Эти слова подтверждаются дневниковыми записями Вениамина Смехова от 21.02.1977: «Мотив Высоцкого — вымолить роль Воланда»2[2614]; и от 27.02.1977: «“Павшие”. Очень даже хорошо. Высоцкий: “Ты уж поактивнее, я сегодня хриплю, ты уж постарайся, хоть я тебя и подсиживаю в Воланде…”»2[2615].
По словам Смехова: «Когда, после премьеры “Мастера”, был подписан контракт на гастроли в Париже, Лионе и Марселе, Володя попросил Любимова о репетициях… в роли Воланда. Из соображений товарищества попросил скрыть это от меня. Забавно было следующее. Любимов отговаривал актера, но отказать Высоцкому не сумел, попросил: покажи, мол, первую сцену. Володя, по секрету от меня, отрепетировал с Бездомным и Берлиозом, вышел как-то после конца репетиций на сцену, и тут я стал свидетелем казуса. Репетируя без режиссуры, Высоцкий сам себя уверил в том, что главное в сцене — напугать зрителей и партнеров “дьявольщиной”. В самом начале разговора на Патриарших прудах он крикнул со сцены в будку осветителей: “Гаси свет!”. И страшным голосом проговорил об Иммануиле Канте, затем чиркнул зажигалкой и в темноте открыл рот, оттуда брызнуло пламя. Любимов прервал показ, сказал “спасибо” за цирковой трюк, и они удалились в кабинет. Через пару дней Высоцкий, по правилам дружбы, подошел за кулисами ко мне и признался, что хотел “подсидеть” меня в роли Воланда. Мы обменялись шутливыми репликами, и конфликт был исчерпан»[2616].
Более подробно обо всех перипетиях рассказал актер Театра на Таганке Михаил Лебедев (март 2001): «…в 1977 году я выпускал премьеру — это был спектакль “Мастер и Маргарита”. И Володя был назначен на одну роль. То есть мы были назначены с ним на одну роль — поэта Ивана Бездомного. А Володя не репетировал, не приходил. Он был несколько обижен. Ему очень хотелось сыграть Воланда. Я репетировал сначала с Вилькиным, потом показали Любимову. И Юрию Петровичу это понравилось. Потому что он сам не знал, как и с чего начать, с чего подступиться к “Мастеру и Маргарите”. <.. > Володя пришел. Один раз он вышел на сцену. Увы, он как-то относился, очень нехотя к этой работе. И было уже поздно, потому что спектакль уже шел, уже был на мази, уже был в работе, а он очень сильно отстал. И вот один раз он вышел, немножко попробовал себя — и после этого уже не выходил. <.. > Потом, уже после репетиции, он подошел ко мне и к Александру Исааковичу Сабинину, есть у нас такой актер, который играл Берлиоза. Он говорит: “Ребята, помогите мне. Я хочу сделать несколько сцен Воланда”. Как раз первая сцена: встреча Воланда с Берлиозом и с Бездомным, с этого начинается спектакль. И мы с ним репетировали, без режиссера, без всего. Просто с ним, чтобы он как бы знал сценически. Тем не менее, Любимов так и не выпустил его. Не знаю, почему. <…>- Высоцкий Любимову показывал, как хотел сыграть? — Да. Он один раз показывал. Тем более спектакль был уже в той стадии, когда Любимов уже как бы утверждался в актере. И ему, даже если ты и будешь играть немного лучше, он как бы уже в актере — и всё. Его трудно было как-то переубедить. Он вот видел уже всё. На мой взгляд, Высоцкий обладал большим даром и был бы гениальным Воландом. <.. > Так что Володя, конечно, очень хотел сыграть. Ну потом, когда он увидел, что Любимов как бы так: ну да, ну ладно… Было ясно по настроению, что не хочет. И Высоцкий перегорел. Поначалу же просто был обижен, что Любимов ему эту роль не дал. Ведь Любимов знал, что он очень хотел сыграть Воланда. <.. > Это было буквально перед премьерой. Потому что репетировали мы только вот наши сцены: встреча Берлиоза и Ивана Бездомного на Патриарших прудах. Вот только эти сцены мы делали. Потому что там как бы основные сцены его. <.. > Там было наполнение совершенно другое. Извините, конечно, за Веню Смехова. Все было гораздо глубже: по нерву, по мысли — иначе совершенно. Энергетический заряд был совершенно по-другому. Венечка — он несколько внешне такой. Он играл как бы немножко по своей фактуре, немножко на поверхности. Володя шел изнутри, изнутри шло. У него глаз совершенно другой, даже в репетиции. И как Любимов мог не заметить?! И то, что он не дал сыграть, для Володи это была травма. Но спектакль уже шел на выпуск, и поэтому Любимов уже всё… Это уже карета катилась, уже шло к премьере»[2617] [2618].
