Отто так стиснул зубы, что стало больно скулам: ничто не смеет выбить его из равновесия и уверенности, что победа должна и будет принадлежать ему! От этого зависело слишком много: освобождение от надоевшей службы, деньги, много денег!.. Может быть, возможность поставить на место этого Кроне!..
Отто не понимал, что его сегодняшняя победа была нужна именно "этому Кроне", как первый шаг к укреплению положения Отто в качестве международного агента под личиной спортсмена. Любитель лошадей, владелец двух-трех кровных скакунов победителей - лучшего камуфляжа для немецкого агента нельзя было придумать! Такому субъекту были бы открыты двери салонов всей Европы.
То, что представлялось Отто средством освобождения от липких пут Кроне, самому Кроне рисовалось как новые, крепкие оковы для Отто. Но Отто об этом не подозревал. В его мозгу, как раскаленный гвоздь, саднила одна-единственная мысль: победить!
Он был так поглощен этой мыслью, что едва не пропустил удара колокола, пускавшего скачку. С этого момента, все, кроме внимания к каждому движению, к дыханию коня, отлетело. Отто и конь были одно.
Отто почувствовал, что Барбаросса с места слишком влег в повод. Правда, он почти сразу вырвался на целый корпус и серая с белой стрелкой из-под челки голова Козачки ушла из поля зрения назад. Отто бросил взгляд под локоть: узкая, длинная морда кобылы с горбатым храпом была на уровне крупа Барбароссы. Отто видел ее умный, большой, на выкате глаз, над которым во впадинке виднелось темное пятнышко. Отто с удовлетворением отметил это пятнышко. Это был пот! Кобыла была, видимо, не из сильных. Отто выдал Барбароссе немного повода - ровно столько, сколько нужно было, чтобы оторваться от головы Козачки.
Дистанция скачки была невелика, и, хотя у Отто заранее был точно разработан план, как вести лошадь, он решил теперь, что его главный шанс в том, чтобы вынудить своего противника потребовать от Козачки сразу все, что она может выдать.
В других условиях Отто непременно постарался бы сохранить Барбароссе запас дыхания даже ценою потери корпуса дистанции, но теперь он решил, что избыток сил его лошади настолько превосходит запас сил серой кобылы, что ему не о чем беспокоиться.
Об остальных лошадях он и не думал.
Отто еще послал жеребца. Голова кобылы совсем не стала видна, и звука ее дыхания не было больше слышно. Только четкий, значительно более частый, нежели у Барбароссы, перебор копыт давал теперь Отто возможность судить о разделяющей их дистанции.
Скок Барбароссы оставался ровным, но дыхание уже начинало не нравиться Отто. Отто уловил в нем то, что всегда внушает седоку опасение: надолго ли хватит?..
Неужели он пережал, потребовав от Барбароссы больше, чем следовало?
Но умерять коня теперь значило рисковать сбить его с аллюра...
Отто без стеснения оглянулся, рассчитывая увидеть Козачку, по крайней мере, на несколько корпусов сзади, но, к его удивлению, серая голова была на расстоянии не более чем одного корпуса и уверенно приближалась. Скоро Отто уже снова стало слышно ее ровное дыхание. По этому дыханию он понял, что кобыла еще не отдала и половины того, что могла дать. Отто почти с ненавистью смотрел на острые серые уши, на большой, по-человечески умный, начинающий наливаться кровью глаз кобылы.
У Отто не было желания увидеть лицо человека, скакавшего на Козачке. Он видел только его сухие, крепкие руки, плотно обтянутые коричневой лайкой перчаток. Эти руки казались Отто чем-то принадлежащим вовсе не всаднику, а кобыле, неотъемлемым и естественным окончанием повода, составлявшего одно целое с ее головою.
В Отто не было чувства, которое всадник в подобных обстоятельствах должен испытывать к коню. Он относился к своему Барбароссе холодно, как к машине, предназначенной для того, чтобы добыть для него победу в сегодняшней скачке. Отто не заботила судьба Барбароссы после этой победы. Хотя бы конь выбыл из строя. Отто может его загнать - ему простят. Он получит другого коня, может быть лучше этого...
Серая голова Козачки поравнялась с крупом Барбароссы. Еще через несколько секунд она была уже рядом с локтем Отто и продолжала продвигаться вперед к плечу жеребца. Это плечо из яркорыжего уже давно стало темногнедым, почти черным от пота.
Вот Отто снова увидел коричневую лайку перчаток на руках, совершающих поощрительные движения поводом.
