— Давай считать, что я ничего не говорила, — попросила она как ни в чем не бывало. — Вам от меня так легко не отделаться, мистер Хелм. Через десять минут встречаемся на перроне.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Надо было отдать должное девчонке. Пусть ее намерения были весьма туманны, пусть ее моральные устои оставляли желать много лучшего — впрочем, я не собирался предъявлять ей претензии в этом плане, — пусть ее умение выбирать натуру, хотя и было вполне сносным, не отличалось особенной оригинальностью и свежестью — но вот организационными способностями она обладала и впрямь поразительными.
Обычно на таком задании приходится половину времени проводить в ожидании, толи пока твой партнер найдет нужный ключ и отопрет замок, или пока чья-то секретарша не вернется с двухчасового перерыва на обед, чтобы сообщить тебе, что шеф ушел играть в гольф и лучше тебе заглянуть еще раз завтра утром. Но в данном случае этой ерунды не было. Всюду, куда бы мы ни приходили, нас уже ждали. Меня без промедления выводили на поле боя, указывали на цель и отдавали приказ открыть огонь.
В Лулио я было решил, что она допустила промашку. Однажды утром очень вежливый, но очень строгий молоденький лейтенант в бледно-зеленой форме шведской армии подошел к нам и сообщил, что мы находимся в охраняемой зоне вблизи крепости Боден — это была все та же загадочная военная база, из-за которой наш авиалайнер неделю назад был вынужден изменить курс. В этом районе посторонним не разрешалось передвигаться вне специально отведенных государственных дорог и участков, а уж о том, чтобы фотографировать местность, имея при себе такое количество аппаратуры, которого хватило бы на съемку голливудского супербоевика, и при этом аккуратно описывать в тетрадочке расположение всех сортировочных станций и депо, — об этом и говорить не приходится…
Лу мило улыбнулась ему и показала какие-то официальные бумаги, после чего паренек стушевался и извинился. Но у него был приказ, и хотя, вне всякого сомнения, наши документы были в порядке, он все же попросил нас проследовать с ним в комендатуру, чтобы он смог справиться о нас у вышестоящего начальника.
В этот день у нас был очень плотный график. Мы закончили снимать восточную часть горно-рудных разработок и могли теперь возвращаться в Кируну, наш штаб, а уж оттуда продолжить путешествие по горам в Нарвик. Любая задержка в то утро могла расстроить все наши планы, и если бы мы опоздали на авиарейс до Кируны, то не успели бы и на нарвикский поезд. Лу вновь одарила парнишку очаровательной улыбкой и предложила, чтобы он для начала связался по телефону с полковником Боргом…
— Как тебе это удалось, черт побери? — спросил я после того, как лейтенант удалился, рассыпаясь в извинениях. — Я уже приготовился остаток своих дней смотреть на небо сквозь решетчатое окошко. Кто такой полковник Борг?
— Полковник Борг? — переспросила она. — О, он старинный приятель Хэла. У него ужасно милая жена! Они приглашали меня к себе на ужин, когда я была тут две недели назад. Ну пошли, нам надо закончить. А потом еще успеть на самолет.
Создавалось такое впечатление, что всю северную Швецию и значительную часть Норвегии населяли старинные друзья Хэла, причем обычно это были высокопоставленные чиновники и у всех у них были страшно милые жены. Для трудяги-фотографа все это существенно облегчало жизнь. Я не задавал вопросов. Я просто шел туда, куда меня вели, и делал, что мне говорили. Спустя неделю после смерти Вэнса мы завершили работу и сели на дневной поезд из Нарвика, который доставил нас на центральный вокзал Кируны точно по расписанию — в 19.45, или без четверти восемь. В Швеции расписание дается по двадцатичетырехчасовой сетке времени, как у нас в вооруженных силах. Это экономит бумагу — в железнодорожных расписаниях не надо писать «утра» или «вечера».
Оказавшись у себя в номере — на время нашего отсутствия номер остался за мной, — я переоделся в более приличный костюм. Наши старые друзья Риддерстверды опять пригласили нас на ужин. Дожидаясь Лу, когда она будет готова к выходу, я подготовил пленку и аппаратуру, как я считал, для последнего съемочного дня. Потом она постучала в дверь и вошла, неся в руках пальто, сумочку и перчатки, а другой рукой придерживала сзади платье.
— Проклятая молния заела, — пожаловалась она. — Ну почему это происходит всякий раз, когда я тороплюсь?
