— Ничего не рано. В самый раз. Иначе меня в этой ватаге не было бы.
Получив письменное подтверждение о двух ящиках «особой московской», Губошлёп крикнул:
— По моторам!
— Погоди, лётчик! Вон трактор бежит. В каждую лодку по багру, по мотку проволоки…
— Всё предусмотрело начальство! — похвалил химик прораба затопления трупов. — А фронтовые сто грамм будут перед операцией?
— После окилограммишься…
Обь внимательно прислушивалась к болтовне, но ничегошеньки не понимала…
Обновлённые воды медлили, не торопились пустить серую глыбину грунта с трупами в свободное плавание. Обь ждала от людей божественных действий, проявляла глубокое сочувствие к горушке обнажённых костей.
В отдалении от яра металась старушка в серой жакетке, причитала:
— Там… под яром мой муж Каллистрат… по носкам шерстяным узнала… люди добрые, помогите извлечь… он в кладбищенском покое нуждается… носки-то не сопрели… вязала — по верху пустила восемь рядочков крашеной шерсти…
— Нюра, перестань убиваться, — успокаивали земляки.
Подвыпивший верзила громко отсморкался в кулак:
— Чего реветь?! Столько лет носки мужика в земле грели…
— …Тянуло меня ко кромочке яра, — не услышав кощунственных слов, продолжала голосить сибирячка, — подползла на коленках, глянула — обмерла… глядит на меня Каллистратушка пустыми глазами… узнаёт…
— Рехнулась баба!..
Извлекут — похоронишь по-людски…
— …Печником работал, — вела воспоминания Нюра, — отказался бесплатно очаг рыжему комендатурщику мастерить…
— За такую провинку не наградят пулей…
— Контрой, поди, был, — язвил верзилистый.
— Сам ты бандюга! — пошла в наступление Нюра, — зенки залил и ржёшь. Чужое горе — не твоё… Помоги достать убиенного — пенсии не пожалею…
Глава шестая
1Городок бурлил.
Куда-то неслась пожарная машина с включённой басистой сиреной, хотя вокруг ни дыма, ни огня.
Прогрохотал «Беларусь» с прицепной тракторной тележкой. Железяки подпрыгивали на ухабистых местах, рождая совсем не праздничные звуки.
Важно вышагивал пионер-горнист, посверкивая начищенной музыкой.
Изредка он проигрывал весёлый марш, синие глазёнки наливались радостью и маем.
Молодые горланили песни. У дворов перебрёхивались дворняги.
Отстучала колёсами телега, загруженная баграми.
На пристани — столпотворение.
Военные оттесняли зевак, но их не уменьшалось.
— Товарищи, расходитесь! Не театр тут…
— Конечно не театр — цирк!..
— Что с трупами будет?..
— Прошёл слух — утопят…
— Столица, Томск решат… Оттуда виднее…
— Нет, виднее отсюда, — резко перебил служивого Горелов.
— Кто таков?!
— Историк… кандидат наук…
— Плохо историю знаешь… С предателями не цацкаются… В яру была зарыта всякая сибирская сволочь.
— Враньё!
— Документы предъявите… Вот — серьёзный человек, учёный… ветеран… Ведёте себя по-школярски… против власти народной агитируете… ступайте в горком партии, там правоту доказывайте… мы при исполнении…
Розовощёкая любовница стояла рядом, теребила Сержа за рукав. Полину раздражала перепалка на берегу.
— Тебе что — больше всех надо? Офицер-то не виновен… Чуть не выпалила: «Кто на службе в НКВД был в период массовых расстрелов?»
— Дама дело говорит, — похвалил капитан. Ему показалось: смазливая грудастая особа подмигнула тем многообещающим сигналом, который успели выработать за жизнь похотливые самки.
Подогретая вином и недогретая за постельную встречу с Сержем, Полина бесстыдно таращилась на капитана, посверкивающего погонами с двумя одинаковыми созвездиями. Аккуратная скобочка чёрных усов, взгляд бурной молодости, словно отполированные щёки, широкие разлётные плечи влекли умудрённую женщину в глубокий омут вожделений. Она не пыталась скрыть засвеченных чувств. Серж не видел её развязной манеры поведения, раскрытой тайны.
— Горелов, пойдём в гостиницу… ведь праздник… что нам какая-то трупная чехарда…
Они устроились по брони в одноместных номерах городской гостиницы.
Тяготила кандидата наук весьма пылкая особа. Был не рад её постельной ненасытности, частым грубым замечаниям. Вот и недавно вклинилась в серьёзный разговор с исполнителем чужой злой воли.
— Кто тебя просил, Поля, встревать в нашу перепалку?
