– Теперь нужно подсунуть тюфяк под Джинкса, постаравшись как можно меньше потревожить его, – сказал Симон.
– О, ты заставил их затвердеть, – заметила Эльфвина. – Это то же заклинание, что и для одежды?
– Да, – ответил Симон. – Так вот, я приподниму… Джинкса, а вы как можно быстрее подтяните под него одеяла, но только не прикасайтесь к нему.
Джинкс подлетел поближе, чтобы лучше видеть. Симон сосредоточился, нахмурившись. Он собирался творить магию над живым человеком, ведь так? А она самая трудная.
«Хотя, – подумал Джинкс, взглянув на себя, – разве это – живой человек?»
В первый миг не произошло ничего. Джинкс чувствовал, что Симон пытается притянуть силу, которой здесь не было. Потом он достал из кармана бутылку с самим собою внутри. Покривился, увидев свою плененную жизнь, – сила и сосредоточенность, вспомнил Джинкс. Симон берет в подспорье свою упрятанную в бутылку жизненную силу. А ты бы так смог?
И внезапно Джинкс понял, что научился чувствовать, какую силу использует чародей.
Симон пытался расшевелить ее, сидящую в бутылке, однако она была вялой, неподатливой, и потому Джинкс ссудил ему свою, пусть и малую. Часть этой силы была порождена его собственной… ну, в общем, смертью. Часть исходила от освободившихся мертвых жизней, – некоторые из них еще оставались поблизости, медленно возносясь в небеса. Джинкс позаимствовал ее, как когда-то заимствовал силу Урвальда, только эта была чуть более скользкой, увертливой.
Симон, похоже, испугался. Он уставился точно туда, где плавал в воздухе Джинкс, и на секунду тому показалось, что чародей способен видеть его. Но тут Симон тряхнул головой, собрал воедино полученную от Джинкса силу и направил ее на тело, лежавшее на камнях.
По телу пробежала легкая дрожь, как по ткани, плавающей на поверхности воды, затем оно поднялось на несколько дюймов в воздух. Эльфвина подсунула под него тюфяк, на который тело мягко опустилось.
Теперь Симон поднял в воздух тюфяк вместе с телом. Потом распрямился, вынул из-под мышки топор.
– Похоже, тут образовался силовой вакуум[27], Костоправ, – сказал он.
– Правда? Я не заметил.
– Что-то уничтожило почти всю силу, какая у тебя была. Не хочешь сказать мне – что?
– Чушь. Просто я нашел способ скрывать и оберегать мою силу, – сказал Костоправ. – Будь ты искусным магом, тебе это тоже удавалось бы.
– Да что ты! – отозвался Симон. – А откуда здесь столько битого стекла? Похоже на бутылочное.
Рука его опустилась в карман, сжала там бутылку. Он повернулся к Эльфвине.
– Возьми… Джинкса и уходи по ущелью. Я тебя нагоню.
– Ты собираешься оставить Костоправа так и болтаться в воздухе? – сердито спросила Эльфвина. – Он же Джинкса убил!
– Что я собираюсь сделать, тебя не касается. Забирай Джинкса и будь с ним до крайности осторожна. А ты помоги ей, мальчик. Ступайте.
Ривен скривился, но коротко кивнул. Они с Эльфвиной положили с двух сторон ладони на тюфяк и двинулись вброд через реку; тюфяк легко заскользил по воздуху между ними. Дама Гламмер оттолкнулась палкой от земли и единым махом перескочила на другой берег.
А сам Джинкс остался плавать в воздухе между стоявшим на земле Симоном и висевшим, вцепившись в поврежденный мост, Костоправом. Неужели Симон и вправду убьет его?
Симон достал из кармана мелок и принялся рисовать на камнях символы. А покончив с этим, вынул из кармана немного сухих листьев и разбросал их по земле.
– Ты что же, тоже жизненной силой мальчика пользуешься? – спросил, разглядывая рисунки Костоправ. Судя по тону, происходившее вызывало у него лишь очень умеренный интерес.
– Помалкивай.
Симон пошел по каменистому берегу в обход острова. Джинкс последовал за ним, питая чародея силами еще остававшихся в воздухе жизней и своей смерти.
Через каждые пятьдесят шагов Симон останавливался, снова вычерчивал символы и рассыпал листья. Бутылку с собственной жизненной силой он все это время крепко сжимал в кулаке. Джинкс ощущал мощь, исходившую от рисунков и листьев, и подозревал, что чародей тоже чувствует силу, которую отдает ему его ученик, – Симон несколько раз бросал взгляд в его сторону, однако так ничего и не увидел.
Когда они, обогнув остров, возвратились к мосту, Костоправ по-прежнему стоял на одной костяной перекладине, обхватив руками другую. При их появлении он освободил одну руку, ткнул ею в воздух. Нахмурился, выставил перед собой ладонь, толкнул пустоту. Джинкс увидел, что ладонь и пальцы Костоправа расплющились, словно прижавшись к стеклу.
