твои пациенты? Все в порядке?
Мама вздохнула:
– Они напуганы. Никто из них не хочет уезжать. И что еще хуже, большинству из них просто некуда ехать. – Она села на качели и печальным взглядом окинула наше парадное крыльцо, словно пытаясь запомнить, как оно выглядит, пока его у нее не отобрали.
– Я надеюсь, что им вообще не придется думать, куда съезжать. – Отец поцеловал в лоб сначала маму, потом меня. – Ну, я поехал к Чарли.
– Ты точно не можешь остаться?
Отец уже наполовину спустился по ступенькам крыльца.
– Мне надо оповестить ребят о том, что я нарыл кое-что важное, до того, как кто-нибудь начнет объяснять оценщикам размера страховых убытков, что им надо говорить людям. Насколько я понимаю, они могут приехать сюда уже со дня на день.
– Ладно, поезжай.
Я принесла маме ужин прямо на качели. В свою тарелку я тоже положила порцию салата из макарон, чтобы ей не пришлось есть в одиночестве.
Я посмотрела пост Джесси в Сети, и он мне понравился, потом показала его маме. Она смеялась до слез над той его частью, где камера переходила туда-сюда от пластиковой акулы к нему и Джулии, стоящим в большой луже и вопящим в притворном ужасе.
– Как ты думаешь, у папы и правда может что-то получиться? – спросила я.
Зевнув, мама ответила:
– Если в это верит он, то должны верить и мы. Мы просто обязаны дать ему такой шанс.
Мама качалась на качелях, пока глаза ее не закрылись и пустая тарелка из-под ужина чуть не соскользнула с ее колен. Я просмотрела пост Джесси еще пару раз, но уже с выключенным звуком, чтобы не разбудить ее.
Глава 14. Вторник, 17 мая
Переменная облачность и солнце. Максимальная температура 62 градуса по Фаренгейту.
Наутро мне позвонила Элиза.
– Привет! Как ты? – бодро спросила я. Пожалуй, слишком бодро. Но я была так рада услышать ее голос. Элиза ответила мне протяжным и тяжелым вздохом. – Прости, – быстро поправилась я. – Это был глупый вопрос.
– Я до сих пор не могу поверить, что ты не перезвонила мне, Кили.
– Морган сказала мне, что это ты собираешься нам перезвонить! Я решила, что ты занята! – И то и другое было сущей правдой, но я все равно чувствовала себя виноватой.
– Хорошо, то ны все равно могла попробовать связаться со мной.
По тону подруги я поняла, что она раздражена, но не так чтобы очень, наверное потому, что я не была тем человеком, с которым она вела разговоры о том, что действительно было для нее важно. Таким человеком для нее была Морган, и я ее за это не винила. Ведь в серьезных случаях я тоже обращалась именно к Морган.
– Слушай, давай займемся сегодня вечером чем-нибудь приятным, – предложила я.
– Вы с Морган могли бы прийти поплавать в бассейне нашего отеля, – придумала Элиза.
– Круто, – сказала я. – Я передам Морган, что ты нас приглашаешь.
– Я уже послала ей сообщение на этот счет. Я думала, она сейчас с тобой, вот и позвонила.
– А, – сказала я, прикусив щеку. – Нет, ее тут нет. Думаю, она куда-то поехала со своей мамой.
Меня снова кольнуло острое чувство вины, но тут я услышала, как Элиза перекладывает телефон от одного уха к другому.
– Кили, мне нужна твоя помощь.
– О чем речь! – ответила я. – В любое время. Все, что захочешь. Только скажи.
– Помоги мне уговорить Морган свозить нас… кое-куда перед тем, как мы пойдем плавать. – Я слышала, как Элиза нервно облизнула губы. – Я хочу съездить к моему дому. Хотя бы для того, чтобы взглянуть на то, что от него осталось.
Я вздрогнула, вспомнив фотографию из газеты, которую показала мне Морган:
– А ты уверена, что это хорошая идея?
– Нет, не уверена. Но я все равно хочу увидеть все собственными глазами.
По мне, это была просто ужасная идея, но я чувствовала себя так, будто Элиза загнала меня в угол. Я была ей хреновой подругой, так что уговорить ее отказаться от этой поездки было не в моих силах.
– Хорошо, Элиза. Будь по-твоему.
* * *
Я сидела по-турецки в надетых поверх моего прошлогоднего бикини обрезанных шортах и мешковатом синем свитере на полу своей спальни и укладывала волосы феном.
Мне показалось, что в дверь кто-то постучал, но я была не уверена, что не ослышалась.
К моему отцу нескончаемым потоком шли люди, чтобы перекинуться с ним парой слов. Понизив голос, они сообщали ему, что на арендованных машинах в город прибыла группа оценщиков размера страховых убытков и расположилась лагерем в здании городского совета. Или же они спрашивали отца, дошел ли до него такой-то или такой-то слух, или делились с ним воспоминаниями о его деде, или рассказывали о том, как с городом были связаны истории их собственных семей.
Отец зашел в дом только для того, чтобы на скорую руку пообедать, потом он почти целый день провел, сидя на нашем парадном крыльце и консультируя соседей, выслушивая жалобы и плач, предлагая помочь с ремонтом или одолжить свои инструменты. Всем желающим он раздавал копии своего протестного письма, адресованного губернатору и мэру. И обещал, что сделает все, что в его силах, чтобы помешать их планам.
И теперь все жители обещали поддерживать отца всем, чем только могли. И кто бы мог бросить в них камень? На этот раз ставки были высоки, как никогда. И бесконечные споры с властями, в которых люди прежде винили моего отца, считая его упрямым брюзгой, теперь ставили ему в заслугу, ибо они доказывали, что он и его деятельность – это их лучший, если не единственный, шанс спасти Эбердин.
Мне нравилось слушать отца из своей комнаты. Было невероятно, что он так изменился практически за одну ночь, словно вдруг вышел из комы. Я уже забыла, каким обаятельным и импозантным мог быть мой отец. И каким добрым, каким сострадательным. Здорово было осознавать, что такое преображение возможно. Мама тоже была в трансе, я видела, что она гордится отцом, и это открыло мне глаза на то, в какой депрессухе мы все прожили последние два года. Конечно, мама все еще беспокоилась из-за здоровья отца, все время напоминала ему, чтобы он не перенапрягался, по возможности отдыхал и прикладывал к своей ноге лед, когда она болела.
Все в Эбердине перевернулось с ног на голову, и только в моем доме, как ни странно это звучит, все снова встало на свои законные места.
Мама поднялась на второй
