза. Мне приходилось довольствоваться минутами, проведенными с ней, потому что через секунду она уже бродила по берегу в одиночестве или играла с лошадьми. Мы постоянно спрашивали: «А где сейчас Эми?»
Так как мы знали, что она выпивает, Эми постоянно отходила, чтобы «догнаться». Как и с тяжелыми наркотиками, она делала это тайно, показывая мне лишь то, что я хотела видеть. Ей было так стыдно за свои зависимости, что было невыносимо на это смотреть. Я напоминала себе, что добровольно выбрала все это, когда решила не исключать Эми из своей жизни. Близким зависимых приходится терпеть подобное, чтобы поддерживать их. Я выбрала подходящий для себя способ. Вместо того чтобы наказывать Эми за ее поступки, я напоминала ей о том, что верю в ее выздоровление. Я всегда в это верила. По-настоящему.
Эми жила на прекрасной вилле в колониальном стиле, с ротанговыми креслами, деревянными лестницами и балконом над гостиной. Соседнее строение тоже было арендовано для нее и ее свиты. На первом этаже была оборудована роскошная студия со всевозможным оборудованием, привезенным из Лондона и Майами: гитарами всех видов, барабанами, колонками, микрофонами и мониторами. Зрелище было впечатляющим, но я сомневалась, что там кто-то работал. Все вокруг только и ждали, пока Эми что-нибудь напишет. Я знала, что она работала очень редко и спонтанно, если у нее вообще было желание.
Джазовый фестиваль Сент-Люсии начался за день до нашего с Ричардом приезда в Коттон Бэй, и весь остров буквально сотрясался. Эми должна была выступать вечером в пятницу восьмого числа. Первые дни мы с Ричардом просто изучали остров, посещали импровизированные джазовые выступления и проводили время друг с другом и Эми. По словам Марджори из бара, Эми не хотела там выступать, однако организаторы продолжали настаивать. Видимо, Эми удалось убедить себя, что она вновь готова выйти на сцену. Ближе к пятнице яркое тропическое солнце скрылось и начали сгущаться тучи.
Я не видела Эми в тот день. Ее музыканты приехали на остров и были готовы репетировать. Рэй Косберт тоже прилетел и находился рядом с Эми, а я не могла дождаться ее выхода. Ее сет назвали «возвращением», что мне совсем не нравилось. Ей только завышенных ожиданий не хватало. Однако я молчала – никогда не комментировала ее карьеру. Это все равно ничего бы не изменило.
В восемь вечера, после того как мы с Ричардом поели, помылись и оделись, за нами приехала машина. Менеджмент Эми достал нам VIP-пропуска, чтобы мы смогли пройти на афтепати. На подъезде к Голубиному острову, заливу и национальному парку северной части страны у меня появилось плохое предчувствие, и погода лишь усугубляла мое состояние. Нельзя было найти более прекрасного места для концерта, но, как только мы вышли из авто и пересели в гольф-кар, я ощутила невыносимую влажность местного воздуха. Ветер дул с такой силой, что мы едва слышали друг друга.
Палатка звукорежиссера находилась в метрах 150 от сцены, и рядом с ней расположились два пластмассовых стула с приклеенными листами с надписью «Уайнхаус». Кто-то даже принес нам холодильник с парой бутылок вина и прохладительными напитками. Слава богу, мы сидели под крышей. KC и The Sunshine Band как раз заканчивали разогрев, когда мы подошли.
Все мое внимание было приковано к сцене, я даже не замечала шумную толпу вокруг нас. Я не заметила и того, что крупный сент-люсиец пробрался к нашим сидениям и смотрел на нас со смущением.
«Вы – мама Эми?» – спросил он, как только мы обратили на него снимание.
С моим лицом было бы трудно это отрицать.
«Вы правда ее мама?» – повторил он.
Я улыбнулась и кивнула.
Он залез рукой в карман и достал свой телефон. Я решила, что он хочет сфотографироваться, на что я, конечно, согласилась бы, хоть и не без стеснения. Но нет, он быстро нажимал на кнопки.
«Мам? – закричал он. – Я разговариваю с мамой Эми Уайнхаус… Нет, мам, я не могу дать ей трубку… Поверь мне, я тут с мамой Эми Уайнхаус!»
Мы с Ричардом укатывались со смеху. Я знала, что Эми очень любят на Сент-Люсии, но понятия не имела, что встреча со мной может кого-то так обрадовать. В итоге мы подарили ему бутылку вина из нашего холодильника.
«Я не стану ее открывать, – сказал он. – Это вино от мамы Эми!»
Ее сет должен был вот-вот начаться – издалека она выглядела как куколка, вышедшая на сцену, поэтому я смотрела на большие экраны, стоявшие по обе стороны от нее. Я сосредоточенно наблюдала за ней с чувством, которое отточила за годы практики. Небеса разразились дождем, и с нашего навеса полилась вода – в Сент-Люсии дожди что надо. Звук то и дело пропадал. Эми выглядела неуверенно и некрепко стояла на ногах. Она снимала и вновь надевала свои туфли, задирая голубое платье так высоко, что виднелось ее белье. Было непонятно, что происходит, но с первых секунд я заметила: она была пьяна. Я закрыла глаза и глубоко вдохнула, стараясь успокоиться: иногда йога и правда помогала.
Толпа начала свистеть. Мне хотелось протянуть руки, снять Эми со сцены и унести ее подальше отсюда. Но я уже много лет не могла так делать. Как бы я ни хотела помочь ей наладить жизнь, я не могла. Местами выступление шло гладко – но меньше чем через час
