Нафанаил покачал головой.
– Идите, пусть вам сделают массаж, – сменил тему разговора Ипполит, – и возвращайтесь сюда через час. Я угощу вас настоящим обедом. Ваше общество действительно доставляет мне удовольствие.
Войдя в нижнее помещение судария, Нафанаил стал так обильно потеть, что несколько человек сразу же обратили на него внимание.
– У этого юноши лихорадка? – спросил один из клиентов.
– Нет, он просто гневлив, – ответил Фома.
– Юность всегда гневается, – заметил мужчина.
– Он твой любовник? – спросил другой мужчина.
– Нет, – ответил Фома, улыбаясь.
Едва прозвучал последний вопрос, как Нафанаил выскочил из судария. Когда Фома нашел его в холодном бассейне, Нафанаил плавал с удвоенной энергией. Заметив Фому, он сел на бортик бассейна.
– Это место хуже ада, – угрюмо сказал Нафанаил.
– Ну что же, теперь ты знаешь, что такое ад, – спокойно заметил Фома, – ибо это тоже часть человечества, которое ты намереваешься завоевать.
В конце концов энергичный массаж, сделанный эфиопом с железными пальцами, улучшил настроение Нафанаила. Увидев ароматные бальзамы, Нафанаил было возмутился, но эфиоп даже слушать не хотел о массаже без применения бальзамов. Когда спутники вернулись к Ипполиту, Нафанаил вел себя почти любезно.
– Вижу, языческий обычай посещать римские бани избавил нашего юного друга от колючек и заноз, – сказал Ипполит. – Могу ли я спросить, что привело вас в Гиппос?
– Мы несем учение Иисуса, – ответил Фома.
– Кто такой Иисус?
Ученики изумленно посмотрели друг на друга.
– Неужели я сказал что-то из ряда вон выходящее? Я никогда не слышал об Иисусе, проповедующем свое учение, хотя знаю многих Иисусов Палестины.
– Этот Иисус – Мессия, – сказал Нафанаил, употребив арамейское слово, поскольку не знал греческого языка.
– Христос, тот, кто получил помазание, – пробормотал Ипполит. – Это ваш новый первосвященник?
– Нет.
– Значит, Рим назначил нового царя в одной из своих провинций? – спросил Ипполит несколько обеспокоенно.
– Нет.
– Тогда что вы подразумеваете под словом Христос? – удивился Ипполит. – Ведь помазание получают только первосвященники и цари!
– Он получит его, – ответил Фома.
– Следовательно, вы пророки, – заметил Ипполит. – Весьма любопытно, что только у иудеев есть пророки. Пророков нет ни у греков, ни у римлян, ни у парфян, ни у египтян. Иудеи всегда обращены в будущее, и теперь они ожидают нового царя.
Ипполит встал, и к нему тут же подбежал сириец, чтобы помочь одеться.
– Полагаю, наш обед не заставит себя ждать, – обронил Ипполит.
– Ты должен бояться Бога, – повысив голос, сказал Нафанаил.
– А ты, почему ты не боишься Зевса?
– Это не мой бог.
– А Иегова тем более не мой бог, – заявил Ипполит, – но я не угрожаю тебе молниями Зевса. Вера не исключает учтивости.
Ипполит протянул монету сирийцу, и тот принялся отбивать поклоны. Втроем они вышли на улицу. Вечер был прохладным и ясным. Они направились к дому Ипполита. Это был просторный и богато обставленный дом с множеством слуг. Обед уже был подан. Вино оказалось ароматным, рыба мясистой, птица нежной, хлеб вкусным. Нафанаил вновь помрачнел. Фома рассуждал о магии, духе и материи, благотворном влиянии глины на внутренности и различных музыкальных ритмов – на настроение. Искрометное остроумие, небрежность, с какой Фома ухватывался за какую-нибудь мысль и добавлял деталей, чтобы высветить ее целиком, прежде чем перечислить недостатки и окончательно отвергнуть, приводили Нафанаила в отчаяние – в отличие от Ипполита, который все больше восхищался свои новым знакомым. Юноша никак не мог понять, какую пользу могут принести все эти россказни о так называемой греческой культуре. Разве этот изящный скептицизм мог сочетаться с решительным победоносным неистовством посланника Господа, Мессии? Почему с тех пор, как они сели за стол, Фома только один раз упомянул об Иисусе?
Возлегая на покрытом ковром ложе триклиния, который, по римской моде, имелся в большинстве богатых домов, Фома, опиравшийся на локоть левой руки, догадался о мыслях своего спутника. Притворившись, будто любуется головой барана, вырезанной на алебастровом ритоне, он равнодушно сказал, что его юный друг, очевидно, ждет, что они обсудят причину их появления в Декаполисе.
