Поначалу дизайнер, рассказывает Диор, буквально тонет в море тканей, но он должен не поддаваться искушению и сразу отсеять то, что сочтет слишком непрактичным. Только после этого он начинает придумывать возможные фасоны платьев.
По словам Диора, идей, составляющих основу коллекции, не так уж много, не больше десятка. Странно слышать такое от человека столь плодовитого и каждый год удивляющего модный мир буйством фантазии. Однако сам он признает, что нужно уметь варьировать идеи, адаптировать их к вкусам общества, наконец, диктовать их ему.
Когда закончены эскизы, они становятся образцами для окончательных творений. За дело принимаются три соратницы Диора – мадам Брикар, Маргерит и Раймонда. Под неусыпным взором всех четверых ателье начинает работу; окончить ее предполагается за шесть-семь недель, терять нельзя ни минуты. «Нисколько не сомневаюсь, – говорит Диор, – что всякий созданный руками человека предмет что-нибудь да выражает – прежде всего личность создателя. В модном ремесле именно так». Диор мог бы добавить, что его ремесло, как и театр, – плод усилий многих, но решающее слово всегда за драматургом или, в нашем случае, за модельером. Когда платья готовы, начинаются показы – первый для прессы, второй для покупателей. Поднимается серый атласный занавес, и в зале, замершем в восторженном предвкушении, появляется первая манекенщица… У каждой из моделей есть название и номер – их барышня-комментатор объявляет на английском и французском языках. Покупатели в отличие от представителей прессы должны платить за входной билет, хотя часто эта плата – разумный аванс за будущую покупку, а также нечто вроде компенсации за имеющуюся у некоторых фотографическую память и желание скопировать модели. Есть среди покупательниц, конечно, и честные, уважающие труд кутюрье, знающие, что в эти платья вложены время, силы, деньги и любовь. Другие же, хотя и стремятся приобрести определенную модель, потом, включив фантазию, распарывают швы, перекраивают детали на свой лад. Чтобы по возможности оградить себя от визитов подобных особ, модельеры на входе проводят тщательный отсев. Процедура, конечно, унизительная, но ради того, чтобы избежать плагиата, идут на все. А для Диора плагиат равносилен воровству: можно, конечно, считать за честь, что тебя копируют, вот только ты теряешь на этом деньги. От такого организованного грабежа модельер совершенно не застрахован, вот и идет на любую хитрость, чтобы его не допустить.
Как у всякого именитого модельера, у Диора есть ряд привилегированных клиентов – состоятельных дам, которые заказывают вещи исключительно у него. Диор в шутку разделяет этих дам на категории: те, что без ума от платьев; те, которым всегда всего мало; те, что никак не поймут, что им нужно; наконец, идеальный клиент – та, которая знает, за чем пришла и сколько сможет за это отдать.
Диор отмечает, что в сознании обывателя люди, в силу профессии призванные угождать дамам, занимаются чем-то безумным, порочным, парят в эмпиреях, сорят деньгами и просто делают глупости, на самом же деле за этим надушенным фасадом, за органди, за всеми этими манекенщицами скрываются обычные коммерческие предприятия, где на учете каждый метр муслиновой ткани, где каждая сезонная коллекция выражается в бухгалтерском отчете из франков и су, причитающихся тем, кто обслуживает это бесформенное чудище, называемое женской клиентурой.
В современной модной индустрии Кристобаль Баленсиага стоит особняком: он вроде как оппозиционер из Елизаветинской эпохи, замышляющий недоброе, ищущий, где у моды слабые места, при этом он готов действовать по ее законам и существовать в ее мире. На этот мир он смотрит взглядом типичного испанца. Он разительно не похож на Диора, пожалуй, их следовало бы расположить на разных полюсах, однако каждый из них относится к работе другого с большим уважением и каждый, безусловно, гений стиля. Можно сказать, что Диор в швейной индустрии, как Ватто, – полон нюансов, тонкий, пышный, современный; а Баленсиага – это Пикассо портняжного дела, поскольку, как и его собрат в живописи, экспериментируя с модернизмом, уважает традицию и классику. Вообще все художники, обладающие собственным даром, стремятся донести до нас наследие прошлого и его смысл. Это художники не только своего времени: они времени неподвластны.
В отличие от Диора, Баленсиага, еще будучи ребенком, собирался стать модельером. Он всячески старался найти применение своему таланту и упорно двигался к заветной цели, однако его звезда на парижском модном небосклоне – безмятежная, словно Сириус, – взошла лишь в 1938 году. Успех к нему пришел поздно, возможно, даже слишком поздно, хотя очень может быть, что столь запоздалое признание как раз говорит о его исключительном месте в современной модной индустрии.
