Конечно, инженерная смекалка Левашова и командирско-хозяйственные способности Воронцова тоже пригодились. Прежде всего – для рационализации традиционных приемов и способов деревянного зодчества.
Самое трудоемкое в этом деле – пазы вдоль бревна рубить, углы опять же. Ну и ворочать бревна, вверх заволакивать… По-старому если, вручную, хорошие мастера только-только два венца в день выведут. Вчетвером. Восемь человек смогут и пять, но не больше. Еще ведь и подмостки делать надо, чтоб наверх бревна поднимать, укладывать, подгонять… Здесь и пригодилась техника. Станок, чтоб за одну прогонку паз прострогать, фрезы специальные для углов, автокран с грейфером. Так что плотникам осталась чисто творческая работа – бревна размечать и сборкой руководить, чтоб все куда нужно ложилось.
Вывели первый венец, и сразу обозначился размах и мощь постройки. По обычаю, пришлось плотников угостить. Оказывается, с древности еще полагается три раза мастеров поить. Первый – как положат нижние венцы, второй – когда доведут до верхнего угла, и последний – как поставят коньковое бревно. Такая вот традиция, не исключающая, впрочем, чтоб и каждый вечер тоже по стаканчику подносили.
Но как бы там ни было, а попотеть пришлось всем. С раннего утра и до самой темноты. Топоры мелькали, завывали моторы станков, над площадкой витал специфический плотницкий фольклор.
Еще и потому необходимо было плотников вечером чаркой уважить, что сутки на Валгалле, как известно, были длиннее земных, и нетрудно представить, что в таком случае показывали часы. Закаты и рассветы ежедневно смещались на три часа и могли происходить и в полдень, и в два ночи, и в девять утра. Поэтому каждую ночь, когда плотники укладывались спать, приходилось перекручивать на их часах стрелки в соответствии с разработанным Левашовым графиком.
А уж каких там очертаний созвездия на небе, мужиков интересовало мало.
Наконец – закончили. Центральный терем вышел аж в тридцать восемь венцов. Стропила положили, коня и все, что положено. Спросили только плотники: «А чем крыть будем, хозяева? Если железом – так одно, а можно и лемехом, как скажете…»
Лемехом – это, как известно, тонкими осиновыми пластинами, фигурными. Традиционно, но и сложно, а времени лишнего сколько потребует… Но и железом не хотелось, стиль нарушался. Берестин, как автор проекта, продумал, прикинул и приговорил: крыть листовой бронзой, бериллиевой, нетускнеющей, да вдобавок и полированной. Выйдет – как купола на храмах.
Хоромина получилась на удивление. Внизу – большой холл, сени, кухня, еще четыре комнаты под библиотеку, а наверху – холл поменьше, две горницы, шесть спален. И еще застекленная веранда в сторону реки, и открытая галерея поверху с навесом на резных балясинах.
Заодно срубили и отличную баню, соединили с теремом крытым переходом, чтоб по холоду не бегать, потому что, согласно расчетам Воронцова, зимой в этих широтах вполне можно ожидать морозов градусов до пятидесяти, так что не очень и набегаешься.
Мужики оказались не только плотниками, но и столярами, печниками тоже. На все руки, в общем. И камин сложили, и плиту в кухне, и четыре печи-голландки, каменку в бане. Живи и радуйся. А в завершение еще и украсили крыльцо и наличники по фасаду деревянным кружевом.
Закончили все, повтыкали топоры в бревно у порога.
– Шабаш, хозяева. Ставь магарыч.
Поставили, конечно. Рассчитались с дядей Колей и сверху против договора добавили. За такую работу не жалко.
Платили, безусловно, настоящими деньгами, никаких фокусов с копиями. Другое дело, что для этого пришлось десяток «Шарпов» в московские комиссионки сдать. Но тут все по закону.
Кроме того, Левашову пришлось как следует подумать насчет возвращения к родным пенатам. Вряд ли поверил бы кто, если б мужики вернулись домой на другой день – и с большими тыщами. Участковый бы наверняка заинтересовался. А две недели – вполне подходяще. Еще и погордятся мастера, что такое дело так быстро отгрохали. Да никто и вникать не будет. Уехали – приехали, а где были да чего делали… Их слушай, они тебе такого расскажут.
Однако бригадир дядя Коля явно заподозрил неладное. И ежедневные возлияния не помогли. Во время перекуров и вечерами он как бы невзначай не раз заговаривал то с Новиковым, то с Левашовым по старой дружбе, с Сашкой само собой, только Воронцова сторонился. Не вообще, по работе он его уважал, а вот приватных разговоров избегал.
