I I М а т р о н а. Ты смешон. Какая разница, ариец ты, семит или монгол. Среди моих любовников был и посланец Небесной Державы принц Ценг. По нынешним временам...
Г и р к а н I V. Молчать — не доводи меня до бешенства!
Ю л и й I I. Обыкновенный прагматический снобизм. Значит, даже в Гиркании есть несущественные проблемы. Да — прав был Наполеон: recherche de paternité interdite[53].
С т а т у я. Ха-ха-ха! Гиркан и проблемы материнства — это слишком смешно.
Г и р к а н I V. Я ухожу, потому что не желаю нового скандала. Если бы не мое инкогнито, все кончилось бы иначе. (Направляется к двери и выходит вместе с Бездекой и Тетриконом.)
I I М а т р о н а (бежит к двери). Гиркан, Гиркан! Сын мой! (Выбегает.)
Ю л и й I I. Вот так заварушка! Что ты на это скажешь, дочь моя?
С т а т у я. Я так и знала, что без диссонансов не обойдется.
За сценой слышен выстрел и чудовищный рык Гиркана IV.
Ю л и й I I. Что там еще такое? Какой-нибудь адский сюрприз. Пребывание в Небе сделало мои когда-то стальные нервы слишком чувствительными. Я отвык от выстрелов.
Мать Эллы даже не дрогнула.
С т а т у я. Тише. От Павла всего можно ожидать. Подождем. Момент в самом деле странный. Я чувствую необычайное неэвклидово напряжение всего пространства. Мир сжался до размеров апельсина.
Ю л и й I I. Тихо — идут.
Вбегает Б е з д е к а с револьвером в руке, за ним I I М а т р о н а.
Б е з д е к а. Я его убил. Я отомстил за смерть бедной Эллы.
Ю л и й I I. Кого? Гиркана?
Б е з д е к а (обнимая II Матрону). Да. А знаете, что оттолкнуло меня от него окончательно? Сцена с матерью. Я своей матери не помню, но чувствую, что так бы с ней не поступил. Уж если жизненный абсолютизм, так жизненный абсолютизм. Он, бестия, сам меня спровоцировал.
Ю л и й I I. Ну хорошо — это очень мило с твоей стороны, сын мой. Но что будет дальше?
Б е з д е к а (II Матроне). Сейчас. Прежде всего прошу тебя в память о твоем сыне, моем друге, считать меня своим вторым сыном. Первый был тебя не достоин. Матрона-потаскуха — может ли у меня быть мать лучше, чем эта?
I I М а т р о н а (целует его в лоб). Спасибо тебе, Павел — мой сын, мой настоящий сын, мой дорогой сыночек!
Б е з д е к а. Довольно. Идем.
Ю л и й I I. Но куда? Что мы будем делать без этой канальи Гиркана? Хуже того — что мы будем делать без Гиркании? Теперь, когда наши гирканические стремления достигли пика, когда они, так сказать, раскрутились до максимума?
Б е з д е к а. Э — я вижу, все ваше остроумие как ветром сдуло. ваше святейшество. Кто же достоин имени короля Гиркании, если не я? Кто бо́льший жизненный абсолютист, чем я? Дайте мне весь мир, и я задушу его в объятьях любви. Только теперь мы сотворим нечто дьявольское: я ощущаю в себе мощь четырех Гирканов. Я, Павел Гиркан V. Уж я-то не буду шутом, как этот. Долой тряпье. (Пинает лежащее на полу королевское одеяние и меч.) Я устрою вам поистине дивный уголок в Бесконечности мира. Искусство, философия, любовь, наука, общество — одна великая мешанина. И мы, словно киты, пышущие наслаждением, а не как подлые черви, будем во всем этом купаться. Мир — не гнилой сыр. Бытие всегда прекрасно, если только по-настоящему понять всеединство Вселенной. Долой относительность истин! Этого Хвистека я первого укокошу! Мы взовьемся вихрем к самым потрохам абсолютного Небытия. Мы вспыхнем как новые звезды в бездонной пустоте. Да здравствует конечность и ограниченность. Бог не трагичен, он не становится — он существует. Только мы трагичны, мы, ограниченные Сущности. (Другим тоном.) Я говорю это как добрый католик и думаю, что не оскорбляю чувств вашего святейшества. (Тем же тоном, что прежде.) Вместе мы создадим Чистый Нонсенс в жизни, а не в искусстве. (Снова изменив тон.) Гм — возможно, если соответствующим образом определить дадаизм... (Кричит.) Ох, нет — мерзость! Все это разные имена одной и той же гигантской гнусной слабости. Абсолютно заново — всё заново! (Хватаясь за грудь.) Я устал. Несчастная Элла! Почему она не дожила до этой минуты? (Погружается в раздумье.)
С т а т у я. Я говорила, что .от Павлика всего можно ожидать.
