— Опять МэйМэй затягивает, скукота какая, — пожаловалась девушка, прижатая к Эмме слева. — Надеется побольше очков вытянуть.
— Нет-нет, у меня для Айгуо припрятано, никому не отдам! — пылко ответила ее соседка.
— Цветочки ничего так, получше, чем в прошлом году. Переведу ему пять очков, вон как старается, даже халат приоткрыл, — добавила третья девушка.
Она достала вытканный мешочек и оттуда на ладонь выкатились пять перламутровых бусин. Девушка слегка подбросила вверх, те застыли в воздухе, засветились и растаяли с тихим мелодичным звоном. Только сейчас, Эмма заметила, что похожий звон раздавался повсюду, а за спиной танцора вспыхивали радужные огоньки.
Одежда парня и правда пришла в беспорядок, открывая литые мышцы груди. Сейчас мелодия гнала вперед на поединок, он то и дело выделывал на сцене невероятные кульбиты с клинком, пронзая невидимого противника. Девушки зевали.
— Хоть на приданое набрал, пусть не жалуется. Сестрички его не обидели.
Деревья состарились и осыпались в труху. Мелодия окончилась, танцор вышел на край сцены и поклонился толпе.
— Дорогие гости были невероятно щедры сегодня, — тяжело дыша, сказал он. — Сун Мэймэй благодарен за ваше внимание.
— Ишь мало ему, аж побледнел от гнева! — отметила соседка Эммы, жуя жирную лепешку с зеленым луком. Эмму обдало манящим ароматом, а в животе заурчало от голода.
— Тихо-тихо, сейчас красавчик выйдет, — шикнула на нее другая.
Эмма почувствовала, что Эрик передал ей в ладонь треугольный сверток. Это был завернутый в лист и обмотанный веревкой клейкий рис с фасолью. Эмма развернула его, откусила половину, остальное поднесла ко рту горца. Тот послушно подобрал лакомство губами. Рис был ароматным и очень мягким, а бобы добавляли сладости.
— А мне сестренка хоть немного оставила? — тут же обиделся Урман. Эрик протянул ему целый сверток.
— Девочки передали лакомство для всех братьев, — примирительно сказал он.
— Сестренка тоже угостит меня, как второго брата? — протягивая Эмме открытый лист с рисом, заискивающе спросил Урман.
Но тут толпа взорвалась криками и улюлюканьем. Отовсюду раздавался звон подброшенных перламутровых бусин, а сцена сверкала и переливалась радужным светом. На больших экранах по обе стороны сцены высветилось знакомое лицо Адама. Он и так был красив, а сейчас, освещенный ореолом магического свечения, в парадных одеждах и серебряном венце, от него невозможно было отвести глаза. К тому же, искусный макияж еще больше подчеркивал алые губы, а красные стрелки под глазами превращали открытый взгляд заклинателя в чуть лукавый.
17.8
Соседки Эммы заорали так, что заложило уши. Они достали из сумочек светящиеся плакаты, принялись суматошно махать ими в воздухе, и прыгать на месте, не заботясь приземляются на землю или на чужие ноги.
Еще когда девушки упомянули “красавчика”, сердце Эммы бухнуло в груди. Бесцеремонная девица в алом, Деви, чтоб ее, намекала же Эмме, что у Адама сонм поклонниц. Черт побери, их больше десятка тысяч и они чокнутые!
— Сегодня, я выступаю тут в последний раз, — сказал Адам и площадь вновь взорвалась невероятным шумом.
Отсюда сверху открывался умопомрачительный вид на целое море разноцветных огней мигающих на площади. Девушки бросали в воздух горсти светящихся жемчужин и они падали за спиной Адама мерцающими светлячками.
Эмма не могла на него смотреть.
— Эта песня посвящается моей любимой. Сердце Айгуо Цзианью принадлежит ей.
Адам взмахнул полами голубого одеяния, взметнулись черные волосы и золотые нижние одежды.
— Он всегда это говорит, так романтично! — дрожащим голосом вздохнула соседка.
Заклинатель плавно опустился на подушку и достал красный футляр, окутанный тесьмой. Медленно открыл его и осторожно устроил на коленях суньми. Изящным жестом надел на длинные пальцы когти-наперсники.
По толпе прокатился восторженный вздох.
