— О да — отозвался Клаван — вы правильно говорите. Но и я не знаю весь текст. Я не могу его дать… Тайна…
— Ну уж! — воскликнул я. — Какие могут быть секреты в лагере. В Штутгофе нет таких вещей, о которых мы не узнали бы.
На самом деле, хранить тайны в лагере было невозможно. Так или иначе все выходило наружу. Храбрейший Клаван решил, что ему нечего дрожать из-за раскрытия тайны. Не все ли равно, когда о ней узнают — сегодня или завтра? И он рассказал.
По случаю пасхи, оказывается начальство решило сделать презент охранникам-украинцам: открыть для них публичный дом. Они, мол украинцы, тоже люди, и с их потребностями надо считаться… Комендант поручил ему, Клавану перевести правила поведения которых украинцы должны придерживаться в доме терпимости.
— Видишь ли, перевести-то я могу — покраснел Клаван — но я никогда в подобных заведениях не был, глядишь, и напутаю. Откуда мне знать как там что называется…
— К черту, — вспылил я. — Откуда ты, господин ротенфюрер, взял, что я их посещал?
— Я думал, — оправдывался Клаван — профессор должен все знать.
— К дьяволу! Такой предмет я никогда не преподавал! По правде говоря публичный дом был учрежден по другим соображениям а вовсе не по тем о которых говорил Клаван.
Дело в том, что в свободное время украинцы-охранники шатались по местечку и окрестным деревням, гуляли с солдатками и соломенными вдовами. Они смело конкурировали с эсэсовцами-немцами и портили, бестии, чистоту расы. Если бы эти украинцы не расхаживали в эсэсовской униформе, их немедленно упрятали бы за блуд в лагерь, а иных, для острастки даже повесили бы. Но сладострастников в эсэсовских мундирах было как-то неудобно совать в Штутгоф за покушение на кристальную чистоту расы, поэтому власти и нашли остроумный выход. Они решили удовлетворить потребности украинцев-охранников домашними средствами.
В спешном порядке в ельнике построили красивые, затейливо выкрашенные домики. Власти предусмотрели все удобства. С наружной стороны домики оградили колючей проволокой, чтобы узники не вздумали лезть не в свое дело. Памятуя о том, что на вкус и на цвет товарища нет, власти выделили для обслуживания нескольких сот украинцев двух красоток — Нюнце и Лелю.
Нюнце — небольшая, стройная с черными кудряшками, пытливыми острыми глазками, толстыми мягкими губами, чуть-чуть горбоносенькая. При ходьбе она так вертела бедрами словно ее тряс ток высокого напряжения. Когда Нюнце проходила мимо какого-нибудь эсэсовского молодчика, у нее почему-то всегда отстегивался чулок, обнажая ногу выше колена.
— О черт, — бросал ей вслед эсэсовец и вытирал со лба холодный пот.
Частенько Нюнце заходила в красное здание комендатуры. У красотки были вечно какие-то неотложные дела к различным чинам. А вообще девчонка была средненькая, ничего особенного…
Леля была совсем другая. Высокая плотная блондинка, с широкой грудью и не менее широким задом. Личико у нее было смазливое, только мелковатое для такой массивной фигуры. По лагерю она не ходила, а передвигалась, пыхтя как паровоз узкоколейной железной дороги, Недурна была собой. Ни дать ни взять богиня — олицетворение олимпийского величия и спокойствия. Не женщина, а крепость.
Встать во главе дома терпимости согласилась одноглазая прусская лахудра Краузе, пухлая, циничная старуха с дряблыми икрами. Один глаз она выжгла себе в лагере, поджаривая картошку.
— Узнав о затее начальства, украинцы страшно возмутились.
— Да-а — ворчали они, — когда надо кровь проливать, мы с немцами ровня, а как такое дело — прощай равенство.
— Сходишь в деревню — накормят тебя, напоят, спать уложат, а под утро вежливо пригласят прийти еще раз.
— А тут что — непрошеный, незваный явишься заплатишь полмарки в казенную кассу, да еще девице подарок тащи.
Больше всего раздражало охранников то обстоятельство, что в построенном для них доме нельзя было пить ни водки, ни пива.
— Ну скажите, как по случаю пасхи не напиться! Только немецкие свиньи так поступают. Нет, не на дураков напали. Пусть немцы повесятся вместе с их заведением, а мы туда — ни шагу!
В первый день пасхи украинцы действительно не посетили салон бабушки Краузе. Ни один не пошел. Не пошли они и на второй день.