То удивлялся, что река такая большая, а за все время ни одного парохода не проплыло, то начинал прикидывать, в какой стороне Москва, а где Кострома, где Вологда – по расчету времени в дороге и положению солнца. И отвлекать его внимание становилось все труднее. В конце концов, когда Новиков высказал друзьям свою озабоченность, Воронцов, усмехнувшись, сказал:
– Ладно, я с ним поговорю.
И поговорил. Отвел вечером в сторонку, огляделся – не подслушивает ли кто.
– Тебя, Николай Семенович, зачем нанимали? Дом строить? Вот и строй. А остальное… Что такое секретный объект – знаешь? Тебя сюда ночью привезли, ночью и увезут. И про все забудь, где был, что видел… Слыхал поговорку: меньше знаешь – дольше живешь?
Прием сам по себе достаточно пошлый, но зато и беспроигрышный. Избавляющий от необходимости каждый раз придумывать убедительные ответы. Да и самому бригадиру на пользу. Ему ведь сразу стало легче. Раз объект секретный, то все остальное объясняется само собой. И никаких недоумений.
Такая у нас национальная психология.
…Еще несколько дней, оставшись одни, друзья посвятили окончательному оформлению и оборудованию своего Дома и территории базы. Смонтировали ветросиловую станцию, чтобы не заводить каждый раз дизеля, закончили все электротехнические работы, перенесли в подвалы СПВ-установку, и Левашов наконец-то ликвидировал так раздражавшие его временные схемы. Теперь все в ней стало технически грамотно и отвечало требованиям эргономики и инженерной эстетики. Хоть на ВДНХ выставляй. Подобрали и расставили мебель с учетом вкусов и запросов каждого.
– Хорошо все же себя ощущаешь, когда любые идеи и желания воплотить можно, не задумываясь о низменных материях, – где взять да чем заплатить, – сказал Новиков, присев отдышаться на площадке второго этажа, куда по заявке Левашова они тащили аккуратный кабинетный «Стинвей». – Унижает это человека. Почему я, невзирая ни на что, остаюсь приверженцем идей полного и подлинного коммунизма? Потому как простор для творчества и созидания, максимальная самоотдача и самораскрытие человека возможны только при безусловной свободе от забот о хлебе насущном.
– Опять философия, – словно бы осуждающе ответил Воронцов. – А сейчас, напротив, господствует мысль, что самый наш настоящий бич – вещизм. Само желание обладать чем-то отсутствующим в магазинах – крамола и признак деградации личности. Не зря мы с первым помощником всеми силами стараемся морячков отвратить от заграничных лавок и направить их помыслы на нечто духовное. Как сие согласуется с твоими постулатами? Причем начальство наше так старательно ограждает простых смертных от заразы, что все стоящее забирает себе.
– Народ потребляет жизненные блага через своих представителей… – коротко хохотнул Шульгин. – Берись, братцы, понесли. А чтоб все по науке было, предлагаю объявить нас объектами эксперимента. Что с нами будет, если у нас будет все? Деградируем мы или, наоборот, превратимся в титанов духа?
– Вечером приходи, я тебе книжку одну дам почитать, там как раз про это все написано, – сказал Новиков, приподнимая угол рояля.
Вот уже сделаны последние, самые последние штрихи, вроде цвета и фактуры ковров, оформления кухни и столовой, заполнения складов и холодильников всем, что обеспечит кругосветное автономное плавание, как фигурально выразился Воронцов… И, кажется, конец! Остальное – в рабочем порядке.
Все четверо спустились вниз, сели на забытое бревно напротив дома. Какой он высокий, легкий на фоне ярко-синего неба. Светится весь янтарным светом.
– Ох и красивы ж были, наверное, свежесрубленные русские города, когда таких теремов не один, не два, а сотни… Да церкви, да тын с башнями, а над всем – детинец и княжий дворец… – мечтательно сказал Берестин.
– Поначалу, конечно, да, – согласился Левашов. – Через зиму весь этот янтарь пропадет, выцветет, останется сплошь серый. Но все равно…
– А что, братцы, давайте ради благополучного завершения рванем куда-нибудь. В Рио-де-Жанейро, к примеру, отужинаем как люди, развлечемся…
Предложение, разумеется, было принято.
Пока Левашов регулировал настройку, остальные брились и принаряжались. И через час – вершина горы Корковадо, маленький, но дорогой и фешенебельный ресторанчик под кронами деревьев-великанов, под завесою лиан и бахромой лишайников, среди тропических цветов и душистых мимоз. Внизу сверкает электрическое море гигантского города, видна огневая подкова Копакабаны, а дальше – абсолютная тьма океана. Наверное, сотня прожекторов заливала ртутным светом тридцатиметровую статую раскинувшего руки Христа… Сюда не доходил шум улиц города, но, если прислушаться, можно было угадать мерные вздохи океанского прибоя.