Заклинатель провел рукой по струнам, и нота пронзила Эмму в самое сердце.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— А играет как! Так и кажется, что для меня одной, — поддержала ее другая, не отводя глаз от сцены.
Эмма прикрыла глаза. Какой лицемер!
Зазвучала мелодия, которую Эмма никогда не сумеет забыть. Именно она привязала ее душу к этому телу.
Три ха-ха. Эмма вспомнила, как этот обманщик сказал ей, что плохо играет на суньми.
Адам запел, и вновь, как наяву, перед ней появилась прощающаяся пара. Они стояли держась за руки, а под мостом журчала ледяная река, как неумолимое течение времени. Последние мгновения вместе, ибо им не суждено увидеться вновь. Девушка первой размыкает сплетенные руки, уходит в туман, а юноша остается один, смотрит ей вслед, словно на свете не существует ничего иного. Он покорился ее решению, но на самом деле его гложет тревога и ревность. Острое, почти болезненное, одиночество. И все же, главное, что она существует где-то в мире, что она жива. Пусть она будет здорова и счастлива, а ему все равно, что сделается с ним, ведь, он оказался недостойным ничтожеством…
Эмма обнаружила, что горько плачет, а рядом с ней рыдала целая толпа на площади. Всеобщие взгляды сосредоточились на Адаме, и в них тоже обозначилось одно — слепое обожание.
Он не использовал ни спецэффекты, ни визуальную магию, но его мелодия и песня рассказывали историю, завораживали, заставляли сопереживать.
И тут прямо в ухе Эммы раздался его тихий шепчущий голос.
“Ты здесь?”
Эмма задержала дыхание, рассматривая играющего на сцене Адама. Он даже не поднял взгляда.
“Зачем ты ушла от меня?”
Эмма горько хмыкнула, сжала ладони горцев и показала им головой, что пора домой. Они тоже были загипнотизированы представлением и пришлось сильно потянуть за руки, чтобы Эрик и Урман очнулись.
“Эмма, по вине этого заклинателя тебя ищут. Скорее, прячься!”
Предупреждение холодной каплей скатилась по позвоночнику. Эмма физически ощутила на себе чужое внимание. Смертельная опасность преследовала ее по пятам, внезапно Эмма осознала, что не в праве впутывать горцев в эту историю.
Поэтому она разжала руки и смешалась с загипнотизированной толпой.
Нельзя подставлять других. Нельзя надеяться на то, что чужачка сможет ускользнуть от местных. Рано или поздно, ее поймают. Все, что Эмма может, это защитить четырех горцев, к которым успела привязаться.
Бастинар тяжело болен. Дагеран громко кричит, но сердце у него доброе. Урман болезненно неуверен в себе. А Эрик… Эрик… Таких как он, не бывает.
Улицы этого города опасны, но на этот раз Эмма готова к любым испытаниям, лишь бы оградить родных людей. Значит ли это, что она стала частью этого мира?
17.9
Ей удалось оставить братьев позади и выбраться из толпы. Эмму пропускали как горячий нож сквозь масло. Восторженные девушки не спускали глаз со сцены, где Адам, в освещении тысячи огоньков, заиграл новую пронзительную мелодию.
Как только Эмма протиснулась сквозь последний ряд зрительниц, на нее тут же набросились три юрких торговца и принялись перекрикивать друг друга и совать в руки цветные листки и украшения.
— Очень хорошая цена, два за восемь, три за пятнадцать медных монет!
— Заколка для красавицы, такая как у Айгуо!
— Кулон с изображением Айгуо, очень романтичный!
В освещении развешанных у тележек торговцев фонариков, Эмме удалось разглядеть на картинках изображение Адама в особо удачно ракурсе. Ему наверное нанесли макияж для портрета, потому что он выглядел неприлично красивым. Молочно белая кожа, мягкий взгляд черных глаз в окружении пушистых ресниц, чуть приоткрытые алые губы и словно высеченная линия подбородка. Хотя, что уж душой кривить, даже в домашней одежде, когда они по утрам пили чай на веранде в окружении лекарственных растений, Эмма заглядывалась на заклинателя. Это какая-то жестокая шутка судьбы, видеть его лицо на глянцевых открытках, осознавать, что его желают тысячи девушек… Эмма была бы счастлива забыть Адама и все, что с ним связано.
