А я дура.
Минут через сорок Лёва собрался уходить, Тося в дверь мою осторожно постучала и сообщила об этом, предлагая выйти и гостя проводить. А я только руку подняла, и ключ в замке повернула, всё молча. Как оказалось, всё это время под этой дверью и просидела, слёзы глотая. Это уже совсем никуда не годится. Но по-другому пока не получалось.
— Я ему устрою сладкую жизнь, — грозила Фая, когда ей надоедало наблюдать мои страдания.
— Кому? — однажды поинтересовалась я, а она вдруг растерялась. Правда, тут же выдала:
— Обоим!
А недели через две моего добровольного затворничества, наблюдая, как я запудриваю едва заметный след на скуле, сказала:
— Вот и правильно. Ты красавица. К тому же, не родился ещё мужчина, из-за которого стоит слёзы лить.
Я промолчала, на шаг отошла, разглядывая своё отражение. Впервые за прошедшие недели я на себя в зеркало смотрела и у меня внутри ничего не ёкало. Это была я прежняя, разве что взгляд тусклый, но с этим, наверное, тоже можно что-то сделать. Только времени больше потребуется.
Я хоть и сказала, что затворничество моё было добровольным, но на самом деле, если бы не было Фаи и Тоси, то я так и просидела бы все эти дни в четырёх стенах и выла бы от тоски, а никому и дела бы не было. Ко мне никто не приходил и не звонил. Если только Лёвушка пару раз звонком беспокоил, с вопросом: "Не собираюсь ли я на работу выйти?". Я не собиралась, и он расстраивался. Мама была на меня обижена, Витька презирал и со мной разводился, Кирилл и думать, наверное, забыл, и только Тося меня по голове гладила, жалея, а Фая планы строила на мою жизнь, желая подбодрить. Я в своей комнате сидела, думала непонятно о чём, а ночами в подушку ревела, пока не засыпала, устав.
Кириллу я больше не звонила, поклялась, что больше никогда звонить не буду. Как только мысли о нём появлялись, я старалась избавиться от них, начинала думать о скором переезде, о жизни, которая начнётся, пыталась представить, в каком состоянии получу свою квартиру, когда квартиранты наконец съедут. Не дай бог ремонт придётся делать.
— Фаина Александровна, скажите вы ей. — Тося накрывала стол к завтраку, на меня посматривала и хмурилась. — Ну, куда она поедет? Одна будет жить!.. Пусть здесь останется.
Фая на меня взглянула, спустив очки на кончик носа, что рассмотрела — не знаю, но отмахнулась от домработницы достаточно небрежно.
— Не выдумывай, всё у неё нормально.
Я поспешила кивнуть.
— Правда, Тося, всё хорошо.
Но она меня словно и не слышала, на хозяйку смотрела достаточно возмущённо.
— Совсем вам не жалко девочку!
— А ты думаешь, я позволю ей остаться, чтобы ты её жалела бесконечно? Хватит ей рыдать.
— Я не рыдаю.
— Вот ещё больше рыдать не будешь. Ты им ещё всем нос утрёшь.
— Нужны они мне… Причём, все.
Фая усмехнулась.
— Посмотрим, насколько тебя хватит.
Я чай помешала, и вдруг сказала:
— У меня такое чувство, что не две недели, а год прошёл. Всё с ног на голову перевернулось.
— Вот и не торопись, — вновь встряла Тося. — Тебе успокоиться надо.
— А я торопиться не собираюсь, — с лёгким вздохом проговорила я, разглядывая янтарную жидкость в фарфоровой чашке. — Некуда мне торопиться. Надо жизнь налаживать, а это дело суеты не терпит.
Через несколько дней, оказавшись в своей квартире, пусть маленькой и непрезентабельной на первый взгляд, я с благодарностью вспомнила первого мужа. Всё-таки добрейшей души человек, вот с ним разводиться было приятно. Надо не забыть поздравить его с днём рождения в этом году. Я даже некоторое воодушевление почувствовала (наконец-то!) оказавшись здесь, и ощущение такое, словно помолодела на несколько лет. Я снова одна, в своей квартирке и передо мной все дороги открыты. Я молодая, свободная и только немножко несчастная, как впрочем, и положено романтически настроенной особе лет восемнадцати. Но у меня вся жизнь впереди и это успокаивает.
Правда, настроение моё никто разделить не желал. Фая с Тосей по-прежнему приглядывались ко мне с беспокойством, а моё явное нежелание говорить о Филине, их не на шутку тревожило. Не находили они успокоения в моих улыбках и развитой бурной деятельности, связанной с началом новой жизни, моей же.
— Хоть покричи, поругайся, — говорила Фая, наблюдая, как я вещи собираю. — Скажи, что он сволочь и предатель, что ненавидишь… Хочешь, дам тебе пару тарелок разбить.
— Не хочу.
— А ненавидишь?
— Нет.
Она вздохнула и на кровать присела.
— И что с тобой делать?
Я только плечами пожала и улыбнулась.
— Понятия не имею, что со мной делать.
Фая посмотрела со значением.
— Знаешь, мне даже любопытно стало. Что это за прекрасный принц тебя сразил?
— Он не принц, — возразила я вполне беззлобно. — И уж тем более не прекрасный.
— Да? Тогда брось страдать по нему.
— Брошу. Скоро совсем.
— Или встреться с ним. Пусть в глаза тебе скажет, что дурак и слепой, и ты ему не нужна.
— Вот уж встречаться я с ним точно не буду, — тут же возмутилась я. — Может, я и дура, что сама ему о своей любви говорила… — Поморщилась с досады, не смогла удержаться. — Но навязываться точно не собираюсь, у меня гордость есть.
— Гордость, — неожиданно печально повторила за мной Фая и поднялась. — Гордость — это не всегда плюс.
Я нервно усмехнулась.
— Да? Ну что ж, припишу себе ещё один минус. И никакой трагедии.
В конце концов, все вокруг из минусов состоят. Вот взять хотя бы Витьку. В нём тоже гордыня взыграла со страшной силой. Он не то что встречаться со мной не желал, но даже не звонил, хотя бы для того, чтобы развод обсудить. Не могу сказать, что его молчание меня расстраивало, скорее уж настораживало. До того, что в голову начала лезть всякая чепуха, и по улицам я теперь ходила оглядываясь. Правда, потом решила, что мания преследования мне совсем ни к чему, и плюнула. Пусть всё идёт, как идёт.
Но, как выяснилось позже, молчал Витька совсем по другой причине. На третий день, как я от Фаи съехала, и только-только начала вспоминать, что такое жизнь в одиночестве, позвонил Мишка Романов, и голосом, глуховатым и неуверенным, сообщил, что все мои оставшиеся вещи перевезёт из Витькиной квартиры к моей матери. Я, признаться, удивилась.
— А мне помнится, что я не с тобой развожусь, — сказала я, но Романову, видимо, было не до шуток, он что-то пробурчал в ответ и отключился. А я, недолго поразмыслив, поехала к матери. После ссоры у Фаи, я с ней больше не виделась, мы даже не созванивались, и поэтому этот визит был для меня вдвойне неприятным. Даже втройне, если отчима вспомнить.
