Существенная роль в проведении реформы отводилась Крестьянскому поземельному банку с его правом покупать имения (дано в 1895 г.) и выпускать ценные бумаги на всю сумму сделок (добавлено в 1905 г.). В процессе реформы ситуация на рынке грозила обесценением помещичьей собственности, поэтому Крестьянский банк развернул массовую скупку помещичьих имений. За 1906–1907 гг. он приобрел в 3 раза больше имений, чем за 11 предыдущих лет. При этом банк поднял цены почти на 1/3, что привело к их дальнейшему росту. Всего за 1906–1916 гг. Крестьянский поземельный банк выплатил помещикам за 4,6 млн десятин около 500 млн руб. Взвинчивание банком земельных цен, сопровождавшееся наложением на заемщиков, т. е. крестьян, больших платежей, неминуемо приводило большинство хуторян и отрубников к разорению. В 1906–1915 гг. за неуплату взносов по старым и новым ссудам у заемщиков было отобрано до 570 тыс. десятин земли. Недоимки клиентов Крестьянского поземельного банка постоянно росли, а число новых сокращалось, так как падало доверие крестьян к банку. Надежды устроителей реформы на этот банк как важный рычаг создания в деревне новой социальной опоры монархии рухнули.
Составной частью столыпинской реформы была целенаправленная организация переселенческого движения. Власти поощряли заселение территорий за Уралом, надеясь ослабить искусственный земельный голод в европейской части страны. Правительство стимулировало переселение выдачей небольших пособий, ссуд и льгот по переезду и налогам. Для переселенцев был даже сконструирован особый («столыпинский») вагон. Им предоставлялось право укрепить и свободно продать свой земельный надел. Переселенческий поток возрастал, начиная с 1906 г., и особенно высоким был в 1908–1909 гг., когда на новые места двинулось более 1,3 млн человек, в том числе многие на свой страх и риск. Таких в одной только Тохмской губернии в 1910 г. скопилось около 700 тыс. Главной трудностью на новых местах было отсутствие необходимых средств для организации хозяйства у подавляющего числа переселенцев, принадлежавших в своем большинстве к деревенской бедноте. Ссуды на обзаведение, по подсчетам экономистов, требовались в сумме не менее 450 руб. даже в ближайших областях Сибири, а практически они не превышали 100 руб. Большинство переселенцев (61,5 %) имело при себе менее этих 100 руб. Если начальная часть ссуды расходовалась на прокормление, а не на хозяйство (что было обычным явлением), то переселенец терял право на получение оставшейся части. Повсеместно переселенцы сталкивались с бесконечными поборами чиновников. Все это нередко приводило к возвращению неудачных новоселов в родные края. Общее число переселенцев за 1906–1916 гг. составило более 3,1 млн человек, процент возвратившихся в первые годы равнялся 9 %, в последующие поднимался до 31 %. Дополнительные сложности возникали у переселенцев из Европейской России, в основном русских и украинцев, направлявшихся в Туркестан, Степной край, Закавказье. Отвод земель, пригодных для земледелия, сопровождался здесь нередко отчуждением их у коренных народов или земельным утеснением местного населения. Организация переселенческого движения проводилась на уровне минимальных государственных затрат и с очевидной попыткой переложить все тяготы освоения новых земель, в том числе финансовые, на крестьянские плечи. При этом недостаток государственных средств был не в реальном их отсутствии, а в продолжавшейся безмерной и многоканальной поддержке дворянского землевладения.
В стремлении уменьшить аграрное перенаселение и повысить доходы крестьянской семьи правительство намеревалось поддержать развитие кустарных промыслов. Поскольку промыслы, особенно в селах, ставших очагами кустарной промышленности, были основным занятием и источником дохода крестьянства, власть надеялась использовать этот канал для понижения крестьянского спроса на землю. Однако к проведению намеченных мероприятий, требовавших больших средств, которые правительство не находило даже на земельную часть реформы, фактически не приступили.
Общие данные о динамике развития хуторов и отрубов, имевших, как правило, больше земли на двор, чем общинники, свидетельствуют об определенных положительных тенденциях в их производственной деятельности. За сравнительно короткий срок в них увеличилась стоимость сельскохозяйственных орудий на двор, несколько возросла площадь посевов и урожайность хлебов; повысилась доля хозяйств с улучшенным севооборотом. Однако во многом повышение итогов сельскохозяйственного производства в отдельные годы проведения столыпинской аграрной реформы связаны с чередованием урожайных и неурожайных лет в России, которое целиком определялось природно-климатическим фактором. В пятилетие 1908–1912 гг. крупными недородами отмечены 1908 и 1911 гг., а остальные, и особенно 1913 г., отличались очень высокими урожаями. Правительству не удалось разрушить общину, так как показатели выхода крестьян очень быстро пошли на убыль, и общий итог оказался незначительным. Ряд современных исследователей полагают, что успех реформы мог быть ощутимым только через 50–80 лет. Иначе говоря, это срок постепенного формирования крупных капиталистических ферм, которые при краткости рабочего сезона в российском земледелии могли существовать лишь при возможной резкой концентрации рабочей силы и техники в ключевые моменты аграрного производства. Но такая перспектива к самой реформе Столыпина уже непосредственного отношения не имела.