Ю л и й I I. Но ведь меня ты ради него не покинешь, дочь моя?
С т а т у я. Никогда. Павел для меня слишком интенсивен — слишком молод. (Целует Юлию II руку.)
Ю л и й I I. Боюсь только, будут ли результаты соответствовать обещаниям. Блефа боюсь.
С т а т у я. Я тоже — немножко. Но все равно попробовать стоит.
Б е з д е к а (пробуждаясь от раздумья). А ты, святой отец, едешь с нами? В Небе тебе продлят отпуск?
Ю л и й I I. Сказать по правде — они там, в Небе, считают, что я вообще должен сидеть в Аду. Только, понимаешь, им меня, как папу римского, не очень удобно... того... ну, понимаешь? Поэтому мне беспрепятственно дают отпуск на любую планету.
Б е з д е к а. Это чудесно. Без тебя, чертов старикашка, я бы всего этого не выдержал. Ты покорил меня искренностью своих внутренних метаморфоз. Но бедная Элла — если бы можно было ее воскресить! Чего бы только я не дал сейчас за это. Он меня загипнотизировал, проклятый Гиркан.
Элла вдруг вскакивает, отталкивая Мать.
Э л л а. Я жива! Он меня только оглушил. Я еду с тобой!
Б е з д е к а (обнимая ее). Какое счастье. Какое бесконечное счастье! Возлюбленнейшая, прости меня. (Целует ее.) Без тебя даже Гиркания была бы для меня отвратительным сном.
М а т ь (поднимаясь, в слезах). Благочестивый господин Павел, я знала, что вы не бросите бедную Эллу.
Павел подходит и целует ей руку.
Б е з д е к а. Приемная мать, теща, я беру вас обеих в Гирканию. Я умею ценить советы старых женщин, которые много пережили. Даже дядюшек — этих двух старых кретинов — мы возьмем с собой. Идемте — как бы там ни было, Гиркан открыл нам новый путь. Пускай же память о нем будет для нас священна.
Ю л и й I I. Какое великодушие, какое великодушие. Это один из самых прекрасных дней моей посмертной жизни. Все-таки Бог — непостижимая тайна. (×) Подойди, дочь моя. (Подает Статуе руку.)
Б е з д е к а. Матроны, вперед! «Гиркания-экспресс» отправляется через десять минут — нам надо спешить.
Матроны выходят, разминувшись в дверях с Т е т р и к о н о м.
Т е т р и к о н. Его королевское величество только что испустили дух у меня на руках.
Б е з д е к а (подавая руку Элле). Ладно, да будет ему земля пухом. Отныне я король Гиркании. И если даже мне придется вывернуться наизнанку и выпустить кишки себе самому и всем остальным, я выполню свою миссию на этой планете. Ясно?
Т е т р и к о н. Так точно, ваше королевское величество.
Бездека и Элла выходят. За ними следуют Юлий II и Статуя. (+)
Ю л и й I I (на ходу). Даже самый бездарный социальный блеф этого негодяя имеет странное очарование завершенного произведения искусства. Интересно, удастся ли мне основать новый центр искусств в этой чертовой Гиркании?
С т а т у я. В делах искусства ты всесилен, святой отец...
Выходят, за ними Тетрикон. Груда пакетов и королевское платье остаются лежать посреди сцены.
Конец
Апрель 1922
БЕЗУМНЫЙ ЛОКОМОТИВ
Пьеса без «морали» в двух действиях с эпилогом«No more rum»[54]
Билли Бонc из «Острова сокровищ» Р.-Л. С.Извлечение из заповедей машиниста:
«VI. Женщины должны держаться подальше от машин: ни в коем случае не брать их с собой на локомотив».
Из «Учебника для бешеных машинистов»Посвящается Ирене Янковской
Действующие лица
З и г ф р и д Т е н г е р — машинист, 35 лет. Лицо вытянутое, очень выразительное. Бросаются в глаза волевые очертания подбородка и надбровных дуг. Темная бородка клинышком, небольшие усики. Одет в темную куртку и черные брюки с красным кантом, заправленные в желтые кожаные гетры. Шапка с козырьком.
Н и к о л а й В о й т а ш е к — кочегар, 28 лет. Черты резкие, грубые, но лицо — можно сказать — с оттенком какой-то мерзкой мечтательности. Волосы черные. Куртка серая. Брюки зеленые, заправлены в высокие желтые ботинки.
З о ф ь я Т е н г е р — жена машиниста, 28 лет. Брюнетка, очень красивая, демонической наружности. Одета изысканно.
Ю л и я Т о м а с и к — невеста кочегара, 18 лет. Блондинка, весьма красива, но какой-то животной красотой.
Т у р б у л е н ц и й Д м и д р ы г е р — пожилой господин в дорожном костюме.
