В общем, Путин может ехать в Братиславу без страха. Большой Брат, конечно, отчитает его, но отпустит целым и невредимым. Если Россию и ждет дестабилизация, то позаботится об этом сама кремлевская команда.
Специально для «Евразийского Дома».
ПРИЗРАКИ РВУТСЯ НАЗАД
Беседа с Борисом Кагарлицким (журнал "Логос")
Беседа подготовлена в ходе работы над проектом «Мыслящая Россия: картография современ
ных интеллектуальных направлений», поддержанным фондом «Наследие евразии». Беседо
вали Виталий Куренной и Руслан Хестанов.
- В чем состоит специфика левого российского интеллектуального пространства
в России?
Парадокс российского интеллектуального пространства состоит в том, что
никакой российской специфики в нем нет. Дело не в том, что «правый» взгляд
на интеллектуальное пространство - такой, а «левый» - другой, не в том, что российское
интеллектуальное пространство выглядит таким-то образом, а французское
выглядит совсем иначе в силу особенностей французской культуры. Такие
картины можно было бы рисовать с большим увлечением, если бы не самое главное.
В России просто нет интеллектуального пространства как единого континуума:
здесь нет устойчивых взаимоотношений и образцов, нет дебатов,
единственная дискуссия, которая постоянно ведется - об империи. Она
будет продолжаться бесконечно в силу своей полной интеллектуальной бессодержательности,
полного отсутствия связи с реальностью России. Российская
дискуссия об империи не имеет никакого отношения к истории российской
империи. Первичным условием этой дискуссии является забвение вообще всех
фактов, которые имели место в России. Такая дискуссия может продолжаться,
вернее, топтаться на одном месте, бесконечно долго. Российские идеологи
являются здесь чистыми идеологами, которые не обременяют себя связями
с действительностью.
В этой ситуации, когда никакой российской специфики нет, российское
интеллектуальное пространство является просто частью международного интеллектуального
пространства, единственного реального пространства, которое
имеет связанность. Оно просто опрокинуто на нашу реальность. Мы пытаемся
с ним соотноситься, поскольку оно предлагает единственную систему координат,
которую хоть как-то можно построить.
- А каким образом все это международное, глобальное транслируется на нашу почву?
А ничто не транслируется - в этом вся суть. Хитрость вот в чем. есть определенная
пирамидальная структура сознания: в основании - практический
разум, затем идет слой с большей степенью абстракции и, наконец, на верши
не вы имеете наивысший уровень абстракции, что-то вроде логики Гегеля. Так
вот в России только вот эта верхушка и есть. То есть у нас каждый - сам себе
Гегель. Каждый, кто хоть немножко умеет думать, он считает себя обязанным,
как минимум, занять место всей классической немецкой философии с античной
эстетикой в придачу. Поэтому, здесь, у нас, очень интересно, но получаются
абсолютно неконструктивные дискуссии. Наши дискуссии увлекательней
западных, но они не результативны.
- Но почему наши дискуссии воспроизводят западные?
А это связано, как мне кажется, с деклассированием нашей интеллигенции.
Причем, интеллигенции и как социального слоя, и как Интеллигенции с большой
буквы, которая представляет собой слой профессиональных идеологов.
Интеллигенция оторвана от почвы не потому, что это плохие люди, не потому,
что эти люди свихнулись. Массовая маргинализация интеллигенции произошла,
когда её старый мир не просто рухнул, а как бы испарился. От него,
по существу, даже не осталось обломков. Рухнула экономика, рухнули социальные
связи, но при этом остались хоть какие-то структуры. А интеллектуальный
мир на фоне этих разрушений просто выпарился, ушел вверх, в никуда, потерял
связь с реальностью. Поэтому масса интеллигенции превратилась в маргиналов.
А маргинал с интеллектуальными потребностями - это существо странное.
Обычный человек, занятый вопросами выживания, он и думает о колбасе.
