Михаил Дмитриевич не пытался отговаривать сына от принятого им решения. Знал: никакие уговоры не помогут. Юноша успел и цингу перенести, и тяжелую контузию во время вражеской бомбежки, и притерпеться к голоду, к холоду блокады. Валентин сам нашел свое место: сначала — бойцом всевобуча, позднее — помощником командира взвода. Вместе с друзьями-комсомольцами он нес патрульную службу на ночных улицах, ловил вражеских диверсантов и ракетчиков, смело тушил фашистские “зажигалки”. Так и уехали мать и дочь в далекие Тетюши, а отец и сын остались на боевом, на военном посту.
— Туда, в Тетюши, — Ирина Михайловна подошла к стеллажу, — ранней весной сорок второго года брат хотел отослать мне несколько книг. Вот эти. Прочтите его надписи, они помогут вам глубже понять душу Валюшки.
Зосима Петрович прочитал:
“…В самые тяжелые дни минувшей зимы, когда было особенно плохо, я по страницам книг уходил в прошлые века, в далекие страны. Из нетопленной комнаты с температурой 2–3° я уносился в пламенеющую Сахару, к берегам великого Нила, где люди изнывали от жары. Я жил с ними одной жизнью, говорил на их языке, подчинялся их обычаям и, возвратясь к действительности, легче встречал ее трудности. Борясь вместе со Спартаком за свободу, бродя со слепым Гомером по Греции, проводя бессонные ночи с египетскими жрецами в заклинаниях и в изучении Вселенной, я ясно видел, что все лучшее, существовавшее с того времени, когда человек стал разумным, создано лучшими представителями этого беспокойного мира. Наша страна, паше счастье тоже созданы прекраснейшими людьми, многие из которых кровью и жизнью поплатились за свои стремления. Если и мне суждено будет отдать жизнь за наше счастье, я не стану колебаться. А ты не грусти сильно и помни, что в исторической борьбе смерть — это слава”.
— А вот еще одна: “Мифы древней Греции”. Он и ее хотел, но не успел отослать.
Не успел, а все же завет свой братский, всю глубину своей любви к людям и всю веру в жизнь сумел донести до сестры: “…Учись у героев этой книги прежде всего настойчивости в выполнении поставленной задачи, смелости, напористости и одновременно чистоте духовной, скромности, нежности и преданности своим товарищам и товаркам, своей Родине. Люби нашу страну, будь готова достать для нее золотое руно и совершить двенадцать подвигов, не уступающих подвигам Геракла”.
— Папа рассказывал, — опять заговорила Ирина, — что виделся с Валей в последний раз незадолго до его отлета в фашистский тыл. Это было в феврале сорок третьего, в лютый мороз, когда отец ненадолго заглянул в нашу квартиру. Он пришел с другом, профессором Федотом Петровичем. И только растопили они печурку изломанными стульями, только принялись греть воду для морковного чая, как стук в дверь, и на пороге — Валька!
Тогда-то Михаил Дмитриевич и узнал о пути борьбы, избранном сыном. Валентин закончил школу разведчиков-диверсантов, стал радистом и готовился к отправке во вражеский тыл.
…Пауза длилась долго. Зимний день за окном начал тускнеть, в комнату все смелее вползали сумерки. Казалось, будто весь дом погрузился в тишину. Наконец подполковник спросил:
— И дальше?..
Ирина очнулась.
— В марте сорок третьего, когда воинская часть отца защищала Пулковские высоты, полевая почта доставила ему сложенное треугольником письмо. Прощальное… Последнее… Вот это…
“Дорогой папка-отец! — начал читать Зосима Петрович. — Очень спешно уезжаю, так спешно, что лишен возможности проститься. Не сердись. Домой больше не зайду. Будь жив, здоров и благополучен. Знамя гвардии держи высоко и не забывай меня. Будем биться до тех пор, пока глаза видят, пока бьется сердце. Биться и побеждать, несмотря ни на какие обстоятельства и слухи! Ну, еще раз жму твою могущественную руку, обнимаю и целую. Ты сказал мне в последний раз, что мы обязательно увидимся, найдем друг друга, чтобы ни случилось. Верю в эту нашу будущую встречу. Так до лучших дней и радостной встречи. Твой сын”.
И опять пауза. И еще один, очень осторожный вопрос чекиста:
— Это все?
— Нет. — Ирина Михайловна подошла к письменному столу, включила лампу, достала из ящика стопку каких-то бумаг и начала бережно перебирать их. — Я слышала от отца, что оба они не только верили, но и жили надеждой на встречу.
