Свой первый модный дом он открыл в Сан-Себастьяне, располагая смехотворной суммой и скудным набором материалов. Ему потребовался не один год, чтобы вырваться из пут своего социального положения, наверстать упущенное – ведь у него не было ни образования, ни особых возможностей. Постепенно у Баленсиаги появилось все, в чем нуждался его природный пытливый ум. Как только ему выпадала удача, он тут же хватал ее за хвост. В 1936 году, когда ему уже исполнилось сорок, он на имевшиеся у него к тому времени десять тысяч фунтов открыл ателье в Париже. Видимо, его долгое время сдерживало отсутствие прибыли; теперь коммерческий успех к нему пришел, но вкус его уже не напоминал пьянящее молодое вино, как было бы в юности, а казался горьким, словно зола.
Сегодня Баленсиаге 57 лет, хотя выглядит он значительно моложе своих лет. У него утомленные, но все еще ясные глаза, и ни за что не догадаешься, что он близорук, пока он не достанет очки. У него типично испанский орлиный нос, тонкие губы кривятся в еле заметной усмешке, в которой сквозит и потаенная горечь, и тонкое знание человеческой натуры, и легкая ирония. Несмотря на то что черты его лица несколько надменны, оно выражает доброжелательность и сочувствие. В его характере и повадках есть что-то птичье: он – дитя природы. Когда он пребывает в расслабленном состоянии, он невозмутимо спокоен, в точности как цапля, стоящая на одной ноге. Подойдет к наблюдателю, взъерошит перья, затем вернется на свой одинокий насест.
Поведение великого Баленсиаги в обществе в точности соответствует внешности: он избегает популярности, держится подальше от великосветских дам, их внимания и притязаний. Свое птичье царство он расширять не собирается: ведет жизнь простого человека и именно благодаря этой простоте сохраняет свою исключительность в той искусственной среде, где ему приходится работать. Если временами он вынужден забыть свою гордость, то это оттого, что он остро чувствует беды других: ему в жизни пришлось несладко, но он сумел переломить судьбу. В творениях Баленсиаги – французская утонченность и испанская мощь. Его платья изящны, при этом в них чувствуется бескомпромиссность. Как и в их создателе, в них сочетаются разные аспекты и стороны, а кроме того, чувствуется простота. Баленсиага в моде не революционер, он за поступательное, планомерное развитие. У Диора платье рождалось из рисунка, у Баленсиаги оно – скульптура, вылепленная из тканей; он, точно скульптор, прикидывает модель на ощупь, а если ему не нравится, если меняется замысел портного – рвет пополам одним безжалостным движением. Бывает, что он работает вообще без эскизов, на глаз, полагаясь исключительно на врезавшуюся в память картинку.
Опять же в противовес Диору, модели от Баленсиаги с каждым новым сезоном меняются мало: он более осмысленно чередует тенденции, однако, как это ни странно, его фасоны всегда опережают время на несколько лет. Он подлинный лидер, и его модели, создаваемые на прочном фундаменте, из моды не выходят. Иным модельерам стремительные, подобные ветерку перемены по душе, но для строгого Баленсиаги, этого аскета-испанца, великолепного архитектора, важно следовать своим, четко намеченным путем.
Вразрез с господствующими женскими мотивами в одежде испанский модельер делает вещи более смелые, мощные, более мужественные. Если попробовать исключить из модного искусства всю мишуру, вернуть его к основам, свести к простой формулировке, то станет ясно, что на фоне остальных современных модельеров Баленсиага – настоящий титан. Его стиль отличается крестьянской грубостью, но это стиль настоящего художника. Если он заставляет женщину, прекрасную или некрасивую, носить черное мешковатое платье, если нахлобучивает на нее маленькую круглую шляпку, из которой под неожиданным углом торчит щетка трубочиста, – к его идее следует относиться с уважением. И его уважают. Летчикам, следующим по трудному участку маршрута, приходится полагаться на установленные в кабине сложные приборы; так и женщины твердо полагаются на дерзкий, но не дающий сбоев дар Баленсиаги; они уверены, что среди рифов и течений современной моды он ведет их безопасным курсом. Его костюмы из черной шерсти, пышные футляры с византийской вышивкой и прочие причуды должны вызывать у зрителя не меньшее почтение, чем образцы крестьянского наряда, священнического облачения, парадного мундира, которые хранятся в наших государственных музеях, поскольку это часть современной истории моды.