— Подумаешь… скажи спасибо — от яра увела. Забрали бы тебя до выяснения… Ты сейчас для них — никто… могли помешать нашей поездке…
— Успели помешать… нарушили движение мыслей, ход истории.
— Почему гвардейским званием не козырнул?
— И штрафбатом тоже… напомнить, что до войны по глупому приговору тройки на Соловках лямку тюремную тянул… не биография — идиллия.
— Серж, ты же все грехи подчистую списал…
— Не было на мне грехов. Какое прегрешение, если за рабский народ заступился? Вот оно доказательство — под яром Обским.
— «А по краям-то всё косточки русские», — блеснула литературными познаниями Полина.
— Не знаю, что предпринять. Если Москва, КГБ распорядились устроить вторую казнь — трупы затопят… будут защищать честь окровавленных мундиров.
— Дорогой, дались тебе эти кости…
— Это люди… память…
— У нас после войны останков в землях и водах — за три века не сыскать.
— Тоже наплевательское отношение к воинам…
— Тоошноо!
Учёный испытующе посмотрел на обуянную похотью чиновницу и впервые склонился к мысли, что пустое и вульгарное в ней перебивает достоинства. Она зазывала его в номер требовательно, рассчитывая на полную безотказность. Даже горничная с приготовленным для уборки пылесосом насторожилась, укоризненно посмотрела на телесатую даму.
Любовник бунтовал. Праздник и трагедия слились сегодня в пёстрый ком. Плоть не отзывалась даже мизерным чувством на порывистость Поли.
Оползень с трупами заслонил не только белый свет, но даже кровавый цвет Победы.
«Слишком громко, необдуманно заявил недавно не было на мне грехов… Комендатура, Ярзона, сотрудники, надзиратели, вышкари, стрелки — все не безгрешны, на всех лежит многослойная вина… Приказы можно исполнять слепо, но искусственная слепота не спасает от наказания… Интересно — где отирается расстрельник Воробьёв?»
Захотелось увидеть обиженного ветерана, поговорить по старым душам. Что обиделся на теплоходе снайпер — Горелов не сомневался.
Забыв о Полине, вышел на гостиничное крыльцо, огляделся.
Суеты не ощущалось. Празднично одетые горожане вышагивали по улицам без привычной деловитости. Весёлая мальчугня, настроив хлопушки, салютовала маю и Победе.
Не чувствовал за собой историк телепатических способностей, но неожиданная встреча с фронтовиком, о котором недавно вспоминал, заставила поверить в особое течение мыслей.
К гостинице бравой солдатской походкой шёл снайпер-гвардеец.
Молча поздоровались. Немо, крепко обнялись во весь распах рук и фронтовых душ.
Несколько секунд изучающе смотрели друг на друга, прощая все обиды и недоразумения.
Фронтовое братство сибиряков перечёркивало фальшивое, наносное. Пустозвонство и раньше не было присуще людям искренним, но ранимым временем и обстоятельствами.
Сразу перешли на ты. Сразу зарделись улыбки.
— С нашей Победой, Сергей!
— С общей Победой, Натан!.. Минут пять назад вспоминал о тебе… хотел встречи…
— А я-то как хотел! На теплоходе собирался отыскать, солдатскую обиду высказать… сейчас расцеловать готов… Слышал, что на яру творится?
— Даже видел со стороны… Разубеждал капитана, просил отказаться от коварного замысла. Неужели и впрямь в Обь сплавят?!
— Совесть не дрогнет… Вот если бы сами жители города бунт подняли, взяли перезахоронение в свои мозолистые руки… Повозмущается народец, поматерится да и махнёт рукой: «Пусть власти разбираются!»
— У партии убойная сила… Вроде за годы преступной власти килу успели набить, всё не унимаются цэкашники.
Насторожился Горелов, словно мыслями поперхнулся. Опять засверлило:
«Кто передо мной? Боевой товарищ? Стукач? Раньше я от него таких откровений не слышал…»
— Пойдём-ка, Натан, наши фронтовые выпьем.
— И я припас. Карасей с лапоть прихватил — ох и брюхатые икрой.
Постучали, вошли в номер Полины.
— Вот мой фронтовичок, о котором говорил тебе.
— Очень, очень приятно… варёной рыбой запахло!
Три разложенные на фольге карася подтвердили крупное звание.
По номеру разлился аромат искусно приготовленной карасятины. Где-то под потолком теснились волнышки французских духов, но струи, исходящие от икряного чуда, подпирали их к самой потолочной голубоватой краске. Наконец, вытеснили совсем, владычествуя полностью над пространством уютной комнаты.