– Вы уже говорили об этом в банях, – заметил Ипполит, – но неубедительно.
– Возможно. Мне сначала казалось, – продолжал Фома, – что это интересует только иудеев, вернее, некоторых из них. Мне также казалось, что это не будет интересовать богатых людей, таких как ты, Ипполит. Однако после долгих размышлений я изменил свою точку зрения. Религия не только служит опорой городов и империй, как в случае Рима. Она также является личным делом каждого, соприкосновением с бессмертным могуществом. Я бы сказал, что это вопрос совести, мой дорогой Ипполит. К тому же очень трудно успешно вести торговлю с более могущественными державами, если постоянно менять клиентов и метаться от одного воображаемого лика к другому» от Афины к Гере, от Аполлона к Дионису. В конце концов ты становишься несостоятельным. Божество – это не монета с двумя сторонами и не, как ты, похоже, думаешь, зеркало, висящее на небе.
Ипполит улыбнулся.
– Мой дорогой Фома, – заговорил он, – но вы, иудеи, именно вы сделали то, в чем ты упрекаешь нас, а мы к этому не имеем ни малейшего отношения! Вы превратили нашего Зевса в другого бога, наделенного в еще большей степени отцовскими чувствами, с той еще разницей, что ваш Зевс постоянно гневается. А отражение ваших страхов в небесном зеркале настолько поразило вас, что в результате ваши жизни превратились в нескончаемый трепет!
– Это правда, – выдохнул возмущенный Нафанаил.
– Возможно, мы и несуразные, – пошел на уступки Фома, – но мы к благу гораздо ближе, чем вы – к нематериальной сущности божества.
– По моему мнению, эти слова свидетельствуют либо о недостаточном уважении к другим религиям, таким как митраизм или религия египтян, либо об отсутствии знаний о них. Если ты считаешь наших богов слишком человечными, то Митру и Осириса можно назвать сверхчеловечными. Порой я боюсь, как бы человечные боги не стали более доступными и более снисходительными к простым смертным, чем грозные боги, такие как ваш. Доказательством верности моих наблюдений служит тот факт, что Декаполис наводнен иудеями, которые, устав от собственного страха, приехали сюда, чтобы вкусно поесть, насладиться радостями плоти и вином. Всем известно, что золотых дел мастера Декаполиса процветают исключительно благодаря продаже языческих амулетов иудеям, – сказал Ипполит, наливая себе вина. Повернувшись к Нафанаилу, он добавил: – Если ты разденешь иудейку и заглянешь под ее матрас, увидишь, сколько фигурок Ваала вместе с другими амулетами висит у нее на груди и сколько безымянных богов с возбужденным членом спят у нее под матрасом! Спроси у содержателей наших публичных домов, кто больше всего любит рабынь, едва достигших половой зрелости, особенно нубиек! Что это за вера, если…
– Нет! – крикнул Нафанаил.
– Да! – твердо сказал Ипполит. – Я знаю, о чем говорю. Что это за вера, которая заставляет человека враждовать с самим собой? Так или иначе, друзья мои, вы гонитесь за дурным зайцем. Те, в чьих руках сосредоточена власть, кто овеян славой, как ты и говорил, Фома, не станут слушать вас.
Ипполит выпил до дна свой ритон и вытер рот тыльной стороной кисти.
– Вам следует проповедовать среди нищих, больных, изгоев, преступников, рабов, проституток – среди всех тех, кому боги показывают большой палец опущенным вниз. Эти-то и надеются на приход освободителя. А мы, язычники, мы уже давно свободны.
В комнате воцарилось гробовое молчание. Казалось, оно опустилось даже на гирлянды, нарисованные на стенах, и на вышитую скатерть, покрывавшую стол. В ловушку молчания попали даже косточки куропаток и кувшины из сирийского матового стекла. Нафанаил сел, надел сандалии, поклонился и, ни слова не сказав хозяину дома, вышел. Фома тоже сел.
– Это был царский обед, – сказал он.
– Ничтожная честь твоему уму и простодушию твоего друга, – ответил Ипполит, глядя уже куда-то вдаль.
Нафанаил ждал Фому на улице, прислонившись спиной к стене дома. Фома остановился перед ним.
– Я в отчаянии, – сказал Нафанаил. – Я чувствую себя изможденным и грязным.
– Твоя вера весьма поверхностна, – сказал Фома. – Я же чувствую себя совершенно по-иному. Так или иначе, ноги становятся крепкими от хождения по каменистой земле. В противном случае человек при ходьбе начинает задыхаться, как ты.
– Я погиб! – закричал Нафанаил в ночную тьму. – Чем ты или кто-либо другой может утешить меня? Я сейчас спрашиваю себя, не безумец ли я и не развратник ли ты. А может, это Иисус безумец? А может, и то, и другое, и третье?
