точно не в силах вспомнить, куда положил револьвер.
– Нет. – Я подскочил, в рывке потянул графа за руку, потащил на землю.
Он сопротивлялся, но от неожиданности у меня удалось уронить его в снег. Меня ударили в нос. Я не отпустил.
– Кретин! Ты что творишь?!
– Не трогайте её, – в который раз взмолился я.
В глазах графа отразилась ярость. Ноздри раздулись. Он ударил снова, и снова, и снова. Мне не привыкать. Я терпеливый.
Не знаю, чем бы закончилось всё, но вдруг толпа сомкнулась. И со всех сторон вышли люди с ружьями.
Тогда я не сообразил, но потом уже понял, что ружья лежали в тех сундуках. Граф знал, что Лесная Княжна придёт. Он её ждал.
– Окружайте! – закричал Ферзен, пытаясь подняться на ноги.
Напоследок он пнул меня сапогом в грудь.
– Не мешай, студент.
В стороне раздались оружейные выстрелы. Не один, не два.
– Она во дворах! – закричал кто-то.
Я пытался подняться, но не мог столкнуть сапог с груди. Помню ехидную, мерзкую ухмылку графа. А потом я вдруг поднял руки к лицу и завыл. Ферзен нахмурился, посмотрел на меня с презрением. А я выл. И выл. Пока мне не откликнулись.
Волки громче запели со всех сторон. Громче. Ближе. Охотники окружили Княжну. Но волки окружили Заречье.
И народ заголосил. Началась паника.
Графа сбили с ног. Он упал рядом, грязно ругаясь, и я тут же вскочил, побежал туда, где громыхали выстрелы.
Началась толкучка. Несколько раз я падал. Мне отдавили пальцы, но револьвер я не выпустил. Он и сейчас со мной. И ещё две пули. Кажется, меня звала Клара. Я не откликнулся.
Выли волки. Кричали люди. Летели искры. Судя по воплям, загорелся чей-то сарай. Не уверен. Заречье обратилось в дикое, чудовищное место. В охоту. В дикий гон, что загонял одного-единственного зверя. Лесную Княжну.
А она исчезла. Я видел Настасью Васильевну. Она металась диким зверем по деревне, кричала, ругалась, начала лупить кого-то из охотников. Чёрные волосы разметались. Она была точно обезумевшая. Доктор пытался удержать её, а она ревела, кричала.
Помню, Клара рыдала, пыталась схватить меня за руку.
Помню, охотники пристрелили чью-то собаку у меня на глазах, и я едва не разрыдался.
Я слышал, как граф собирал охотников в погоню куда-то к Русальему острову. Туда якобы побежали волки.
А потом, когда все сходили с ума, я вдруг осознал, что Княжна не осталась в Заречье. Её ничего не держало в деревне. И волки не могли подойти так близко. Их не подпустили бы звёзды. Нет-нет.
Она ждала меня там, где всё началось, только совсем в другом месте.
На самом деле меня вело безумие. И ночь. Наверное, всё же во мне есть нечто звериное. Волчье.
Огни остались позади, и звуки музыки потухли под скрипом снега и моего дыхания. Я бежал, не помня себя, ночь вокруг становилась всё гуще, всё непрогляднее, а я всё равно бежал, будто одним только сердцем чуя, где найду её.
Как вдруг точно из ниоткуда выскочила тень. Я едва не упал, закрутился на месте, и колючие ветви ударили меня по лицу.
В темноте вспыхнули золотые глаза, и раздался утробный рык.
– Не тронь его, Катажинка, – послышалось из-за деревьев. – Это он тебя спас от графа.
Потухли золотые угольки – волчица обернулась на голос и недовольно заворчала, но всё же подчинилась и медленно, неохотно отошла, пропуская меня.
У меня внутри всё замирало, когда я ступал мимо. Даже сквозь одежду горячее дыхание зверя обжигало кожу, но мне было мучительно холодно.
И всё же нечто заставило задержаться, оглянуться на волчицу.
– Катажинка, – повторил я и заметил даже в темноте, как поднялись уши волчицы.
Её имя было нездешним. Так могли звать девочку из Волчьего лога, но не из Великолесья.
– Ты… ты одна из них. Помнишь меня?
В ответ раздалось тихое рычание.
– Мне жаль, что так получилось. Что тебя не спасли.
Волчица фыркнула то ли насмешливо, то ли презрительно. Жалела ли она о потерянной семье? Тосковала ли? Мечтала ли вернуться домой? В ту ночь мне повезло спастись, но эту девочку – одну из восьмерых похищенных детей – обратили навеки волком и забрали в чужие земли. Больно, страшно смотреть на неё, представляя, что на её месте мог быть я.
