– Санта, ты не поверишь. У нас можно жениться всем. Можно, если у тебя нет вообще никаких органов. Можно двум мужчинам и двум женщинам. Никаких запретов.
– Двум женщинам и у нас можно. Но это не совсем так. Духи иногда пируют, а потом летают пьяные над землей и шутки шутят. От того рождаются странные люди. Вроде смотришь – мужчина. А он женщина. Или глядишь – женщина. А она мужчина – с грибочком и мешочком. А бывает, что совсем все как у женщины. Не отличишь. Только сердце – мужское. И если такая женщина докажет, что она мужчина, она будет по закону мужчиной. Ей жениться можно. Но им отдают таких девушек, как моя сестра. Которых обманули, и теперь они беременные. Или беременную жену от другого мужа. А если мужчина с сердцем женщины, то ему замуж нельзя. Только в наложницы. Как считаешь, Делла, у кого справедливей, у нас или у вас?
– Вообще-то у нас. Потому что кому какое дело, каковы супруги? Главное, чтоб они друг с другом были честны и знали, на что идут. Хотят они жить вместе – пусть живут.
– Тоже правильно, – сказала Санта. – Но теперь я понимаю, отчего Ида такая склочная. Конечно, как ей быть другой, без шишечки-то?
Из дома к нам шел парламентер – Гай Верона. Ну а кто еще, он же адвокат. Мы обернулись, замолчали, поджидая его.
– Доброе утро, – сказал вежливый Гай. – Простите, спросонья не успел поздороваться… Надеюсь, у вас все в порядке?
Мы переглянулись. Судя по тому, что Гай начал беседу издали, ничего хорошего он сообщить не может.
– Люкассен попросил вас не шуметь, – извиняющимся тоном сказал он. – Ида перенервничала, к тому же она не спала ночь. Она прилегла отдохнуть, а спит чутко. Не могли бы вы отложить дела в доме, если такие есть?
– Ида сама виновата, что не спала, – с достоинством возразила Санта. – Она так плакала, что никому не дала поспать. Отчего теперь мы должны сидеть на улице, как рабыни? Дождь пойдет, что же, нам мокнуть? Мы тоже не отдыхали из-за нее, а теперь должны расплачиваться?
– Санта, – мягко сказал Гай, – отчего бы тебе самой не поговорить с Люкассеном? Я согласен с тобой, что проблему можно было решить иначе. Но Люкассен защищает не Иду, а своего будущего ребенка. Он боится, что эта ваша ссора может отразиться на здоровье малыша.
– Глупый мужчина, – Санта встала. – Пойду, поговорю с ним. У нас, индейцев, так не принято, чтобы из-за ребенка, которого в животе еще не видно, мучить взрослых, которые не в рабстве.
Она ушла, горделиво развернув плечи и красиво неся узкую голову, украшенную густой белой шерсткой. Гай потоптался, но за ней не последовал.
– Вам тоже досталось? – догадалась я.
– Немного, – он поморщился. – Конечно, все женщины разные. Но это как-то чересчур. Надо совсем не знать анатомию, чтобы так психовать – это я про Люкассена. Он ведь образованный человек. Что за проблема в ребенке, не понимаю. Уж в наши-то дни…
– Не стойте над душой, – попросила я. – Вы позавтракали?
– Да какое там! – Гай расстроенно отвернулся.
– У нас еще осталось кое-что, – я протянула ему миску. – Садитесь с нами, заодно расскажете.
За моим плечом тихонько пискнула Моника.
– Он раб, – шепнула индианка. – Мое приданое. Рабу нельзя сидеть при хозяевах. Можно есть то, что они не доели, а сидеть нельзя.
– Моника, – сказала я по-индейски, – там, куда тебя привезут Кер и Санта, рабов нет. Закон запрещает. И у Гая прав будет больше, чем у тебя. Потому что у него есть гражданство, а у тебя нет. Тебе лучше загодя привыкнуть к этому.
– Делла, – вмешался Гай, – у нас с ее отцом был договор. Меня отдали Монике в придание именно затем, чтобы отпустить на волю. Но в компенсацию я выплачиваю ей сумму, равную стоимости хорошего раба на Саттанге, и помогаю получить гражданство.
– Да, я знаю, – совсем грустно согласилась Моника. – Гай хорошая вещь, я берегу его. Там, за небом, он будет человек, а я – бедная индейская жена. Санта уже объясняла мне. Но ведь мы еще здесь. Если кто-нибудь из индейцев увидит, что мой раб сидит рядом со мной, то моему мужу скажут, чтобы запер меня дома в наказание, а Гая убьют. Так принято.
Я обвела глазами лес, поднимавшийся за забором. Потом осмотрела берег ручья. Пощупала грунт. Сухой, уже прожаренный солнцем.
– Моника, ты ведь сидишь на бревне. А можно рабу сесть на землю ниже тебя? Ты всегда можешь сказать, что он сидит по обычаю рабов своей родины. У нас в древние времена рабам так можно было. Но обязательно ниже хозяев.
Индианка подумала:
– У нас так можно сидеть пленным. Они тоже рабы. Да, наверное, тогда ничего не будет. Ведь никто не сможет сказать, что я позволяю рабу то, что можно свободным. Гай, садись.
Не самый худший земной адвокат посмеивался, слушая наши рассуждения. Похоже, он давно решил для себя конфликт самолюбия и практического расчета. Необходимость сидеть на грунте, а не на бревне его ничуть не смущала. Казалось, он вообще относится к индейским заморочкам снисходительно – как взрослый к детским играм, в которые положено играть с самым серьезным выражением лица.
Моника очень церемонно спросила у меня, буду ли я еще есть. Когда я отказалась, она протянула миску Гаю со словами: «Возьми, я даю тебе эту еду». Гай жевал и рассказывал:
– Ида билась в истерике, а Люкассен ее утешал. Он уступил ей свою комнатку, пообещал, что никто ей и слова грубого больше не скажет. Представления о грубости у Иды, конечно, специфические. Она родилась в захудалой колонии, но с ощущением своей сверхценности для мира. Всю жизнь она с презрением отвергала любые компромиссы, ожидая принца на белом коне, который наконец-то вознесет ее на должную высоту. На ту высоту, для которой она, по ее мнению, и была рождена. Принца не было, но Ида терпеливо ждала. Поэтому все попытки окружающих поговорить с ней хотя бы на равных она воспринимала как грубость и хамство. Тут на горизонте возник Люкассен. Отпрыск пусть и младшей ветви, зато аристократической. Иде удалось забеременеть от него, а он проявил заинтересованность в ребенке. Перед Идой замаячил желанный трон, и вся ее истинная сущность тут же вылезла наружу. Она уже ощущает себя принцессой и на всех, кроме Люкассена, глядит свысока. Пробил час ее торжества, и она спешит наверстать упущенное. Она больше не желает терпеть иного отношения к своей персоне, кроме подобострастного.
Моника внимательно слушала, только глаза ее раскрывались все шире и шире, а взгляд наполнялся тревогой.
– Коммандер – царевич? – уточнила она.
– М-м… нет. Он кто-то вроде внука младшей сестры старейшины из Большого Совета, – объяснил Гай.
– О-о, – только и сказала Моника. – Это важный вельможа. Но почему он так скромно ведет себя? Это неправильно. Если вельможа держится как простой индеец, не требуя почестей и уважения, то индейцы перестанут уважать и других вельмож. А им это не понравится.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
