Вся эта неорганизованность и сумятица объяснялись, в основном, международной изоляцией и скудостью средств. Елизавета не могла получить денежных займов — ни дома (в силу того, что война с Испанией подорвала английскую торговлю), ни за границей (поскольку банкиры на континенте в большинстве своем не сомневались в победе Испании), и это вынуждало ее в целях экономии средств откладывать все оборонительные мероприятия до последней возможности. Не далее, как 29 июля 1588 года, государственный казначей доложил королеве, что на его столе скопились счета на 40 000 фунтов и «нет ни малейшей возможности раздобыть денег, чтобы их оплатить». «Можно пожелать, — сурово заключил он, — чтобы, коль скоро невозможно заключить мир, враг не медлил и все решилось скорее». Союзников, кроме Голландии, Англия не имела.
В отличие от Елизаветы Филиппу удалось обеспечить надлежащее финансирование своего предприятия — хотя однажды и ему для того, чтобы раздобыть наличные, пришлось заложить фамильные драгоценности. Траты Испании были огромны: только на поддержку Католической Лиги во Франции с 1587 по 1590 год было израсходовано полтора миллиона дукатов, армия во Фландрии за тот же период обошлась в двадцать один миллион. Армада, по утверждению самого короля, стоила ему десять миллионов дукатов. Поскольку один фунт стерлингов того времени равнялся примерно четырем дукатам, можно подсчитать, что общие расходы Филиппа на борьбу с Англией составили около семи миллионов фунтов, тогда как ежегодные расходы Елизаветы колебались возле цифры в двести тысяч. Одновременно дипломатам Филиппа удалось склонить на свою сторону или нейтрализовать все государства Европы. В июле 1588 года, когда Непобедимая Армада вошла в Английский Канал, один из послов при испанском дворе восхищенно писал: «В данный момент католический король (Филипп II) пребывает в полной безопасности. Франция не в силах угрожать ему, равно как и турки, не говоря уже о короле Шотландии, обиженном на Елизавету из-за смерти своей матери. Единственным способным противостоять ему монархом был король Дании, но он недавно умер, а сын его слишком молод, и ему есть чем заняться в своей стране... В то же время Испания может быть уверена, что швейцарские кантоны не выступят против нее сами и не позволят сделать это другим, ибо между ними теперь союз».
* * *
Насколько точна была эта оценка, сделанная современником? В опубликованном в 1968 году романе «Павана» Кейт Робертс[132] красочно живописал последствия возможной победы испанцев:
«В теплый июльский вечер 1588 года во дворе королевского дворца Гринвич в Лондоне умирала женщина. Пули наемного убийцы застряли в брюшной полости и груди. Зубы ее почернели, лицо заострилось. Смерть лишила ее величия, но последний вздох умирающей сотряс целое полушарие, ибо не стало королевы Елизаветы I.
Гнев англичан не знал границ... Английские католики, обескровленные штрафами, все еще оплакивающие королеву Шотландии, все еще помнящие кровопролитное возвышение севера, столкнулись с новым погромом. Нехотя, исключительно в целях самообороны, они стали вооружаться против соотечественников, когда пламя, зажженное Уолсингамской резней, пробежало по земле, смешиваясь со светом сигнальных костров и мрачными отблесками костров аутодафе.
В Париж и Рим... прибывали вести о гигантской Армаде, проходившей мимо мыса Лизард на соединение с ожидавшей ее на побережье Фландрии армией вторжения герцога Пармы... Последовавшее смятение завершилось подчинением Англии Филиппу. Вдохновленные успехом своего союзника за Каналом, сторонники герцога Гиза во Франции наконец-то отстранили от власти ослабевший дом Валуа. «Война трех Генрихов» завершилась торжеством Лиги и восстановлением исконного господства Церкви.
Победитель получает все. Вернувшись в лоно католицизма, Великобритания, направив свои силы на служение папству, сокрушила протестантов в Нидерландах и лютеранские государства Германии, уже ослабленные в религиозных войнах. Северная Америка осталась под властью Испании, а Джеймс Кук водрузил над Австралазией флаг Святого Престола».
* * *
Если вдуматься, то столь благоприятный для Испании итог похода Армады весьма правдоподобен, и описанные в романе Робертса события вполне могли иметь место. Убийство, постоянный кошмар двора бездетной Елизаветы, в Европе эпохи Возрождения было обычным способом решения политических проблем. Во Франции от рук экстремистов и наемных убийц пали не только лидеры гугенотов Антуан Наваррский (1563 год) и Гаспар де Колиньи (1572 год), но также короли Генрих III (1589 год) и его преемник Генрих IV (1610 год). Елизавета пережила по меньшей мере два десятка заговоров и покушений, успех любого из которых покончил бы с династией Тюдоров, возложив задачу обороны от безжалостных захватчиков и поисков нового государя на Регентский совет.
