— Думаете, надо искать новых подозреваемых? — рассеянно спросил я, думая о другом.
— Конечно, — кивнул Валек, а Петр помедлил и задал встречный вопрос:
— А вы как считаете?
— Полагаю, что вам пора по домам. А я зайду еще в одно место.
«Одним местом» был городской Дом физической культуры. Стенд спортивной славы напротив входа открывался фотографией легендарного Рогова. Его еще называли экс-чемпионом, но сам он уже считал себя бывшим. Огромная разница! И хотя для массы болельщиков, поклонников и поклонниц, многочисленных друзей-приятелей все выглядит вполне благополучно, в нашем профессиональном кругу известно про две пьяные драки, означающие, что он поставил на себе крест. И нетрудно предугадать развязку, как моряку определить судьбу ходко идущего судна с не замеченной никем пробоиной в трюме.
В углу большого, с колоннами, вестибюля, закрывая спиной застекленную доску, на которой висели разнокалиберные ключи, сидел пожилой вахтер с могучей шеей борца.
— Григорьева? — переспросил он. — Поднимитесь в пятый зал, у него как раз тренировка.
В зале пахло пылью и разгоряченными телами. Спортсменов было немного, человек десять, они усердно гнули друг друга, приседали с небольшой штангой, «качали» пресс. За всем этим наблюдал сухощавый подтянутый человек средних лет, в потертом красно-синем трико. Он оглянулся, когда я появился в дверях, потом посмотрел еще раз, уже внимательнее, и, убедившись, что случайный посетитель не собирается уходить, медленно подошел.
— Что вы хотели?
Лицо загорелое, волевое, целеустремленный взгляд, белые полоски морщин на скошенном лбу.
— Вы Григорьев?
Человек кивнул, спокойно заглянул в мое удостоверение, жестом пригласил в зал и указал на длинную низкую деревянную скамью, стоящую у стены.
— Одну секунду, — Григорьев отошел к спортсменам и что-то сказал. Они начали высоко подпрыгивать на месте, подтягивая колени к груди. Тренер вернулся и сел рядом.
— Итак, чем обязан интересу со стороны следственных органов?
— Когда-то у вас тренировался Валерий Золотов. Хотелось бы знать, что вы можете о нем сказать.
Григорьев не выразил удивления.
— Парень был перспективный. Из него мог толк выйти. Во всяком случае, сейчас уже наверняка стал бы мастером.
— Почему же не стал?
Он зачем-то потрогал шнурки «ботосов».
— Много причин. Склонность к полноте, надо стараться форму держать: тренировки, диета, парная... Чуть ослабил режим — три-четыре килограмма и набежали. А он регулярности не признавал.
Тренер вновь отлучился, отдал распоряжение, несколько человек продолжали общефизическую подготовку, а четверо облачились в костюмы для фехтования и стали в позиции.
— Давайте пока сами, без меня.
Лязгнули клинки.
— Интереса настоящего у него к спорту не было, — продолжал Григорьев. — Толкаешь в шею — занимается. Перестал — бросил. Это любительство, чтобы жиром не заплывать, и только. Настоящих результатов так не достигнешь.
Зал был старый, с потрескавшимися стенами и давно не беленным потолком, стекла в окнах тусклые, почти не пропускающие света, поэтому лампочки горели даже днем. Фехтовальщики теснили друг друга, наступали и отступали, обменивались ударами, плели блестящими иглами тонкое кружево атак и защит. Мне зрелище нравилось, Григорьеву — нет.
— Саша, это не работа. У тебя нет резкости! Выпад делается синхронно, всем телом! Иди к зеркалу. Витя и Гриша по очереди работают с Сергеем. — Он повернулся ко мне. — Я ему много раз говорил — хочешь добиться чего-нибудь, старайся изо всех сил. Он всегда соглашался, не спорил. Но сосредоточиться не умел. Стрелять любил, фехтовать. А плаванье или бег — не по нем. Да потом еще одна история получилась.
Григорьев подошел к Саше, который, стоя перед зеркалом, резко припадал на согнутую в колене ногу, одновременно выбрасывая вперед руку со шпагой.
— Корпус ровный, рука — перпендикулярно оси туловища, вот так, видишь? И — раз! Как стрела из тетивы! Чтобы пробить любую защиту!
