Дело было так. В назначенный час она, в одну руку взяв узел с пожитками, другой захватив покрепче ладошку ребенка, вышла к отпертым Федором южным воротам Ораниенбаумского дворца. Там уж, как условились, в санях поджидал ее Арнольд. Анклебер выдал ему несколько шкур, да шубы для всех троих ездоков, чтоб не замерзли. Кони тронулись с места. Полозья крякнули, оторвались от ночной дорожной наледи и покатили вдоль ограды. Выехали на дорогу, что шла параллельно береговой линии Финского залива, двинулись на юг, в сторону, противоположную и Ораниенбауму, и Санкт-Петербургу. Но успели удалиться всего-навсего верст на пять…
Вначале Татьяна услышала хряск сломавшейся ветки, потом хрустающие по насту шажки, опосля увидала приближающийся к саням, силуэт: два темных овала — большой (туловище, до пят покрытое тулупом) и маленький (голова со сдвинутой на затылок шапкой-колпаком). Силуэт странно припадал вправо. Потом Татьяна поняла, — прихрамывает. Ни слова не говоря, незнакомец взобрался на козлы, от нижнего большого овала отделилась прямая линия руки, сверкнуло лезвие. Раз… Два… Три… … Восемь. На Татьяну и Прохора силуэт даже не посмотрел. (Она бы обязательно различила в кромешной тьме белки глаз, будь те повернуты в ее сторону.) Убийца соскочил с козел и также, прихрамывая, двинул обратно, в лес.
Татьяна не помнит, сколько сидела без движения, очнулась оттого, что Прохор пытался высвободить голову:
— Мам! Я замерз. Мам, пусти!
Пареньку было семь с половиной. И откуда в нем взялась мужицкая сила? Не в смысле «телесная могучесть», но разуменье и духовная воля. Выпростался от объятий. Взял коня под уздцы, отвел его в сторону, привязал к дереву. А отерплую Татьяну за рукав потащил обратно в Ораниенбаум.
Анклебер к полудню явился в нижние дома навестить бывшего конюхаа, поднести тому пойла, пока не протрезвел. Подозрений бояться не было нужды, Андрей по опыту знал, Осип в таком состоянии, не то что отсутствия жены не заметит, но и не запомнит, кто к нему приходил да добавки давал.
Вдруг дверь распахнулась. На пороге стояли сын с любовницей. (По расчетам, они должны были уже находиться на полпути к Курляндии.) Прохор подвел мать к лавке, усадил. Выбившиеся из-под платка ресницы и волосы Татьяны были покрыты инеем. Но, даже когда обморозь отошла, живая «позолота» к ним так и не вернулась.
— Дядя Андрей, нашего кучера убили. Мужик какой-то вылез из леса и с ножом на него. Хоть мамка и отвернула мне лицо, я по тени на снегу видал.
— А с вами что? — Анклебер подскочил, начал ощупывать ребенка.
— Не-а! Нас не тронул. Но мне страшно было. Мертвяка я бы все равно один с саней не скинул. И с ним ехать не отважился. Привязал лошадь к дереву, в кустах, возле дороги. А сами — пешим шагом…
— Молодец, молодец, Прохорушка! — садовник захватил пацана обеими руками, прижал к себе. И так сердце его защемило! «Вон, сын как быстро растет, уже по-мужицки решения принимает, мать из леса вывел. А меня все «дядькой» кличет! Думал, еще несколько месяцев потерплю и будем все вместе…»
Кружку с сивухой, оную для Осипа приготовил, почти насильно влил в рот Татьяне. Через полчаса та заснула, так и не проронив ни слова.
А когда проснулась, приключилась новая напасть. Протрезвевший Осип пошел к кузнецу и пропал.
Его нашли в лесу. Тело обморожено. Ноги перебиты. Кузнец уверяет. Что он здесь ни при чем. А Татьяна прямо так и сказала:
— Не надо докапываться до виновных. На все воля Божья. Осип за пьянство наказан. Я — за грехи. Теперь вместе век коротать будем. Он без меня не выживет.
Но Андрей все же опросил и остальную дворню, может, кто видел, что с бывшим конюхом-то приключилось? Никто, ничего. Лишь подмастерье у того же кузнеца утверждал, что вокруг их избы вился какой-то хромоножка. И верно, рядом с местом, где нашли Осипа тянулся необычный след: рядом с вдавленной в землю ступней шла почитай ровно отчерченная полоса.