Баленсиага принадлежит сам себе, не служит ничьим интересам, упорно отказывается ставить свой талант на коммерческие рельсы, не обращает внимания на сезонные изменения моды и стремится к созданию незыблемых ценностей, за которые его будут уважать, станут им восхищаются, благодаря которым его признают уникальным явлением и настоящим гением.
Баленсиага родился в маленькой рыбацкой деревушке в Стране Басков на севере Испании. Довольно рано он проявил способности, сулящие высокую карьеру, совсем не соответствующую скромному происхождению. Отец его был капитаном прогулочного катера и вывозил простой народ на природу. Каково было его удивление, когда сын в раннем возрасте отказался плавать, рыбачить и вообще жить нормальной крестьянской жизнью, а решил «научиться шить, как шьют женщины». Пока отец в ужасе заламывал руки, мать, почувствовав, что судьбы не миновать, встала на сторону Кристобаля и позволила мальчугану заниматься тем, чем он хочет.
В этой испанской деревушке юноша с зачатками модельера попросту не мог встретить ни одной красивой женщины, за одним, пожалуй, исключением. Рядом на холме располагался большой дом пожилой маркизы, в прошлом красавицы, и мечтательный Баленсиага, заходя изредка в церковь и стоя поодаль или дождавшись проходящего экипажа, тайком не раз любовался ею. Однажды, когда по окончании мессы из церкви повалил народ, Баленсиага увидел, как пожилая женщина медленно спускается по облупившимся каменным ступеням; на ней был ладно скроенный костюм из белого туссора и соломенная шляпка с темно-малиновой вуалью, завязанная под подбородком лентой. Не в силах скрыть восхищения, юноша пробормотал: «Как вы изящны!»
Маркиза остановилась и пристально посмотрела на парня; горячее солнце светило ей прямо в лицо. Она никак не ожидала подобного комплимента от крестьянина; этот юноша явно пробудил в ней любопытство, и она принялась засыпать его вопросами. Скоро выяснилось, что парню нравится шить и что у него явно хороший вкус, правда, пока неокрепший, поэтому временами чересчур приторный. В общем, вскоре после этой встречи маркиза решила оказать Баленсиаге великую честь – разрешить скопировать ее костюм от Дреколла. Она отдала юноше рулон материи и предоставила костюм, которым он так восхищался.
Молодой Баленсиага онемел от ужаса и восторга. Мало кому представлялась такая возможность – скопировать костюм Дреколла; в а вдруг он испортит драгоценный материал? Весь дрожа, он раскроил вещь, сшил ее, а маркиза оказала ему наивысшую честь: она надела костюм. Сейчас Баленсиага признается, что копия вышла неважная, но этот заказ помог ему сделать первый шаг к признанию, раскрепостил его и заставил поверить в себя.
На следующий год молодой модельер – отмытый, сверкающий, а для верности еще и с небольшой суммой денег в кармане – отправился в Париж на «Арабские ночи»; там он с восхищением разглядывал коллекции от Дусе, Дреколла и Ворта. Когда деньги закончились, восторженный Баленсиага возвратился домой, убежденный, что теперь-то он точно станет великим кутюрье. Но нашего баскского друга впереди ждала долгая дорога к вершинам моды.
Огромную роль в карьере гениального испанца сыграла удача. Он был умен и сметлив и потому, когда выдавался шанс, никогда его не упускал. Как сказал Шекспир, в делах людей есть прилив и есть отлив; Баленсиага умел на этом приливе бросить якорь. Его простодушие играло ему на руку; об этом говорят нечасто, но на самом деле сложные люди, когда на рулетке фортуны им выпадает счастливое число, не успевают забрать выигрыш. А вот Баленсиага был предельно прост: точно знал, что ему принадлежит, а что нет.
Свой первый модный дом он открыл в Сан-Себастьяне, располагая смехотворной суммой и скудным набором материалов. Ему потребовался не один год, чтобы вырваться из пут своего социального положения, наверстать упущенное – ведь у него не было ни образования, ни особых возможностей. Постепенно у Баленсиаги появилось все, в чем нуждался его природный пытливый ум. Как только ему выпадала удача, он тут же хватал ее за хвост. В 1936 году, когда ему уже исполнилось сорок, он на имевшиеся у него к тому времени десять тысяч фунтов открыл ателье в Париже. Видимо, его долгое время сдерживало отсутствие прибыли; теперь коммерческий успех к нему пришел, но вкус его уже не напоминал пьянящее молодое вино, как было бы в юности, а казался горьким, словно зола.