Она положила свои вещи на стул и повернулась ко мне спиной. На ней было все то же черное облегающее шерстяное платье, которое она надевала, по особо торжественным случаям, но всякий раз, видя его на ней, я не мог сдержать улыбки, хотя на нем давно уже не было следов той милой возни, которую- мы учинили однажды рано утром. В молнию попал материал, и замок не двигался. Я быстро освободил замок. Как мужчину, имеющего пятнадцатилетний опят семейной жизни, меня всегда подвергают проверке на пригодность на молниях, автомобилях и реактивных самолетах.
Я застегнул молнию до самого верха и по-братски потрепал Лу по заду. Мы еще официально не простили друг друга, но два интеллигентных человека, обладающие чувством юмора, не могут проработать целую неделю без того, чтобы не прийти к какому-то взаимопониманию. Впрочем, можно было бы и не трепать. В наши дни хлопать по заду женщину, у которой под платьем надет эластичный пояс, — все равно что тем же манером ласкать Жанну д'Арк в полных боевых доспехах.
— Путь открыт, — сказал я. — Я попросил портье вызвать такси. Вероятно, машина уже ждет нас.
Она стояла не шелохнувшись. Ее взгляд был устремлен на комод, где аккуратным рядком, точно солдаты на параде, стояла внушительная шеренга кассет с пленками. Она вопросительно посмотрела на меня.
— Это весь наш улов, мэм, — сказал я. — Я выстроил их, чтобы полюбоваться. Утром я их упакую и отправлю бандеролью.
Она, похоже, была удивлена.
— А я-то считала, что ты заберешь их с собой в Стокгольм.
Я помотал головой:
— Я передумал. Зачем рисковать и отдавать цветные пленки здесь в проявку, когда я смогу это сделать в Нью-Йорке. Что же касается черно-белых, то я знаю одну студию, где это сделают лучше, чем я, запершись в гостиничной ванной. Конечно, придется на таможне выдержать небольшую битву, но, как мне сказали, шведские власти позволяют отправлять отснятую, но непроявленную пленку — надо только оформить завещание.
Наступило молчание. Она стояла ко мне спиной, но я мог видеть ее лицо в зеркале. Я подложил ей большую свинью: она-то полагала, что эти пленки постоят тут еще несколько дней. Лу быстро соображала. Она неестественно рассмеялась и взяла одну кассету.
— Господи, сколько же их!
То была типичная реакция дилетанта. Эти кассеты сходят с фабричного конвейера милями и милями, а дилетант считает, что каждый такой цилиндр бесценен и незаменим. Лу по-прежнему относилась к фотографии как тот пенсионер, который вставил когда-то в свою «лейку» пленку и бережет ее, решаясь только на Рождество сделать пару-тройку кадров. Мне так и не удалось втолковать ей, что пленки, как и боеприпасы, — материал расходуемый.
— Ага, — отозвался я. — Ужасно много. Но тут нет ни одной стоящей, мэм!
Она бросила на меня удивленный взгляд через плечо.
— Чего ты хочешь сказать?
— Я в данном случае говорю, что с эстетической и редакторской точки зрения, — дразнил я ее, — а вовсе не с чисто технической. В техническом смысле мы отсняли массу чудесных негативов, но в смысле материала для журнальных иллюстраций все это полнейшая чепуха и скучнейшая чушь. Мне казалось, ты и сама это понимаешь.
Она развернулась ко мне.
— Если ты так считаешь, зачем же ты все это снимал? — злобно спросила она. — Почему же ты мне не сказал…
— Лу, не надо разыгрывать из себя наивную дурочку — теперь, когда мы уже сделали большую часть работы. Ты заставила меня прошагать сотни миль и отщелкать сотни ярдов пленки, таская меня по самым неинтересным и мрачным местам, не имеющим никакого отношения к статье, для которой мы якобы собирали иллюстративный материал. Всякий раз, когда я намеревался снять что-то действительно стоящее, что-то интересное, представляющее хоть какую-то познавательную и эстетическую ценность, ты начинала в нетерпении бить копытом и поглядывать на часы. И нечего теперь взирать на меня широко раскрытыми глазами и задавать идиотские вопросы. Ты же прекрасно знаешь, почему я снимал все в точности так, как ты просила. Я ждал, когда на горизонте появится некий человек. Человек по имени Каселиус. Теперь я полагаю, что он может появиться в любую минуту, — в особенности если ты сообщишь ему, что все эти пленки завтра отправятся международной бандеролью через океан.
Она облизала губы.
— Почему ты думаешь, что я имею какое-то отношение к этому человеку? Как ты его назвал?