Неудача столыпинской реформы резко оттеняет трагизм социально-экономического развития России. Волею судьбы оказавшись в самых неблагоприятных природно-климатических и географических условиях среди основных европейских стран, великорусский социум еще в Средневековье создал механизмы своего выживания и развития в лице крепостничества и сохранения общины. В XIX в. с активным ростом промышленности роль этих механизмов неуклонно ослаблялась, набирая отрицательные качества. Поиск новых компенсационных механизмов в силу развития в стране капитализма был ориентирован на опыт западной цивилизации, но в начале XX в. он оказался неудачным.
* * *
Содействие государства в период третьеиюньской монархии модернизационным процессам в индустриальной сфере было минимальным. Еще в начале 1900-х гг. его роль в процессе промышленного развития была поставлена под сомнение. Сторонники этой позиции считали, что государство должно прежде всего способствовать подъему сельского хозяйства и кустарных промыслов. Предприниматели ратовали за сбалансированное внимание власти к отечественной индустрии и аграрному сектору. Отказ от какой-либо государственной поддержки промышленности был крупнейшим просчетом правительства, вина за который лежит прежде всего на Столыпине и министре финансов, а с 1911 г. председателе Совета министров В. Н. Коковцове. Они не оценили и не продолжили экономическую политику выдающихся реформаторов второй половины XIX в., включая Витте. Не финансировались даже отрасли (сельскохозяйственное машиностроение, производство минеральных удобрений), которые должны были содействовать развитию сельского хозяйства в целом и нарождавшемуся в Центральной России хуторскому крестьянскому хозяйству. Недостаточно внимания уделялось строительству казенных элеваторов, холодильников, обеспечивающих длительное хранение сельхозпродукции.
В годы революции фабриканты и заводчики надеялись добиться общего пересмотра многих архаичных форм правового регулирования торгово-промышленной и кредитной сферы, но эта работа, начатая только в 1910 г., не была завершена. Изменению ситуации не помогло даже учреждение специального Министерства торговли и промышленности. Министры регулярно составляли записки о направлениях промышленной политики правительства. Однако ни одна из этих программ не стала предметом обсуждения в Совете министров — Столыпин клал их под сукно, что не уменьшало настойчивости предпринимателей. Слишком многие правовые проблемы торгово-промышленной деятельности и общие условия развития индустриального производства, в частности его инфраструктуры (транспорт, связь, новейшая система электроэнергетики), не могли быть решены без участия государства. Выработке торгово-промышленной программы правительства препятствовала антипромышленная группировка в составе министров внутренних дел, юстиции, путей сообщения, народного просвещения. Это содействовало проведению таких непопулярных в предпринимательской среде мер, как разрешение льготного ввоза промышленных товаров из-за рубежа, расширение казенного хозяйства, стеснение акционерного дела.
Однако существовали проблемы экономической политики, занявшие в эти годы значительное место в деятельности правительства. Русско-японская война и революция поставили страну на грань финансового краха. Сбора обыкновенных доходов не хватало для удовлетворения необходимых государственных расходов, был поколеблен курс рубля. Для предотвращения катастрофы законом 2 января 1906 г. были значительно повышены ставки промыслового обложения, а в апреле заключили соглашение с французскими банками о займе. Возглавивший Министерство финансов В. Н. Коковцов считал необходимым продолжать увеличение золотого запаса в Государственном банке и не спешить с заключением новых займов, так как это было небезопасно при экономическом и политическом состоянии страны. Поскольку налоговые поступления достигли своего предела, оставалось одно — жесткое регулирование расходов бюджетных ресурсов, что стало стержнем финансовой политики Коковцова. Чрезмерная экономия бюджетных средств и отказ от займов затрудняли прилив капиталов в сельское хозяйство и ограничили финансирование столыпинской аграрной реформы. Промышленность, особенно в условиях начавшегося оживления, так остро не нуждалась в государственном субсидировании. Уже к 1909 г. Коковцову удалось добиться активного сальдо государственного бюджета и окончательно стабилизировать денежное обращение.
