Жора находился в городе своего детства, в Жмеринке.
Улица, на которой выросли они с Ленчиком, носила имя космонавта Германа Титова, а игра, в которую играли все окрестные пацаны, называлась «шпандырь». Никто не мог объяснить, что означает это загадочное слово, да это было и не важно. Главное, чтобы мяч кто-нибудь на улицу вынес – такое сокровище имелось далеко не у каждого.
Жора выиграл.
– Шпандырь! Тебе водить, – говорит он брату, размазывающему по лицу кровавые сопли со слезами вперемешку. – Я тебя выбил, кор-роль сраный.
– Так нечестно! Ты меня обманул!
– В кого хочу, в того и бросаю, понял? – Подняв с земли мяч, Жора поддает его с такой силой, что босая нога потом еще долго горит, как ошпаренная. – Беги доставай.
– Не буду, – Ленчик сжимает кулаки.
– Что ты сказал?
– Не буду!
– А ну, повтори…
– Виски, коньяк, водка, джин, вино…
– Что? – Жора ожесточенно трясет головой, трет кулаками глаза.
– Есть также шампанское, – улыбается ему стюардесса. – Что будете пить?
Ее ноги почти скрыты бутылками, расставленными на сервировочном столике, но нетрудно заметить, что они прямые и длинные. Очень прямые и длинные.
– Задремал, – пояснил ей Жора, откашлявшись.
– Извините, – промямлила девушка. – Мне показалось, что у вас открыты глаза. Извините, пожалуйста.
– Как, простим лапушку? – спросил Жора, заговорщицки толкая Приходько в бок.
Тот напряженно заулыбался:
– Такую красавицу грех не простить.
– Но не самый страшный грех, верно?
Приходько притворился, что не понял намека, сопроводив свою улыбку смешливым фырканьем:
– Пх-пх-пх…
– Где тут у вас туалет? – спросил Жора, переводя взгляд на стюардессу, неловко переминающуюся с каблука на каблук.
– Там, – кивнула она в конец прохода. Ее глаза расширились, когда пассажир, продемонстрировав ей сотню долларов, распорядился:
– Иди туда. Я сейчас.
– Вы что? Как вам не стыдно?
– Это задаток, – пояснил Жора. – По окончании получишь еще столько же.
– Я… я на работе.
– Пять минут – и ты свободна. Иди. Только это… колготы заранее сними. Не люблю с бабскими тряпками возиться. Бабы сами должны раздеваться. Я правильно говорю? – Дождавшись, пока стюардесса покатит свой столик по проходу, Жора саданул локтем охнувшего Приходько. – Как там у тебя? Разоблачайтесь перед зеркалами, глядитесь в них, и нечего пенять, если рожа окажется крива… Так?
– Не совсем, – просипел Приходько.
– Писульки – это писульки, а жизнь – это жизнь, – наставительно сказал ему Жора, вставая с кресла. – Я этой крысе летучей баксы показал, а в руки не дал. Поимею ее даром. Кого хочу, того и натягиваю, понял?
– Понял.
Это произнес Ленчик, неизвестно как очутившийся в соседнем кресле. Стоило хорошенько тряхнуть головой, как он превратился в покрывшегося испариной Приходько.
– Шпандырь, – пробормотал Жора, стискивая прихваченную барсетку до боли в ногтях.
– Что вы сказали?
– Не бери дурного в голову.
Подмигнув Приходько, Жора вразвалочку приблизился к туалетной кабинке, оглянулся, протиснулся в приоткрывшуюся дверь, пристроил барсетку на зеркальную полочку и удовлетворенно хмыкнул:
– Молодец, свое дело знаешь.
Почувствовав его ладони на своих голых боках, стюардесса, на которой не осталось ничего, кроме форменной блузки, быстро сказала:
– Дверь-то заприте, мужчина.
– Конечно, конечно…
Жора прикрыл пластиковую дверь и сделал вид, что запирает ее на защелку, после чего приподнял девушку над полом и развернул ее к себе задом.
– Деньги, мужчина, – пискнула она.
– Успеется… Ну-ка…
– Ой! – Стюардессу приподняло над полом, она схватилась руками за стенку, кожа на ее затылке пошла пятнами.
– Оп-ля! – Ритмично двигая тазом, Жора лягнул дверь за своей спиной, открывая ее нараспашку. – Шевелись, а то замерзнешь, – приговаривал он, косясь через плечо. – Хорошенько постараешься – еще сотенку подкину. Ну?.. Ну?.. Ах-х-х-х…
– Ни хрена себе, – доносится позади склеившейся пары. – Вы что это тут себе позволяете?.. О… Ольга? Ты?
Оглянувшись, Жора с удовольствием любуется растерянной физиономией какого-то летуна в кителе с погончиками и захлопывает перед его носом дверь.
– Занято! – кричит он. – Наберись терпения.
Клацает защелка. Шпандырь!
– Что теперь будет, что будет… – Растрепанная стюардесса мечется по тесной кабинке и никак не может попасть ногой в перекрученные колготки. – Меня уволят, уволят…
– Не разрешают трахаться на рабочем месте? – сочувственно спрашивает Жора. – Ай-яй-яй!
