КХ: What do you do?
ХБ: Bad teeth and stay home.
КХ: Ha ha.[204]
Девушка смеется в своей келейке где-то в Бьютипеште, и я в который раз начал превращаться в буда-пешку, как вдруг — knock block knocking on heaven’s door[205] — и в дверях появляется бодрый Палли Нильсов. Ну ваще…
— Здорово! Как дела?
— Да так. Все путем.
В ненужной спешке прощаюсь с Катариной:
ХБ: Sony have to go now I send you the disc with Ham let me know what you think. Bi.[206]
Палли Нильсов входит и закрывает за собой дверь. Однако какие мы воспитанные!
— Ты ведь меня узнаёшь?
— Да, ты вроде когда-то сольный альбом выпустил.
— Не-е, хе-хе, до этого я еще не дошел.
— Не мешало бы тебе об этом подумать.
— Ну, ты скажешь тоже!
— Это прибыльное дело. Может стать хитом. Шансы, что тебе удастся продать десять тысяч экземпляров, — один к десяти тысячам.
— Да, — отвечает он и присаживается на мою кровать.
Холи Лакснесс! Ему надо с этим поосторожнее. Вдруг я вскочу на него, чтоб его обрюхатить, сделать более брюхатым, чем он есть, со своим брюхом на моем ложе. Я снова:
— Только вы поосторожнее в этой поп-индустрии. Она уже, наверно, насквозь прогнила. Тысяча червей в трупе дохлой суки. И все пытаются пролезть в люди — через задницу.
— Правда?
— Хотя нет… Я тебя перепутал с твоей дочерью. Это она знаменитость.
— Знаменитость?
— Да, она работает над сольным альбомом, так ведь? Ты уж не позволяй ей слишком злоупотреблять огнями рампы. Пусть она и пробилась к вершинам, но иногда хит может превратиться в рахит.
— Прости, но я не пойму, к чему ты клонишь?
— Я? Я не клоню, я прямо сижу. Читаю.
— Не-е, хе-хе-хе… Так, так… Читаешь, значит? А что ты читаешь?
— Слова. Слова, слова, слова.
— Да уж вижу.
— Нет. Чтобы видеть, надо подойти поближе к экрану.
— Что? Что ты читаешь?
— Да так, всякий бред. Вот тут глава про зубных врачей. Там написано, что они работают всего по два часа в день, а получают миллион в месяц, а все остальное время тратят на полировку своего джипа, рыбалку и уик-энды за границей. Я не знаю, может, это просто такая фенька, но, по-моему, публиковать такое как-то не совсем этично. Ведь зубные врачи — они тоже люди, и они тоже могут заболеть раком, и тогда они приползут к тебе раком, такие жалкие, заползут на тебя, как рак, и тогда этого рака, хочешь не хочешь, придется скушать.
— Да уж… Слушай, может, у тебя плохо обстоит…
— Есть такое дело. Но чтобы у меня стоял лучше, мне нужно побольше кожи.
— Я собрался с тобой поговорить.
— СО МНОЙ?
— Да.
— Может, тогда подойдешь поближе?
Он почему-то испугался. Он встает, и его целлофановая кожа гремит. По-моему, в последний раз он мог застегнуть куртку лет семнадцать назад. Палли Нильсов:
— Ну ладно. Уже поздно.
— Да. Поздно. Позднее, чем ты думаешь.
— Знаешь, я, наверно, попозже загляну, когда у тебя все будет лучше обстоять…
— Да. Лучше позже, чем раньше.
— Ладно. Договорились. Или давай я тебе позвоню. Ну, пора прощаться.
— Не вопрос. Всегда рад с тобой проститься. С тобой так здорово прощаться, прямо ничего лучше на свете нет, разве что проститься с бренным миром.
Палли Нильсов уходит. Пятится из комнаты раком. Катится горячей колбасой.
Сосиска в моем Тесте.
* * *
Просыпаюсь в 1442-м. Вечно одно и то же: вырываю свое тело из гроба и оттираю землю с глаз. Ковыляю в коридор, как немой средневековый монах. В черно-белом клобуке. Камелитка-сигарета. Только я курю «Принц». В голове ни одной мысли. Только воротник на шее и дым изо рта. Легкое головокружение. Когда оно кончается, мне кажется, что впереди меня больше ничего не ждет, кроме следующей затяжки. Передо мной не жизнь, а всего лишь сигарета. 9,5 см под носом, 8, 7, 6, 5… Я с ужасом жду, что сигарета закончится. Что настанет, когда ее не станет? Пытаюсь затягиваться экономнее, но искра медленно и неуклонно подбирается к фильтру. В голове ни одной мысли. Считаю затяжки. Двенадцать затяжек в каждой сигарете. Двенадцать часов. Двенадцать апостолов. Все выверено. Вплоть до того, что у сигареты длина такая же, как у песни. Первой песни за сегодняшний день. «Losing My Religion».[207] «R. Е. М».
Вот уже последняя затяжка, и мне как-то боязно. Конец эфира. Как до эпохи дистанционок. Перед глазами — пустота. На что мне убить день? Вот именно, убить. Кладу окурок в пепельницу. Смотрю на то, как минута превращается в дым. Вот она закончилась. Сгорела. Если б все дни можно было взять и поджечь. Время — на костер. Да. Новогодние костры. Сжечь все мосты.