«Опять хромой!» — резануло что-то внутри Анклебера, не один ли и тотже, зашиб, чтоб избавиться, покалечил, чтоб припугнуть… Но догадки свои он никому не выказал. Все одно никто не станет заниматься делом об увечии спившегося конюха, да и убийством пленного, пусть и бывшего, — тоже.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Татьяне предложил нанять сиделку, докторов, деньги предложил и продукты. Та отказалась наотрез.
Единственное, что позволила — перевезти ее с мужем да сыном на окраину Петербурга, в маленький домик, который своему бывшему подчиненному даровал начальник императорской конюшни. Если бы женщина узнала, кто «сподвиг» на сей добрый шаг начальника, наверное, и на домик не согласилась бы.
Х Х Х Х Х
Когда Прохору исполнилось девять лет, его удалось пристроить в ученики к придворному повару. Толк с мальчугана был покудова небольшой. Смотрел, пробовал, мог что-нибудь истолочь или замешать… Но именно в таком возрасте и нужно приобщаться к ремеслу, ежели желаешь достичь в нем хоть каких высот. А тем паче, коли намерен работать на самого главного в стране человека, — императрицу.
Сын частенько приносил в дом что-нибудь съестное. На том и существовали. Татьяна уж и не помнит, когда обновки видала, — донашивала старье, дареное, еще до попытки побега, Анклебером. Да и к чему ей были обновки-то, ежели она из дома не выходила?!
Осип, хоть и был прикован к постели, пить не переставал. Попробуй, не налей — свалится с лавки, на руках будет ползать по комнате да мебель крушить. Попадется мелкий предмет — запустит им в жену, а то и в сына. Слава Богу, Прохор все реже появлялся в хате.
Подарок государыни пришелся как нельзя кстати. Женщина наслаждалась разными блюдами: курицей тушеной, с черносливом и с яблоками, под луковым соусом, под сметанным, приготовленной на пару, по-купечески и по-боярски, в тесте и даже в пиве (точнее в мужниной сивухе, но тоже вкусно)… И Осип кушал, жаль только в пьяном угаре не мог оценить жениных разносолов.
Съедалось не все, часть хозяйка обменивала на другие продукты, тушила впрок. Хотя, понимала, «впрок» она и так обеспечена, одним императрицыным волеизъявлением.
Практикум по обольщению
Москва, июнь 2000-го года.
Насчет причастности Соловьева к краже Ольга немного успокоилась после разговора с Отводовым. Ираклий Всеволодович, даром, что конкурент Виктору по делам амурным, пояснил, что «фанатик», он же «охотник за стариной», не для того долго этот перстень выслеживал, чтобы потом своей подружке для продажи отдать. Другое дело, если на них каким-то боком крупный клиент вышел… Только тогда получается что кража перстня не связана с другими преступлениями: похищениями креста и дневника… Так что, скорее всего, это простое совпадение.
— Вы, Оленька, лучше, ежели кавалер ваш объявится, — капитан сделал особый акцент на слове «кавалер», и даже, как показалось Ольге, несколько усмехнулся, — порасспрашивайте его об этой однокласснице, давно ли камнями занялась? Что после школы делала? Закончила ли какой институт?
— Училась-то как раз в Горно-металлургическом, — пояснила девушка, потому как ответ уже знала.
— Вот-вот. А вы не заметили, на прилавке какие камни лежали, самородки, или уже ограненные… Были ли поделки из самоцветов, ювелирные украшения?
— Украшений не было, — твердо указала Лобенко и сама подивилась своей же наблюдательности. В голове все роилось, а картинка с товаром и сейчас стояла перед глазами, словно сфотографированная. — Но камни почти все ограненные, разных размеров.
— Вы мне, на всякий случай, опишите, где они стоят, как выглядят. Завтра съезжу на вернисаж, лично проверю ассортимент. Если обнаружу что-либо подозрительное, обязательно перезвоню.
Но не перезвонил, стало быть, ничего тревожного не углядел. Витька же объявился на третий после нечаянной встречи в Измайлово день. Лобенко уж и ждать перестала.
— Привет! А я в Москве. По делу, — тут же сознался он.
— По какому такому делу? — Ольге казалось, волнение в голосе выдает ее. Выждала небольшую паузу и как бы уточнила. — Детишек подопечных, что ли, на экскурсию привез?
