В эту тревожную ночь кошмары мучили Воробьёва беспрестанно. Вздрагивая, просыпался в поту, но неумолимый распорядитель сна тащил его в пучину, где мерзостные существа вытворяли что хотели, злодействовали во всю шабашную прыть. Винные пары в голове являлись для них самой подходящей средой обитания. Натан Натаныч, как на мутном экране, видел резвую нечисть, не в силах изгнать её из потустороннего мирка прилипчивого сновидения.
На трезвую голову ему часто удавалось пресекать бесчинства бесплотных тварей, но теперь они дорвались в отведённой нише мозга до полной, безнаказанной вакханалии.
Хрип и стон человека озвучивали немые бесчинства бесов. Несколько раз сильно стучали в тонкую перегородку, тишины не прибавлялось: истязатели не хотели отступать от завоёванной вольницы.
Теплоход брал широкие воды сильным дизельным измором.
Ночь тянулась беззвёздной. Небо куталось в тучи. Огни бакенов и створных знаков словно посылали сигналы бедствия…
В Колпапшно у Варвары жила двоюродная сестра. Предупреждённая по телефону, Октябрина ждала гостя. Улица Железного Феликса отиралась неподалёку от изгибистого яра, угрожающего строениям и огородам ненадёжностью грунта. Обь каждогодно шла в надвиг, отваливая пласт за пластом от крутого берега.
Несколько лет подряд Октябрина выставляла брусовой домишко на продажу, но ушлые земляки не покупали его даже за малую цену. «Яр даром возьмёт, — говорили горожане, — сочувственно поглядывая на растерянную женщину, — дом проще разобрать да перевезти от греха подальше…».
Кому разбирать? Кому перевозить? Семь годков как мужа похоронила. Деточки по Северам разбежались, чёрное золото лопатой гребут.
Варвара зовёт, говорит: сольём две старости в одну — весельше будет.
Навязала вот своего постояльца… приюти денька на три… фронтовичок телом и душой не крепок, обиходь его, покорми хорошенько.
С порога не понравился гость. Октябрина научилась распознавать местных виношников с первого зырка. Этот под первую статью алкашей подходит. Морда красно-бурая, взгляд просящий, болезненный, в глазах зов: дай опохмелиться…
Поборов в себе первую брезгливость, залепетала:
— Проходи, гостенёк, проходи… вот сюда сумку поставь… вот тапочки…
— Как вас по отчеству — Октябрина чеевна?
— Да я, милок, уже и забыла чеевна я… кажется, Петровна.
— Приютите, дорогая Октябрина Петровна, бравого солдата войны… не стесню, не обижу, не объем…
«Обходительный, однако, фронтовик, вежливый…».
— Вы в Колпашине перед войной не жили?..
От Варвары узнала о страничке биографии постояльца, но решила блеснуть проницательностью, сильной памятью.
Был и жил.
— То-то смотрю черты лица знакомы… Не сотрудником НКВД служили?
— А вы, Октябрина… свет Петровна, наверно, в береговой агентуре были? Такую осведомлённость только от Варвары можно получить.
Разоблачённая хозяйка не сдавалась:
— Истинно говорю — лицо ваше на яру видела много раз… кожанка на вас ладно сидела… В комендатуре полы мыла несколько раз, так ваши охальники под юбку лапищи запускали…
После кошмарной ночи фронтового снайпера мутило. Головная боль не отступилась, будто шла подвижка мозговых тектонических плит.
— Можно, хозяюшка, крепкого чая?
— Водочки не желаете?
— В моей сумке такого добра полно. Не позволю вам тратиться на моё главное лекарство.
После третьего стакана крепчайшего чая высокая боль отступила, но дала о себе знать низкая — сердце обмолачивали усердными цепами. Обиженное, оно рвалось наружу.
— Приму валидол и в постель…
— Видок у вас — краше в гроб кладут.
— Ночь была гнетущая. К грозе, что ли, погоду тянет…
— Раны на непогоду отзывчивы… чай, и контузии случались?
— Всего хватало…
Пошатываясь, держась за грудь обеими руками, гость побрёл к широкой кровати.
— Может, скорую вызвать?
— Не надо… «Всё пройдёт, как с белых яблонь дым…».
Последние слова Октябрина приняла за бредовые и покачала седой головушкой.
Спал без сновидений в провальном пуху большой подушки.
Не мешал шум дизеля, успокаивающая тишина просторной горницы действовала расслабляюще, как в незапамятные времена истлевшего детства.
Спал на спине с похрапыванием и короткими всхлипами.
