Сравним также у Окуджавы: «Покуда полоумный жлоб / Сулит дорогу нам к острогу…» («Союз друзей», 1967). Полоумный жлоб здесь вновь является собирательным образом власти: это те же полоумные ворожихи из песни Высоцкого «Приговоренные к жизни» (1973), те же полубезумные ораторы из стихотворения «Новые левые — мальчики бравые…» (1978)49 и те же бесноватые псы из «Побега на рывок» (1977). Причем черновой вариант «Новых левых» — «Слушаю осатаневших ораторов» /5; 530/ — напоминает характеристику секретаря парткома колхоза «Путь Ильича» Шпаковского из романа Высоцкого и Мончинского «Черная свеча» (1976 — 1980). О нем сказано, что он «подарил Упорову осатаневший взгляд» (С5Т-5-467). Такой же характеристикой наделялся главврач в песне «Ошибка вышла» (1976): «А самый главный сел за стол, / Вздохнул осатанело / И что-то на меня завел, / Похожее на дело».
***
С избавлением от двойника у Высоцкого часто связан мотив очищения: «Но я борюсь, давлю в себе мерзавца <.. > Искореню, похороню, зарою, / Очищусь — ничего не скрою я» («Про второе “я”», 1969), «В борьбе с самим собой — побью рекорды» (там же; АР-4-139), «Я весь матч борюсь с собой» («Вратарь», 1971), «Вижу с каждым годом я, / Что себя калечу я» («Есть здоровье бычее…», конец 50-х[2638] [2639] [2640]), «И усталым, больным каннибалом, / Что способен лишь сам себя есть, / Я грызу свои руки шакалом, — / Это так, это всё, это есть» («Я скольжу по коричневой пленке…», 1969), «Я в отчаянье выл, грыз запястья в тщете» («Палач», набросок 1975 года /5; 474/), «Но я собрал еще остаток сил, / Теперь его не вывезет Кривая. / Я в глотку, в вены яд себе вгоняю, — / Пусть жрет, пусть сдохнет — я перехитрил!» («Меня опять ударило в озноб…», 1979), «И хлещу я березовым веничком / По наследию мрачных времен» («Банька по-белому», 1968), «И я не клевещу — подобно вредному клещу, / Впился сам в себя, трясу за плечи5', / Сам себя бичую я и сам себя хлещу. / Так что никаких противоречий» («Грусть моя, тоска моя», 1980). В последней цитате лирический герой бичует сам себя, а в концовке этой песни он скажет о своей грусти-тоске: «Поутру не пикнет, как бичами ни бичуй».
К мотиву бичевания тесно примыкает мотив бани: «И хлещу я березовым веничком / По наследию мрачных времею/2 («Банька по-белому», 1968), «Ох, сегодня я отмаюсь, / Эх, освоюсь! / Но сомневаюсь, / Что отмоюсь» («Банька по-черному», 1971), «Не стремись прежде времени к душу, / Не равняй с очищеньем мытье. / Нужно выпороть веником душу, / Нужно выпарить смрад из нее»[2641] [2642] («Баллада о бане», 1971), «Начинал мытье моё с Сандуновских бань я, / Вместе с потом выгонял злое недобро» («Ах, откуда у меня грубые замашки?!», 1976).
Злое недобро — это «внутренний» образ власти (тот же злобный жлоб). А вот «внешний» образ власти — из песни «Ошибка вышла» (также — 1976): «И, словно в пошлом попурри, / Огромный лоб возник в двери / И озарился изнутри / Здоровым недобром». Это еще один пример совпадения различных образов власти (аналогично описывается и ситуация в стране в целом — как сказано в «Погоне»: «Али воздух здесь недобром пропах?!»; другой вариант: «Дождь, как яд с ветвей, / Недобром пропах»).