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Кроме того, в одном из поздних стихотворений поэт отождествит себя с Каином: «Но выбирал окольный путь — / С собой лукавил. / Я знал, что спросит кто-нибудь: / “Где брат твой Авель?”» («Казалось мне, я превозмог…», 1979).
А в 1978 году Софья Милькина и Михаил Швейцер начали снимать фильм «Маленькие трагедии» по Пушкину, и, как вспоминает Милькина, «поначалу предполагалось, что Высоцкий будет играть не только Дон Гуана, но и Мефистофеля в прологе фильма»29 Да и сам Высоцкий 30 апреля 1979 года на концерте в Ледовом дворце спорта «Прогресс» г. Глазова сказал: «Работаю я сейчас в кино — начинаю сниматься в фильме “Маленькие трагедии”. Буду играть роль дон Гуана и, возможно, Мефистофеля. Значит, две роли в одной картине».
Итак, выстраивается следующая цепочка негативных двойников Высоцкого (не претендующая, разумеется, на полноту): «хромой нахальный проходимец» («Песня про второе “я”»; АР-4-141), «мохнатый злобный жлоб» («Меня опять ударило в озноб…»), «злая бестия» Нелегкая («Две судьбы»), лагерный надзиратель Максим Григорьевич Полуэктов («Роман о девочках»)[2619], лидер религиозной секты, Свидригайлов, Ставрогин, Калигула, Каин, Воланд, Мефистофель. А плюс к тому — Иван Рябой («Хозяин тайги»), фон Корен («Плохой хороший человек») и Глеб Жеглов («Место встречи изменить нельзя»).
Впрочем, и последние три персонажа так же, как, скажем, Свидригайлов, наделялись Высоцким не только отрицательными, но и положительными чертами. Играть стопроцентного мерзавца он не хотел, и поэтому даже такому, казалось бы, одномерному персонажу, как фон Корен, старался добавить что-то привлекательное: «.. в роли фон Корена его мучила одна мысль, — рассказывает режиссер фильма «Плохой хороший человек» Иосиф Хейфиц. — Он — человек очень добрый, и я чувствую, что его что-то такое всё время гложет, какая-то мысль. Он говорит: “Ну, что же я такой мерзавец?! Вот я всё время готов слабых людей уничтожить, вроде, так сказать, какой-то фашист. Ну, неужели во мне нет ничего хорошего?”.
Это идея чрезвычайно близкая любому чеховскому характеру. Потому что в любом, даже самом страшном, самом черном человеческом характере Чехов всегда ищет резервы доброты, которая есть в каждом человек, и этот резерв бывает только задавлен чем-то, бывает заглушен и в какую-то нужную минуту просыпается. И мы с Володей долго сидели и думали: по роли фон Корена нет места такого, в котором он мог бы проявить себя человеком добрым. Тогда перешли мы к его занятиям. “Ну, что ж, — говорит, — я медуз, там, ловлю, исследую медуз! Ну, что такое медуза? Кому интересно? Кто пожалеет медузу?”. Тогда мне пришла в голову идея вот какая: что он любит собак. Володя за эту идею ухватился: “Ведь это очень хорошо! Я знаю, что люди, которые любят собак, сами очень добрые!”. Я говорю: “Давайте такую штуку: у вас нет собаки, но вас любят все собаки этого маленького городка. И поэтому в какой-нибудь момент давайте снимем такой кусок: вы возвращаетесь домой, подходите к своей калиточке, и вдруг из всех подворотен, из ворот, откуда только ни возьмись, бегут всякие псы! С такими хвостами всякими, дворняги, и ластятся к вам, потому что вы их, видимо, каждый день подкармливаете”. Он был дико счастлив. И мы такой кусок сняли. Примерно двадцать собак было найдено, их всех приручили, потом спрятали в подворотнях. Когда фон Корен возвращался домой, мы их выпустили: они с диким восторгом к нему бросились. Он сказал: “Теперь мне хотя бы легче! Это дает зрителю понять, что все-таки в душе у меня есть что-то хорошее и человеческое, проявляющееся в любви к животным!”»[2620] [2621] [2622] (Интересно, что о своей роли Гитлера в спектакле «Павшие и живые» Высоцкий рассказывал совсем по-другому: «Я начинаю говорить такие тексты этого бесноватого фюрера, например: “Чем больше я узнаю людей, тем больше я люблю собак”»32).