Крупный дымчатый кот ходил около кровати, верхним чутьём проверял воздух. Винный дух, исходящий от спящего, настораживал пушистого сибиряка. Прыжок вверх дался легко. Долго обнюхивал грудь, пока не улёгся над больным сердцем фронтовика. Во весь кошачий талант замурлыкал не сразу, раскладывая приятный голос по знакомым нотам. Когда запел — горница наполнилась сказочными волновыми мелодиями.
— Умница! — похвалила от стола хозяйка, — лечи, лечи, добрая душа.
Добродушный намурлыкивал лечебную песню мастерски, даже спящий стал придерживать дыхание, вслушиваясь в потустороннее исполнение певца.
Часа три безмятежного сна вернули силы, наполнили энергией жизни. Давно Натан Натаныч не испытывал подобного ощущения бытия.
Кот глядел на него дружелюбно, тёрся об ноги, выписывая восьмёрки.
— Какой красавец! — восхитился гость и взял на руки тёплое мохнатое существо.
Существо не сопротивлялось, оно ждало благодарности от мягкого голоса и широких ладоней.
Довольная Октябрина видела семейную идиллию, улыбалась.
— Дымок — идеальный кот… часть моей души… угорела однажды сильно, чуть Богу душеньку не отдала, так он будил меня, будил, руки исцарапал, но всё же на улицу — на свежий воздух вывел. Спас меня, Дымок, спас. Памятник надо таким рыцарям ставить… Ваше сердце перестало болеть?
— Облегчение полное.
— Лекаря благодарите. Долго на вашей груди боль в себя перекачивал… Мой котик — доктор участковый: с соседних улиц на сеансы лечебные берут. Кто сердцем, кто печенью, кто радикулитом мается… выручает… Вы ему колбаски докторской купите… любит шельмец подношение…
В хорошем расположении духа вышел на крыльцо пациент Дымка. Доктор не отставал, вышагивая рядом, задевая правую ногу пушистым хвостом.
— До магазина будет преследовать, вымогатель. Он слышал мои слова о колбасе… не отстанет…
— Дымок золотой, будет тебе угощение. Докторскую, если хочешь полтавскую колбасу получишь. А сейчас, мой спаситель, на яр сходим. С таким настроением покаяние вымолить легко. Ты — мудрый, учёный кот. Продала бы тебя хозяйка, да где там. Легче с домишком расстанется, чем с тобой.
За сорок лет Обь изрядно сократила территорию бывшей Ярзоны. Воробьёв не узнавал обрисовку пространства, заставленного добротными домами. Высокие крашеные заборы мешали ориентироваться.
Дымок жалобно мяукал, хватал за штанину острыми когтями. Ему не нравилось левое направление, ведущее к яру Вправо знакомая улица вела к центру, к магазинам, к желанному угощению.
— Да что с тобой, доктор?!
Дымок указывал головой курс от яра. В мяуканье слышались нотки кошачьего недовольства.
— Убиваешься, сердечный, из-за простой колбасы. В Томске она стоит два двадцать, здесь подороже. Ну и что?! Куплю кило, наедимся от пуза.
Завиднелась Обь во всей шири плёса и затопленного заречья.
Подступила горечь содеянного на этом пятачке вздыбленной суши.
«Где же вышки сторожевые стояли?.. Боже, время не отдалило коварные годы… так и выпирает отовсюду позорное правдоподобие…».
Яр сильнее выгнулся вовнутрь: время, напористая вода сгорбатили его, проточили овраги.
Было страшно подходить близко к кромке: земля под ногами плющилась, пружинила мшистой подушкой.
Дымок отстал. Он не переставал жалобно, назойливо мяукать. На спине взъерошилась шерсть. Кот передними лапами рыл песок, по-собачьи разбрасывая его по сторонам.
Что-то непривычное, странное было в поведении дымчатого существа, недавно спасшего ветерана от сердечного приступа. Видно, не одна докторская колбаса отпечаталась в голове участкового лекаря.
Дикое мяуканье мешало настроиться на «Отче наш», на исповедальные слова.
Вспомнил вышку Ярлага, резкую встряску земли под скрипучими сосновыми столбами. «Не кровь тогда взбунтовалась… не мертвецы расшатывали твердь… это яр проявлял слабину, шевелил спёкшиеся за века глыбы песка и глины…»
Кот принялся выпускать урчащие рулады. Отступая от яра, он звал за собой бестолкового человека, который так долго не может понять кошачий язык. И всё же пришло запоздалое озарение. Метровым прыжком Натан Натаныч покинул опасную зону, оттолкнул от себя большой пласт яра. Земля просела, серая глыба медленно поползла к воде.
Дымок встал на задние лапы, оборвал нудный крик.
— Ах, я старый дурак! Не мог сразу догадаться о причине кошачьего беспокойства… не о колбасе — о жизни шла речь…