Если завтра взойдет не солнце, а что-то другое.
Может, это из-за бурных событий последних дней, но этот понедельник такой пустой. Вынимаю из видика кассету этой ночи. «The Second Come».[208] Говорят, Христос придет еще раз. The Second Coming.[209] Маэстро трудился над новым альбомом две тысячи лет. Хоть бы он оказался удачным! Кассета из видика — теплая. Температуры тела. Единственного тела, которое мне доступно. Да. Я монах. Монах в порномонастыре. Этот фильм был весьма «hard-on»,[210] судя по снам сегодняшней ночи. Пока Исландия спала, здоровая и сильная Америка, со своим гормональным бюстом и специально выращенным гигантским членом, вовсю ебалась нон-стоп. Американская сперма ночи напролет капает на экраны, как дождь со снегом в замедленной съемке. Сунул кассету в футляр — и грустно как-то стало. Порнопохмелье. Ну все это делают, кроме меня! Может, когда-нибудь настанет и мой черед. И я убегу из материнского дома — из-за любви. Л. Ю. Б. О. В. ь — Ласки Юных Бейб Обещаны Вечно. Я выключил телевизор. Кажется, сейчас будет полный стоп-кадр, но тут звонит телефон. Как будто только того и ждал. Эльса. Поподробнее расспросить про маму: «Нет, вроде она пока не сориентировалась обратно, но хочешь, я схожу проверю?» — и ответить мне про Магги: «Да, он лазил на Ульварсфетль с фонарем, а потом всю ночь смотрел „MTV“». Да. Я взял из их жизни одну таблетку и взамен положил другую. Таблетка, от нее — ему.
Понимаю все, когда не нахожу ботинок. Вот оно что. На полу красные штаны, а мои собственные где-то черти носят; они где-то под батареей, засохшие в слезах трех женщин. Все Роберты Рейкьявика. На Снидменги из них живет только один. «Я могу поговорить с Энгей?» Штаны будут вручены вечером, на торжественной церемонии в кафе «Солон Исландус». Вкупе с ботинками. А пока: складки на куртке на мужской спине в Буэнос-Айресе. Переход на Эбби-роуд, по которому шли битлы. Фабрика пуховых подкладок в Лахти. Четырнадцать немецких реклам мыла. Жена Бориса Беккера (ц. 80 000). Лолла. Тони Хиллерман. Батут. Музей керамики в Лондоне.
Который мне напомнил: сегодня я буду смотрителем музея. Давно я там не разгребался.
Музей в подвале. Мама проявила незаурядное понимание, оценив роль культуры и искусства в современном обществе, и выделила под музей чулан. Я носкуюсь вниз по лестнице с шестью пустыми пачками из-под «Принца», разноцветным зонтиком, одноцветной противозачаточной таблеткой и изжеванной жвачкой — свежей добычей. Маловато постарался. Не слишком усердно пополнял коллекцию жвачки. Эта коллекция — мой главный козырь. А еще пачки из-под сигарет. Но скорее всего именно пачки меня и прославят. Инсталляция моей жизни. Made in Denmark by House of Prince.[211] Я их начал собирать два года назад. Сейчас в штабеле около восьмисот пачек. Только быть свободным художником в этой лилипутской стране трудновато: здесь твердых пачек не продают. Но я приспособился: набиваю их печеньем «Фронн». В каждую по две. Старик да поможет мне, когда выпускать такое печенье перестанут.
Немного прибираюсь на полках. Музей делится на две части: с одной стороны купленое — крупицы из Колапорта. Как-то: набор иголок и героиновый шприц для Барби, вибратор и будильник с Вуди Алленом, журналы с Джоном Холмсом.[212] С другой стороны, украденное, им я больше горжусь. Здесь много редкостных сокровищ, например порция картошки-фри, которую Мегас оставил в «Кухне»-92; «последний косяк в Рейкьявике», который посасывал Дилан (он, наверно, смотрел при этом на Эсью) и за который я, впрочем, кое-каким образом заплатил, два кусочка сахара, которые не доела Бьорк[213] в кафе «Брудершафт», когда мимо промелькнула щека Миттерана. Сейчас это все worth millions.[214] И еще: The Big Secret.[215] Мамина подруга работает в санатории в Рейкьялюнде и собирает урожай с нобелевской головы[216] в пакет. Сейчас у нее этой седины накопилось уже с килограмм.
Я получше расставляю фигурки стартрековских героев, освобождаю место для Вакиного зонтика. Розовый носок этого лонера из Стангархольта. Насчет него не знаю. Имя владельца отсутствует. Но он точно — его, запах еще не выветрился. Презервативы Нанны Бальдюрсдоттир. Один из них я, правда, истратил на Хофи, однако результат все тот же. Мечтаю приобрести использованный. В свое время я отписал пяти «мисс Исландиям», но лестных слов в ответ не получил. Правда, одну из них (ц. 110 000) я встретил в «К-баре» и попросил у нее прокладку. По окончании моего самого длинного наезда она дала мне неиспользованную. Все же лучше, чем ничего. А еще я по интернету связался с чуваком, который написал, что у него есть три презерватива Мадонны (ц. 4 500 000), только он за них просил 3000 долларов.