Отто с ужасом почувствовал, что Барбаросса не реагирует на посыл. Дыхание коня становилось все резче, в нем появилась короткая хрипотца, свидетельствующая о том, что легкие коня дали все, что могли. А дыхание Козачки оставалось таким же ненапряженным...
Деревянный барьер они взяли почти одновременно. Разница не превышала головы. На миг, как яркая молния, у Отто вспыхнула радость: ему показалось, что перемахнув барьер, кобыла ступила не с той ноги. Перебор ее копыт на какой-то момент утратил четкость. Отто сразу сообразил, что это может дать ему выигрыш. Он попытался убедить себя в преимуществе длинного корпуса и сильного маха жеребца по сравнению хотя и с более легким, но гораздо более коротким корпусом Козачки, вынужденной на каждый скок Барбароссы давать, по крайне мере, полтора своих. Но он тут же сообразил, что это преимущество фиктивное. И действительно, едва его ухо уловило, что умная кобыла сумела, не теряя хода, переменить ногу после барьера, ее голова снова была уже рядом с плечом его собственного коня.
Теперь Отто слышал ласковый, поощряющий голос своего соперника: "Хоу... хоу...". Этот короткий возглас, совпадающий с ритмом карьера лошади, раздражал Отто. Он покосился на соседа и словно впервые увидел его загорелую щеку в мелких морщинках, коротко подстриженную, с проседью щеточку белокурых усов и прищуренные глаза, устремленные куда-то между ушей кобылы. И сразу все это, - прежде чужое и безразличное, - стало ненавистно Отто.
Впереди, за кривой, появилось третье препятствие - банкетка со рвом за нею. Движением повода Отто возбудил внимание Барбароссы и тут же понял, что этого не нужно было делать - конь и без него, конечно, видел препятствие. Отто напрасно нервировал его перед прыжком, который, - это Отто чувствовал каждым мускулом, каждым нервом, - дастся коню не легко.
Отто напряг мышцы ног и приподнялся в стременах, чтобы облегчить коню прыжок. Но именно в этот миг, предшествующий прыжку, он увидел, что теряет последние сантиметры своего преимущества перед Козачкой. Еще мгновение, и кобыла первой перебросит свое легкое серое тело через барьер. Это показалось Отто настолько непереносимым, что, не владея собой, он сделал правой рукой, в которой был зажат хлыст, короткое, быстрое движение. Со свистящим, как удар палаша, звуком обшитые в кожу бычьи жилы пришлись по храпу кобылы в тот самый момент, когда она в сильном броске отделилась от земли, чтобы взять барьер.
Движения Отто не мог заметить никто, кроме седока Козачки. С трибуны было только видно, что, уже отделившись от земли, над банкеткой серая кобыла неестественно мотнула головой, сделав какое-то странное движение ногами, всем телом ударилась о банкетку. На одно мгновение могло показаться, что лошадь осталась на ней в туче взметнувшейся земли. Но уже в следующее мгновение в бинокли можно было видеть, как тела лошади и всадника, спутавшиеся в один клубок, по инерции перевалились через банкетку и, вздымая столб брызг, рухнули в канаву.
Рыжий Барбаросса, последним усилием перенеся свое тело через препятствие, продолжал скачку. Но Отто почти сразу же увидел, что удар не принес ему пользы. Позиция Козачки впереди Барбароссы была уже занята другою лошадью.
Злоба на рыжего жеребца, на собственную оплошность в самом начале скачки, на публику, отвлекшую его внимание в тот момент, когда он должен был сосредоточить его только на коне, на весь мир, помешавший ему взять приз, беспросветная темная злоба на всех и вся вылилась в этот момент в жестоком ударе хлыста, которым он наградил Барбароссу. Еще и еще.
От того, что он чувствовал бесполезность этих ударов по коню, который уже ничего не мог дать, бессильная злоба Отто делалась все более слепой. Он бил коня больше от бессильного отчаяния, нежели потому, что рассчитывал привести его к финишу раньше других.
Одна за другою его обходили лошади. Он утратил уже второе место; вот исчезла надежда на третье...
В ярости, застилавшей глаза и лишавшей слух обычной остроты, Отто не замечал, что жестокие удары бычьих жил рвут тонкую кожу на плечах Барбароссы, не видел, что кровь струится по ногам коня; он не различал свистков и криков негодования, несшихся со зрительских трибун.
Не принимая участия в традиционном параде участников скачки перед трибунами, Отто последним усилием прогнал своего жеребца прямо к конюшням, соскочил с него и, не взглянув на него, не заходя в ложу Вельчека, уехал с ипподрома.