— Какая история?
— Отборочные соревнования. Два кандидата в сборную области — Золотов и Марцев. Идут голова в голову, вдруг по стрельбе Марцев почти все пули пустил «в молоко». Говорит: пистолет разлажен. А накануне Золотов оставался в тире позже всех и имел доступ к оружию. Я, конечно, ничего сказать не могу, но ребята решили — его рук дело.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Почему? Какие основания для таких подозрений? — перебил я.
Тренер замялся.
— Понимаете, было в нем нечто неприятное. Вот смотрит, а впечатление, будто думает про тебя что-то нехорошее. Ребята его не любили, старались держаться подальше. Может, поэтому? А оснований, в общем-то, никаких.
— Ясно. А что потом?
— Да ничего. Обиделся и ушел из команды. Иногда встречались в городе. «Как дела?» — «Нормально». В последнее время важный стал. Он что, в горисполкоме работает?
— Около него. — Я встал. — Спасибо за информацию. Не буду больше отвлекать.
— Не думаю, чтобы я вам здорово помог, — улыбнулся Григорьев. — Вы же его не тренировать собираетесь. Но что знал — рассказал.
По дороге домой анализировал собранные данные, пробовал их на прочность и пришел к выводу, что работа подходит к концу. Не хватало лишь нескольких деталей, последних штрихов, которые превратят версию «Инсценировка» в безупречно логичную конструкцию обвинения.
Додумать мысль не сумел — разболелась голова, ныло под ложечкой, как всегда, когда оставался без обеда. Печальный опыт старших коллег подтверждал мнение врачей о губительности для желудка нерегулярного питания и нервных перегрузок: язва во все времена была профессиональной болезнью следователей.
Завернул в молочный за кефиром, двадцать минут протолкался в раздраженной очереди и окончательно потерял охоту размышлять о деле.
После ужина лежал на тахте, читал газеты, журнал и разговаривал с Асей, точнее, говорила она, а я вставлял реплики и междометия, имитирующие диалог. Спать лег рано, с ощущением, что среди ночи раздастся телефонный звонок, «выдергивающий» на происшествие. К счастью, оно не оправдалось.
Утром я чувствовал себя значительно лучше, даже сделал некоторое подобие гимнастики и, следуя устоявшемуся стереотипу, выпил «для бодрости» чашку кофе, хотя никогда не ощущал его бодрящего действия.
На работу шел не спеша, стараясь дышать «по-научному»: на четыре шага — вдох через нос, на три — выдох через рот. Возле юридической консультации, дожидаясь открытия, толпились родственники арестованных, обвиняемых, ожидающие суда под подпиской о невыезде. Все они крепко надеялись на адвокатов, обсуждали способности каждого, пересказывали байки о блестяще выигранных делах, жаловались друг другу на несправедливость следствия или превратность судьбы. То и дело слышалась фамилия Пшеничкина. Нескольких человек я знал, но поздоровался только один, остальные отворачивались и замолкали.
Когда я отпирал кабинет, зазвонил телефон. Без четверти девять, кому так не терпится?
Не терпелось Крылову.
— Отоспался? У меня был соблазн вытащить тебя из постели на рассвете. Скажи спасибо, что сдержался!
Я в очередной раз подивился верности предчувствия.
— Ну, выкладывай.
— Твой подопечный у нас. Давай быстро в отдел!
В райотделе шла обычная утренняя суета: дежурный передавал смену, собирались на развод милиционеры патрульного взвода, готовились к отправке в суд покаянно-похмельные хулиганы. Звякали ведра, разило гуталином и карболкой.
По широким каменным ступеням с вытоптанными в середине полукруглыми углублениями я поднялся на второй этаж старого здания, свернул в аппендиксом прилегающий к основному коридору тупичок уголовного розыска, без стука толкнул дверь, за которой слышалось знакомое жужжание.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Крылов брился, неустойчиво пристроив на двух спичечных коробках круглое дамское зеркальце.
— Вчера вечером он поехал на дачу, — как бы продолжая только что прерванную мысль, встретил меня Александр. — И заночевал. И нам пришлось... Холодно, доложу тебе, в лесочке, и сыро!