– Думаешь, это меня удержит? – спросил Костоправ.
Симон гневно смотрел на него.
– Ты делал с ним что-нибудь? Помимо того, что столкнул с обрыва? Что-нибудь с его жизнью – такое, о чем мне следует знать? Лучше скажи сейчас.
– Иначе – что?
«Да уж, – подумал Джинкс, – когда чародей болтается в воздухе на сломанной веревочной лестнице, да еще и окружен незримой стеной, но при этом способен дерзко спросить „Иначе – что?“ – это, хочешь не хочешь, а производит впечатление».
– Иначе я оставлю тебя здесь помирать с голоду, – ответил Симон.
– Задумано неплохо, Симон, – похвалил Костоправ. – Но ты просто-напросто не можешь позволить себе это.
– Смотри не просчитайся.
– Ты вспомни, что у тебя в бутылке. На мальчишку тебе больше рассчитывать нечего, верно? Я только потому спрашиваю, что провел с ним некоторое время. Чародеем он был бесталанным, ведь так?
– Просто скажи, делал ты с ним что-нибудь или не делал?
«Если учесть, каким он меня только что видел, – подумал Джинкс, – вопрос этот выглядит несколько странно».
– Боюсь, тебе придется выяснить это самостоятельно, – ответил Костоправ.
– Попробую, – сказал Симон. – Так или иначе, а я еще вернусь.
– И девицу с собой приводи, – согласился Костоправ. – Она всегда будет здесь желанной гостьей.
* * *
Над Урвальдом Джинкс никогда еще не летал.
Он увидел лес как бесконечное зеленое пространство похожих на облака древесных крон, расходящееся во всех направлениях к горизонту. Взлетел повыше, – горизонт отдалился, – однако ни одного места, лишенного деревьев, такого, где могли бы жить короли, все равно не нашел.
Джинкс ощущал упоительную свободу.
Он пронесся над рекой и увидел, как Костоправ медленно и трудно поднимается по стене обрыва. Джинкс полетел назад, на поиски своих друзей. Они шли по тропе, печальные и безмолвные, и Джинкс заскучал и снова вознесся над Урвальдом.
Когда наступила ночь, древесный простор оделся тенью и потемнел, очерченный лишь серебром звездного света. Словно какие-то узы связывали Джинкса с деревьями, и он вдруг осознал, что может слышать через них всю укрытую далеко внизу паутину корней.
Ужас так и остался здесь. Конечно, следовал за Ривеном – с его разговорами о рубке леса и продаже древесины в Самарру. Однако проникал он сюда и извне, сквозь невидимые отсюда границы Урвальда. Кто-то валил деревья на самом краю леса. И Джинкс понял, что в сознании Урвальда это тоже связано с Ривеном, – что ему дана власть расширить вырубку и распространять ее до тех пор, пока от Урвальда ничего не останется.
Деревья скорбели об этом, как скорбели они и о Джинксе. Слышащий мертв – эта весть, передаваемая шепотом ветвей, спускалась к корням.
«Но ведь я не мертв, – думал Джинкс. – Я все еще здесь».
Разве не должен он был, умерев, попасть… ну, куда-то в другое место? Увидеть похищенную эльфами мать, убитого волколаками отца?
Куда после смерти отправляются люди? Вроде бы никто, кроме него, над вершинами Урвальда не летает. С другой стороны, пытаясь оглядеть себя, он ничего не видит. Или от него остались только глаза? Но тогда здесь должны плавать и чьи-то еще глаза.
Последняя из плененных Костоправом жизней давно улетела. Джинкс не знал, куда они направились, да, собственно говоря, и следовать за ними никакого желания не имел.
Он улетал все дальше и дальше, надеясь найти кого-нибудь из умерших. С такой высоты напасти Урвальда не разглядишь. Где-то среди деревьев таились тролли, огры, волколаки, но где – отсюда не скажешь. Отсюда и прогалины-то толком не видны.
Всё и вся здесь было Урвальдом. И Джинкс не чувствовал одиночества, потому что был связан с каждой его частицей.
Но вдруг эта связь прервалась, потому что на Джинкса накатила паника – он напрочь перестал понимать, где находится. Не знал даже, летел ли он от своего тела на восток или на запад, на север или на юг – и долго ли, и как далеко забрался.
Может, это было совсем уже и не важно, однако чувства Джинкса говорили ему иное. Он хотел знать, где его тело, куда оно направляется и где ему самому надлежит быть.
Восход солнца застал его врасплох. Небо полиловело, потом стало золотисто-розовым. Над горизонтом проглянула полоска алого серебра, вскоре выросшая в огненный шар, и птицы засвиристели и радостно раскричались, празднуя его появление. Джинкс никогда еще такого не видел и понял теперь, почему Ривен скучал по восходам.