И папа очень верил во встречу. Ждал его всю войну, продолжал ждать и в послевоенные годы, когда даже мы с мамой совсем потеряли надежду. Ведь Валя поклялся встретиться, а он никогда не нарушал своего слова. И они встретились… Отец нашел его… Вот так…
Ирина Михайловна протянула подполковнику старую, исписанную разными карандашами записную книжку. Буданов принялся торопливо перелистывать страницу за страницей. Записи слов, поговорки… Тексты старинных песен, еще бытующих в стародавних деревнях Псковщины… И наконец:
“…Это он, Валентин. Мой сынок, близкий, родной, маленький и большой… Это его ноги, я узнаю их среди тысячи других, даже очень похожих… А вот его вставной зуб. Помню, мы вместе ходили к дантисту… Я вижу след операционного ножа у подбородка. Валюшка был еще совсем ребенком, когда понадобилась эта маленькая операция… Как могу я тебя не узнать, Валька, родной мой!”
Медленно перевернул Зосима Петрович эту последнюю страницу. Бережно опустил блокнот на край стола.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
И вот опять поздняя балтийская ночь. Мирно спит город за окнами служебного кабинета. Синезвездная ночь калининградского предвесенья. Тихо в здании Управления Комитета государственной безопасности, тихо на озаренных нещедрым электрическим светом улицах, и кажется, что мирная эта тишина плывет и плывет над всей необъятной планетой.
А прислушаешься, подумаешь, и нет тишины. Ходит еще по нашей земле человеческое отребье, ждет удобной минуты. Там змеей переползет через границу шпион — и чекистам придется его искать; там хапуга запустит загребущую лапу в государственное, в народное добро — и чекисты должны эту лапу напрочь отсечь; там промелькнет след с головы до ног залитого кровью советских людей предателя — и чекисты обязаны разоблачить его.
Нет покоя до тех пор, пока хоть один из таких подонков бродит по нашей земле.
А Алексею Антонову уже не ходить. Как ни вился, ни изворачивался, — не топтать ему больше нашей земли!
Вот они, три толстенных тома документов по делу Антонова, лежат на столе у Зосимы Петровича Буданова. Всю осень и почти всю зиму потратил подполковник на работу над этими томами. День за днем, шаг за шагом чекист со скрупулезной точностью проследил весь кровавый путь изменника и палача. Остается последнее: подшить еще один документ, накануне полученный от ленинградских чекистов, получить у начальника Управления утверждение обвинительного заключения, и — конец. Все три тома пойдут в прокуратуру, а затем в суд.
Значит, все? Значит, завтра можно уже забыть об этом? Нет! Никогда не забудешь ты то, чему отдал какую-то часть самого себя, во что со всей человеческой щедростью вложил свои силы, нервы и душу. Такое забыть не дано…
Зосима Петрович распахнул розоватую обложку третьего тома следственных документов, взял бумаги, присланные из Ленинграда, — подшить — и опять задумался. Что-то в этих бумагах, в протоколах допроса двух ленинградских свидетелей, уцелевших из группы Мальцева, оставило смутный след в душе. Что-то есть в них, вызывающее и горечь, и гнетущее чувство неудовлетворенности. Но что?
И, захлопнув картонную крышку обложки, подполковник принялся перечитывать протоколы.
Кроме радиста Мальцева (псевдоним — Александр Рощин), в группу разведчиков входили Нина Петрова (Станкевич) и еще два парня, тоже под условными фамилиями Ляпушева и Васильева. Показания двух последних и излагались в этих протоколах.
Их группа под командованием Ляпушева получила задание выброситься с самолета на парашютах в глубоком фашистском тылу и, не вступая в контакт с местным населением (даже с партизанами), скрытно вести наблюдение за передвижением сил противника. Ради максимальной безопасности разведчиков категорически запрещалось проводить какие бы то ни было диверсии на коммуникациях врага и тем более ввязываться в стычки с фашистами. Выйти из тыла на свою территорию они могли только по разрешению разведотдела Ленинградского фронта.
Высадка произошла не совсем удачно: приземляясь в ночной темноте, Ляпушев повредил ногу, а грузовой парашют с запасными батареями питания для походной рации, с боеприпасами и продуктами ветром унесло далеко в лес. Разыскать его не удалось. Командир группы все же нашел в себе силы подняться на ноги, а потом и шагать по снегу, по бездорожью, сквозь кусты и лесные чащобы дальше и дальше, чтобы сбить гитлеровцев со следа, если они организуют погоню. Так разведчики пробирались несколько дней и, лишь убедившись, что погони нет, повернули к месту своей дислокации — к железнодорожной магистрали и параллельному ей шоссе Ленинград — Псков.