Бабуся Краузе сидит в одной рубашке у своего домика, греется на солнышке, ногти лаком красит. Нюнце и Леля без юбок, в красивом белье лениво гуляют возле проволочного заграждения и зазывают украинцев.
— Полюбуйтесь, вот мы какие, пальчики оближете!
Украинцы издали смотрят, лузгают семечки, сплевывают скорлупу, но ни один не идет на сближение.
Девицы были и впрямь хороши. Власти выдали им ажурные сорочки, шелковые чулочки, лакированные ботиночки, крепдешиновые платьица, меховые воротнички, цветастые шляпки, пудру, крем губную помаду и прочее необходимое…
На третий день пасхи стойкие сердца украинцев дрогнули. К заведению бабуси Краузе двинулись целой толпой. У колючей проволоки выстроилась очередь. Визит каждого длился 15 минут…
В 1944 году над Штутгофом все чаще и чаще стали появляться самолеты союзников. Они никогда не бомбили лагерь. Очевидно, им было хорошо известно что это за лагерь. Они располагали даже многочисленными фотоснимками. Так по крайней мере думали лагерные власти. Когда самолеты союзников бомбили по ночам Гдыню, Гданьск, Быдгощ, Эльбинг, в лагере разыгрывались интереснейшие спектакли.
Как-то раз в полдень над лагерем появились американцы. Моторы жужжали как пчелы. Самолеты летели в три этажа. Немецкие воздушные корабли, как испуганные зайцы, прятались от них за перелесками, за склонами. Но американцы не обращали на них никакого внимания. Они летели на Гдыню. Потопив там несколько судов, разрушив несколько предприятий, самолеты союзников возвращались обратно.
Надо же было случиться в то время в лагере обеденному перерыву. Одна транспортная колонна везла на кирпичный завод обед для арестантов. Когда обоз добрался до завода, капо вдруг заметил, что исчез конвоир.
Куда он, черт, делся?
Начались поиски. Наконец охранника нашли. Он лежал на дороге и не подавал признаков жизни. Совсем как доходяга-покойник.
Американская пуля угодила ему в голову и вышла через ногу.
Команда доставила своего конвоира вместе с грязной посудой обратно в лагерь. Никто и не заметил, как уложили охранника. Другая американская пуля угодила в стул начальника мастерских СС. В обеденный перерыв начальника как раз не было на работе а то пуля прошила бы его насквозь.
Третья пуля попала в больницу между двумя кроватями, но никого не ранила. Несколько пуль валялось на дворе, они тоже никого не задели.
Таким образом, за пять лет из многочисленной армии эсэсовцев, обслуживавших Штутгоф, только один стал жертвой военных действий, а вернее сказать — жертвой собственного ротозейства.
Во время войны не было лучше службы, чем в частях СС.
БЕГЛЕЦЫ
Величайшим несчастьем для лагеря были беглецы. Их страшно ненавидели не только эсэсовцы, но и заключенные.
Побег из лагеря был сопряжен с невероятными трудностями. С самой территории Штутгофа можно было еще удрать, но… недалеко. В окрестностях беглецов быстро вылавливали. Географическое положение лагеря не благоприятствовало рискованному делу.
Окрестности лагеря были запружены агентами полиции и СС. Гражданские лица также исполняли шпионские обязанности. Они должны были вести слежку за подозрительными и немедленно выдавать их полиции. Удрать морем или через залив не представлялось возможным — у заключенных не было никаких средств передвижения. Путь беглецу преграждала хитроумная система каналов, ручьев, наконец два больших канала Вислы. Все ходы и выходы находились под неусыпным контролем. Строжайше охранялись также мосты и мостики.
Успехом мог увенчаться только тщательно подготовленный побег. Надо было досконально изучить географическое положение окрестностей, все стежки и дорожки, надо было хорошо говорить по-польски и по-немецки, уметь нахально лгать, запастись гражданской одеждой, продуктами и заручиться поддержкой верных людей за пределами лагеря. Иначе говоря, позаботиться заранее о средствах передвижения, о ночлеге и документах.
Без всего комплекса вспомогательных средств побег из лагеря был бессмысленной затеей. И все же находились смельчаки.
Во время вечерней проверки вдруг обнаруживали, что одного, а иногда и нескольких заключенных не хватает. Кто они такие — неизвестно. Немедленно начинались розыски. Устанавливали: из какого блока беглец, в какой команде работал. Фамилия. Номер. Справки обычно наводили довольно долго, примерно несколько часов, во всяком случае не меньше часа. До выяснения весь лагерь выстраивали во дворе.
Затем начиналась погоня. На ноги поднимали всех эсэсовцев, спускали с цепи полицейских ищеек.