А вот другой человек, который в значительной мере потерял свою среду, связи,
при этом он не так занят вопросами выживания. Он ищет чисто интеллектуальные
решения. Как правило, маргинальный интеллектуал это тот, кто начинает
верить в чертей. Русский и советский интеллигент был интересен сочетанием,
с одной стороны, «техники практического знания» (пользуясь термином
Сартра), с другой стороны, он был идеологом и носителем некоторой моральной
идеи, морального принципа. Поэтому наш интеллигент выпадал из ряда
европейских интеллектуалов. А тут у него отняли задачу, связанную с техникой
практического разума (неважно идет ли речь о гуманитарии или о технической
интеллигенции). Но, кроме того, интеллигент лишился и моральной
легитимации. Во-первых, потому что интеллигенция потеряла два моральных
стержня - одновременно советскую и антисоветскую легитимацию. Оба основания
морального мира интеллигентов рассыпались. Ни бороться за советскую
власть, ни воевать против нее больше не имело смысла, поскольку исчез
сам объект - просто ушел, не попрощавшись, а не уничтожился. Во-вторых,
либеральная интеллигенция, которая больше всех работала на реформу, она
не просто сдвинулась далеко вправо. Она вышла за пределы самого морального
поля интеллигенции, поскольку культ рынка и культ денег делают интеллектуала
бессмысленным, лишают его самих основ его собственного существования.
Рынок нуждается в интеллектуалах лишь постольку, поскольку они дают
некоторое иное измерение, несводимое к рынку и деньгам.
Та часть интеллектуалов, которые технически были на коне, были способны
построить новую систему взаимосвязей, иерархии, которые могли навязать
обществу некоторый дискурс, в силу того, что заняли некие командные
высоты, эта группа оказалась неспособной к гегемонии, не сумела навязать
свои идеи обществу, потому что в их собственных идеях была внутренняя несостоятельность.
В их идеях была заведомая антиинтеллектуальность, которая
приводила к самоотторжению, когда людям, даже если они искренне верили
в то, что делали, все равно было противно. Вот почему они с такой охотой
переходили в оппозицию. Это им придавало хоть какой-то смысл и моральное
оправдание. Выступая пропагандистами власти, они все же понимали бессмысленность
и бесперспективность собственного положения. А это приводило
к неврозам. Вот почему в какой-то момент часть из них начала называть себя
социал-демократами, как Гавриил Попов, хотя все что он делал, было прямо
противоположным социал-демократии.
Эти интеллигенты должны были стать либо тотально коррумпированными
персонажами (а таковые не имеют больших интеллектуальных амбиций), либо
они обречены на внутренние страдания. И вот мы увидели некий слой людей,
который оказался не у дел. Хотя либерализм одержал триумфальную победу
не без участия наших интеллектуальных элит, он вдруг оказался в чрезвычайно
сложном положении. С другой стороны, масса интеллектуалов, которая
не была частью либеральной элиты, потеряв былую советскую легитимность,
достойную работу и заработок, начинает ловить чертей. Черти бывают разные.
Могут быть «масоны», «евреи», «чекисты», в определенных условиях «кавказцы
», «мировая закулиса». Причем черти получаются странными. Ведь мы
не будем отрицать, что евреи или чекисты существуют в реальной жизни. Дело
в том, однако, что существующие в интеллектуальном пространстве их аналоги
не имеют никакого отношения у реальности.
- А можно ли говорить о том, что у интеллектуалов поменялся работодатель - вместо
государства на работу его взял предприниматель?
В том то и дело, что государство в строгом смысле и не было работодателем.
Интеллектуал по западным критериям является наемным работником,
но российский интеллигент он наемным работником в чистом виде не является.
Васиссуалий Лоханкин - ну какой он наемный работник? Советская
власть была своеобразным работодателем. Она платила деньги за то, чтобы
ее обливали грязью. Сугубо мазохистский работодатель. Она же затем делала
им гадости, тем самым культивируя к себе отношение как к враждебному элементу.
Садомазохизм был с обеих сторон. И вот представляете, какой наступает
ужас, когда людей лишают такого постоянного удовлетворения. Понятно,
что у людей начинаются фрустрации, комплексы потери.
- Если вернуться к вопросу о неукорененности российских дискуссий, то какую роль