Впрочем, я пришёл сюда сам. По своей воле.
За ней.
Мы встретились точно впервые.
Всё там же, у домовины.
Она ждала. Окаменевшая, с непроницаемым лицом. Было темно, и только белый снег, отражавший лунный свет, светлел под ногами, но я знал наверняка, как холодно, как жестоко в этот момент смотрели её глаза. Таким взглядом можно пронзить сердце.
– Говори, – резко произнесла она. Голос прозвучал тихо, но отдавал сталью.
Она понимала, зачем я пришёл. С самого начала, может ещё тогда, в Волчьем логе, она знала, о чём я мечтал сказать, и мне стало пронзительно стыдно, но поворачивать назад было уже поздно. Мне нужно было признаться, сбросить камень, что я носил, чтобы освободиться.
Я замер в нескольких шагах от домовины, растерянно облизывая губы.
– Я пришёл к тебе… не знаю, желаешь ли ты этого и нужен ли я тебе, но я пришёл.
Она даже не пошевелилась, и вновь мне показалось, что она ненастоящая. Всё в ней было от чужого, недоступного для обычных людей мира, что не желал меня впускать. Возможно, и не стоило в него стремиться. Я должен был образумиться, обернуться и бежать прочь. Но я всегда был непроходимым дураком. Этого уже не исправить.
– Прости, я никогда не говорил этих слов прежде. – Кусая губы, я вдруг почувствовал себя ребёнком, что отчитывается перед родителем. – Но ты, наверное, и так всё поняла…
– Говори быстрее, – вдруг сердито попросила она всё таким же глухим, точно едва сдерживающим ярость, голосом. – Давай с этим покончим.
– Нет… мне нужно сказать всё, чтобы самому понять, осознать… для меня ведь это так же сложно, даже сложнее, чем для тебя.
Вердикт уже стал ясен. Ответ уже прозвучал. Но я всё равно обязан был произнести это вслух. Нести это одному мне больше было не по силам. Мне нужно было вырезать, как вырезают гангрену, своё больное сердце из груди, чтобы оно не убило всего меня.
Создатель, даже сейчас, пока пишу эти строки, вспоминаю свои слова и как внутри меня всё сжималось, становится мучительно больно. Не стыдно, нет, мне нечего стыдиться, этого нельзя стыдиться, и любой, кто посмеет высмеять это чувство, – подлец и мерзавец. Но как бы мне хотелось теперь, когда всё осталось позади, чтобы этого никогда не случалось: ни ведьмы-волчицы, ни ночи в пещере, ни встречи. Как бы мне хотелось, чтобы сердце моё никогда не было поражено недугом любви.
– Прости… Я бы не хотел тревожить тебя, но с тех пор, как мы встретились, во мне крепло чувство, от которого никак не получается избавиться. Я пытался убедить себя, что оно ненастоящее, но ничего не вышло. Прости, но… я люблю тебя.
– Это что же, любовь с первого взгляда?
– А разве бывает другая любовь?
– Нет.
Луна показалась прямо за её спиной, заливая тонкий силуэт ледяным серебристым светом. Она стояла прямо, точно древний языческий идол.
– Что?
– Нет, ты не можешь меня любить.
Она держалась гордо. Настоящая Лесная Княжна. И суд её по-княжески справедлив, но беспощаден. Пожалуй, я заслужил свой приговор. Я знал его задолго до момента оглашения. Я всё знал, ещё когда пришёл сюда, в Великолесье. Я знал, чем всё закончится, ещё когда покинул родительский дом.
– Ты не можешь меня любить, – уже почти сердито повторила она. – Ты не знаешь меня. Как можешь ты рассуждать о чувствах, если видишь меня едва ли не впервые?
– Как можешь ты рассуждать о моих чувствах, если не знаешь меня?
– Это морок, – тише, мягким, живым, дрогнувшим голосом проговорила она. – От леса ждать только морока.
– Быть может, – согласился я. – Но разве это имеет значение, если оно ощущается настоящим? Если это чувство даёт силу, наполняет радостным трепетом, вызывает улыбку? Разве может оно быть ненастоящим, если заставляет меня чувствовать себя живым?
– Кажется, оно к тому же делает тебя глупым, – В голосе не было издёвки, только холодная отстранённость.
Только пару ночей назад в оранжерее она говорила иначе. Врала.
– Пусть так. Но я лучше буду отважным дураком, чем трусом, что бежит от любви.
– Я не бегу. – И она сделала шаг назад.
– Ты бежишь от всего,