– Убирайся! Давай деньги и убирайся, м-мудак.
Шлеп! Жорина пятерня оставляет на щеке стюардессы малиновый отпечаток.
– Не распускай язык, крыса.
– Деньги давай, сволочь, – всхлипывает она, размазывая по лицу кровавые сопли со слезами вперемешку. – Гони бабки, гад такой.
– Не-а, – качает головой усмехающийся Жора. – Я передумал.
– Так нечестно! Ты меня обманул!
– Кого хочу, того и имею, поняла? – Подняв с пола забытые трусишки, он швыряет их в унитаз. – Доставай теперь.
– Не буду. – Стюардесса сжимает кулачки.
– Что ты сказала?
– Не буду!
– А ну, повтори.
– Шпандырь! Шпандырь!! Шпандырь!!!
Э-эээ!.. Бэ-эээ!..
Издевательски высунутый язык был не розовым, а фиолетовым, почти черным. И показывала его не зареванная стюардесса, а Ленчик. Перепачканный глиной, с потрескавшимися губами, с омертвело скрюченными пальцами.
– Как? Ты здесь? – тупо спросил Жора. – Почему?
– По кочану! – всхлипывает стюардесса в надетой задом наперед юбке. – Выпусти меня отсюда, сволочь.
Он послушно прижался к стене и даже втянул живот, освобождая ей путь. А когда дверь за ней захлопнулась, приблизил лицо к зеркалу и высунул язык. Он был самый обыкновенный, розовый, правда, с белесым налетом. Заглянул в унитаз: пусто, хотя воду никто не спускал. На полу рыжие отпечатки мужских ботинок.
Жора поднял одну ногу, другую – его подошвы оказались абсолютно чистыми.
– Понятненько, – сказал он, сунул барсетку под мышку и вышел из кабинки, осторожно прикрыв за собой дверь.
Шагая по проходу салона, он не поднимал глаз, чтобы, не дай бог, снова не наткнуться взглядом на кривляющегося двойника Ленчика. На своего двойника. Они ведь были как две капли воды, близнецы Рубинчики. В живых остался только один из них. И этот один впервые позавидовал тому, другому.
Глава 16
Быстрые и мертвые
Солнце уже постепенно клонилось к горизонту, когда путешественники увидели перед собой поселок. До него было около километра, домики-развалюхи смотрелись отсюда не так ужасно, как вблизи, но все равно производили неприятное впечатление. Серые, как грязь, въевшаяся под кожу, они вытянулись в две главные шеренги, за которыми теснились всевозможные пристройки и совсем уж осыпавшиеся трущобы. Над большинством плоских и двускатных крыш телепались старушечьими лохмотьями приподнятые ветром обрывки рубероида. Сквозь облезшую побелку хибар проглядывали пятна глины, которой были обмазаны стены из сырцового кирпича. Над поселком не было видно ни электрических проводов, ни дыма из печных труб. И сколько ни вглядывайся, не заметишь даже намека на сад или огород. Хотя кое-где торчали голые деревья, похожие на перевернутые метлы, да остатки заборов, увитые сухим плющом.
«Семерка» замерла на обочине ухабистой грунтовой дороги, однако Громов не спешил выключить зажигание. Оставшийся в свитере домашней вязки, переодевшийся в широковатые ему брюки Королькова, он выглядел совсем не воинственно. В его глазах скопилась усталость. Повернувшись к дочери, он сказал:
– По моей команде пересядешь за руль, Лена. Медленно, очень медленно развернешься в обратном направлении и отъедешь метров на пятьдесят в сторону трассы. Заметишь любую машину, появившуюся со стороны поселка, гони прочь без оглядки. Если в округе появятся вооруженные люди – то же самое. Двигатель ни в коем случае не глуши, бензина у тебя предостаточно.
– У меня? – переспросила Ленка. – А ты, а Игорь?
– Украинцы говорят: «Не спеши поперед батьки в пекло».
– Правильно говорят. В пекло лучше соваться всем вместе.
Лицо Громова осталось совершенно невозмутимым. Ни признательной улыбки, ни гримасы неудовольствия.
– У этой поговорки совсем другой смысл, – сказал он. – Отнюдь не буквальный. Она просто призывает нетерпеливых особ не забегать вперед и не перебивать старших. Так что слушай внимательно. Оба слушайте. – Громов оглянулся назад. – Ты, Игорь, спрашивал, зачем весь этот маскарад. Отвечаю. Тебе предстоит изображать меня.
– Ага! – воскликнул Корольков без особого энтузиазма. Переодетый в куртку и джинсы Громова, в вязаном колпаке, нахлобученном до самых бровей, он с самого начала чувствовал себя не то чтобы пугалом, но все равно дискомфортно. В роли ходячей мишени ему стало совсем уж нехорошо. – Боюсь, бандиты меня раскусят довольно быстро. – Корольков попытался улыбнуться, это получилось у него не браво, а жалко, – как только они начнут палить в меня из трех стволов одновременно. Вряд ли мне удастся дать им достойный отпор. Пистолет-то я, может быть, достать и успею, но вот потом… – Он с сомнением покачал головой.