Да и без устранения Елизаветы путем убийства или захвата в плен испанская оккупация одного только Кента обернулась бы весьма далеко идущими последствиями. Герцог Парма мог воспользоваться своим преимуществом для того, чтобы вырвать у правительства Тюдоров, устрашенного нашествием, а также восстаниями в Ирландии и на севере страны, существенные уступки. Прекращение преследования католиков повлекло бы за собой рост числа приверженцев Римской церкви. Заморским экспедициям «морских волков», вроде сэра Фрэнсиса Дрейка, тоже пришел бы конец — что оставило бы северную Америку в сфере влияния Испании (тем паче что католические миссионеры уже начинали проникать из Флориды в Виргинию). Наконец, англичанам пришлось бы уйти из Нидерландов, предоставив голландцев их собственной судьбе.
Меж тем в Нидерландской республике уже громко заявила о себе партия мира. Хотя большинство политических лидеров Голландии и Зеландии решительно противились переговорам с Испанией, в некоторых городах наметился раскол, а соседние провинции, вынесшие на своих плечах главные тяготы войны, все чаще высказывались за заключение договора. По словам одного из послов Елизаветы в Нидерландах, «содружество Соединенных Провинций состоит из представителей множества партий и религий, а именно: протестантов, пуритан, анабаптистов и испанских клевретов, которых совсем немало. Скорее всего, следует ожидать распада на пять частей, причем протестанты и пуритане вместе едва ли составят и одну часть из пяти. При этом, — продолжал посол, — только протестанты и пуритане последовательно стояли за продолжение войны. Если бы нашествие на Англию увенчалось успехом и молодая республика осталась одна противостоять всей мощи Филиппа, давление сторонников компромисса, скорее всего, было бы непреодолимым».
Не имея необходимости содержать дорогостоящую армию в Нидерландах, Испания, в полном соответствии с версией Кейта Робертса, получила бы возможность усилить свое присутствие в других частях Европы и мира. Изгнание гугенотов из Франции и возвращение в лоно Рима многих впавших было в лютеранство земель Германии произошло бы не в XVII веке, а несколькими десятилетиями раньше. Обретя уверенность и опираясь на поддержку Габсбургов, церковь покончила бы с протестантизмом в Европе. Продолжающаяся экспансия Испании и Португалии за морем сопровождалась бы их взаимным сближением и в итоге привело бы к созданию Иберийской империи — воистину мировой державы под скипетром преемников Филиппа II.
* * *
Но вправду ли это справедливо? На всякого, кто пытается сконструировать альтернативную модель истории, накладываются два ограничения: «правило минимального воздействия», сводящееся к тому, что реально имевшую место последовательность событий можно дополнять лишь самыми малыми и наиболее вероятными изменениями, и «контрафакт второго порядка» (подтверждение созданной модели через некоторое время). В рассматриваемом нами случае представляется возможным представить, что пущенные англичанами ночью 7 августа 1588 года брандеры не обязательно должны были расстроить боевой порядок Армады, к примеру, испанцы вполне могли их перехватить и оттащить от своих кораблей. В этом случае Медина-Сидония получил бы возможность дождаться Парму, и уже ничто не помешало бы переправе испанской армии через пролив. Строя такую модель событий, мы допускаем лишь «минимальное переписывание» истории.
Трудно предположить, что Филипп Второй, одержав победу, проявил бы благоразумие и умеренность: он жил в Англии в 1550-х годах (в качестве супруга Марии Тюдор) и во всем, касающемся этой страны, считал себя не просто знатоком, но знатоком, вдохновляемым свыше. «Я могу предоставить лучшие сведения и дать лучший совет относительно этого королевства, его дел и его народа, чем кто-либо иной», — сказал он как-то раз римскому папе. Такая сверхубежденность объясняет то, почему он стремился лично руководить всеми деталями кампании — начиная с разработки генерального плана, в который Филипп неосмотрительно включил соединение флота из Испании с армией из Фландрии, разделенных тысячами миль соленой воды. Он отказывал кому бы то ни было, будь то советник, генерал или адмирал, в праве усомниться в совершенстве и мудрости его Великой Стратегии. Не слушая советов, он твердил: «Положитесь на меня, как на человека, обладающего полной информацией о нынешнем состоянии дел во всех областях». Какие бы препятствия не угрожали его затее, Филипп настаивал на том, что Господь сотворит чудо. Так, когда в июне 1588 года внезапно поднявшийся ветер загнал эскадру назад вскоре после выхода из порта, и Медина-Сидония усмотрел в этом дурное предзнаменование, Филипп укорил герцога, заявив: «Будь эта война несправедливой, мы могли бы счесть бурю за знак, посланный Господом, дабы не творилось противное Его воле. Но коль скоро она справедлива, невозможно поверить, чтобы Он не возжелал ее. Скорее следует думать, что Он отметил нас своим вниманием, даровав более милости, нежели мы могли надеяться. Я посвятил этот поход Всевышнему... Соберись с духом, и выполняй свой долг».