Впервые же мотив избавления от внешнего двойника появился в стихотворении «Прошлое пусть останется только здесь, в Музее древностей» (1966): «Хватит гоняться за мной по пятам, / Мрачное напоминание! / Хватит с меня — ты останешься там / В этой приятной компании / Насовсем, насовсем!», — а справа дается прозаическая ремарка: «Захлопнул двойника крышкой» (АР-5-89). В этом стихотворении лирический герой оставляет свое прошлое (негативного двойника) в музее, а в стихотворении «Посмотришь — сразу скажешь: “Это кит…”» (1969) он скажет: «Привязанности все я сдам в музей — / Так будет, если вывезет Кривая!». А о том, что Высоцкий не любил музеи, есть и прямое свидетельство. Во время гастролей Театра на Таганке в Тбилиси в 1979 году поэт встретил своего давнего знакомого — волгоградского писателя Юрия Мишаткина, приехавшего в гости к своим родителям, — и спросил, какие местные достопримечательности стоит посмотреть: «“Только не музеи, это неинтересно”, - поставил условие актер»54
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
***
В главе «Тема пыток» (с. 734, 735) мы подробно говорили о стремлении лирического героя избавиться от своего двойника (как внешнего, так и внутреннего) — например, от летчика в «Песне самолета-истребителя» (1968), наездника в «Беге иноходца» (1970) и микрофона в черновиках «Песни певца у микрофона» (1971): «Убит. Наконец-то лечу налегке!», «Что же делать? Остается мне / Выбросить жокея моего», «Вы видите, кошмары у певца: / На микрофон накладываю руки!» /3; 340/.
Такое же стремление возникает у него в песне «Про второе “я”» (1969): «Искореню, похороню, зарою, / Очищусь — ничего не скрою я! / Мне чуждо это ё-мое второе, / Нет — это не мое второе “я”!».
Объясняется данное стремление тем, что именно негативный внутренний двойник является источником «буйного» поведения лирического героя и неприятных последствий для него: «Поверьте мне: не я разбил витрину, / А подлое мое второе “я”!». Такая же ситуация описывалась в «Путешествии в прошлое» и в песне «Вот главный вход…»: «Выбил окна и дверь, и балкон уронил», «Вхожу я через черный ход, а выходить стараюсь в окна. <…> Я вышел прямо сквозь стекло...»[2643].
Однако если в последнем случае «выход в окна» подчеркивал индивидуальность героя, его непохожесть на других людей и стремление противопоставить себя официозу, то в остальных случаях ему стыдно за то, что он натворил в пьяном виде: «Если правда оно — / Ну хотя бы на треть, — / Остается одно — / Только лечь-помереть» («Путешествие в прошлое»), «И я прошу вас: строго не судите!» («Про второе “я”»).
Через год после песни «Про второе “я”» появляется стихотворение «В голове моей тучи безумных идей…» (1970), где у героя — такая же душевная раздвоенность: «Но вот я груб, я нетерпим и зол <…> И плачу, гладя кошек и собак» (АР-4-138) = «Дома я раздражителен, резок и груб. — / Домочадцы б мои поразились, / Увидав, как я плакал, взобравшись на круп, / Контролеры — и те прослезились» (АР-7-192).
В том же 1970 году пишется «Песня про первые ряды», где лирический герой вновь оказывается в ситуации, похожей на ту, что была в песне «Про второе “я”»: «А суд идет — весь зал мне смотрит в спину» = «Затылок мой от взглядов не спасти», — и в черновиках песни «Я не люблю»: «Я не люблю, когда тяжелым клином / В затылок мне врага направлен взор» (АР-9-185) = «.Тяжелый взгляд, недоброе дыханье». Чуть раньше этот мотив встречался в песне «Еще не вечер»: «На нас глядят в бинокли, в трубы сотни глаз», — а играя роль Гамлета, Высоцкий будет исполнять под гитару стихотворение Пастернака «Гул затих. Я вышел на подмостки»: «На меня наставлен сумрак ночи / Тысячью биноклей на оси». Процитируем также в этой связи «Песню певца у микрофона» и «Песню конченого человека»: «Я весь в свету, доступен всем глазам», «Я весь прозрачен, как раскрытое окно».
Еще один важный мотив встречается в черновиках песни «Про второе “я”»: «Бываю тих, умерен чрезвычайно, / Когда живу от первого лица, / И вдруг во мне проявится печально / Разгульный нрав московского купца» /2; 469/. Именно так Высоцкий сыграет в 1976 году роль купца Ермолая Лопахина в спектакле «Вишневый сад» (постановка Эфроса). Те, кто слышал фонограмму третьего акта, где Высоцкий-Лопахин произносит знаменитый монолог «Я купил!», могут в полной мере оценить этот разгульный нрав московского купца.[2644]