Обо всем этом Баленсиага мог бы рассказывать долго, однако он, как всегда, немногословен. Принципов у него всего несколько, но они довольно жесткие. Вот, к примеру, один из них: даже самый талантливый модельер не может сделать женщину шикарной – таковой она должна быть сама. Он также не считает, что шик связан с каким-то сиюминутным веянием. Если, по его словам, женщина весьма courci (непереводимое испанское слово, что-то вроде «умная, но стеснительная»), то можно, конечно, подобрать ей соответствующие друг другу сумочку, платье и платок; выглядеть она будет аккуратно и вместе с тем вульгарно, то есть едва ли так, как ей бы хотелось.
Баленсиага также полагает, что модница не будет элегантной, если не выберет одного-единственного модельера. А модельер этот, дабы не изменять себе, должен бежать подальше от нескончаемой суеты и завистливого шепота Вандомской площади.
Когда Баленсиагу спрашивают, чем, по его мнению, должна обладать настоящая утонченная дама, тот в шутку приводит слова Сальвадора Дали о том, что элегантная женщина – всегда довольно неприятная особа. Но Баленсиага проводит разницу между дамой элегантной и шикарной: для него нынешние элегантные дамы – это шикарные кокотки прошлого, только с налетом респектабельности.
С точки зрения Баленсиаги, прежняя жизнь уже не вернется. Для того чтобы сравняться в красоте с дамами начала века, у сегодняшних женщин попросту недостаточно или вовсе нет времени. Мы живем совершенно в ином мире. Одна эпоха завершилась с окончанием Первой мировой войны – изящная эпоха, когда правили Ворт и Дусе. Потом наступила эпоха шика. Как утверждает Баленсиага, это случилось благодаря Мадлен Шерюи, которая не столько ввела новую моду, сколько добавила в уже существующую пикантности, пластичности и, как следствие, блеска. Следующему этапу положила конец Вторая мировая война.
При этом Баленсиага, как и Диор, уверен, что дизайнер обязан подчиняться духу времени; модельеру нельзя идти против своей эпохи – наоборот, он должен посредством установившейся моды суметь донести до людей свою идею. Он должен чувствовать потребности женщин, видеть тот образ, к которому они в данный конкретный момент тяготеют. Сам Баленсиага, перед тем как приступить к новой коллекции, думает не о том, что он хотел бы дать людям, а о том, что сейчас жизненно необходимо. Конечно, его творения все равно пропущены через призму твердого, несгибаемого испанского нрава; таким образом, из мимолетного рождается нечто крепкое и устойчивое, и преходящее обретает долголетие.
Баленсиага не пытается угнаться за модой нового сезона – он о ней ничего не знает, и она ему неинтересна. Разве что он пытается почувствовать, как в данный конкретный момент должна выглядеть женщина. Модельер, мыслящий как Диор, скорее всего попытается проследить траекторию движения моды, изучив коллекции предыдущих сезонов и приняв во внимание разные косвенные признаки; ему и в голову не придет закрыть на все это глаза и попытаться придумать совершенно новую форму. Получается, что консервативный Баленсиага в конечном счете оказывается куда смелее большинства своих французских конкурентов.
Гениальный испанец с большим сожалением отмечает, что современным женщинам все труднее воспитывать в себе утонченность: в самом деле, откуда взять время на то, чтобы быть элегантной! Но есть, с его точки зрения, у них и преимущество: они прекрасно понимают, какую опасность таит в себе роскошь и непомерные траты. Когда нет ни одной свободной минуты, особо не поблистаешь.
Вновь и вновь Баленсиага возвращается к мысли о том, что кутюрье не способен создать душу женщины – он лишь создает внешнюю оболочку, обрамление. Чтобы носить элегантную одежду, нужно быть внутренне наполненной. Баленсиага приводит пример двух женщин, которым предложили примерить одно и то же платье: на одной оно смотрелось вульгарно, на другой – изящно.
Если женщина, желая хорошо выглядеть, часто меняет платья, то, по мнению Баленсиаги, это не совсем правильно. Так, мужчины за всю жизнь меняют костюмы нечасто, при этом элегантности многим из них не занимать.
